От автора: Эта книга и самостоятельна, и служит, в то же время, продолжением предыдущей, носящей не слишком ясное название "Знак Вирго", что означает "Знак Девы", под которым автор появился на свет.
Общее заглавие для всего повествования о своей жизни, жизни моего поколения и, в какой-то степени, страны я бы выбрал "Круги…", или (просто) "Это был я…" А подзаголовком поставил бы пускай несколько кокетливые, но довольно точные слова: "вспоминательно-прощально-покаянный роман".
Содержание:
От автора 1
ГЛАВА I. Ленинград 116, почтовый ящик 812. Три письма. Зазорная болезнь. Экзамены и шпаргалки. "Весна не прошла, жасмин еще цвел…" Лагеря… да не те 1
ГЛАВА II. Летние каникулы. Преступление в кабаке. Хрипатый из Америки. Немного о "возгонке" самолюбия. Поцелуй в лесу 4
ГЛАВА III. Финляндия нападает на Советский Союз, а слушатель Академии Хазанов со второго захода теряет невинность. Любовные игрища 8
ГЛАВА IV. Полная победа над белофиннами. Скука жизни. Юрий нарушает приказ товарища Сталина. Суд чести. Кое-что о суициде. Любовь на водохранилище. "Без женщин жить нельзя на свете, нет!.." Голая, как Нана 16
ГЛАВА V. "Ну, воентехник!.." Юрий в амплуа Гарольда Ллойда. Эротические видения… А тем временем в Польше… Стажировка под Минском 22
ГЛАВА VI. И к нам пришла война. А газеты - всё о своем. Первая бомбежка. Откровения на крыше. Юрий валяется на столах в Генеральном штабе. Чуть не гибнет совсем не геройской смертью. Вечера у Мили. Кинематографический рассказ лейтенанта Егорова 26
ГЛАВА VII. Короткая эвакуация и возвращение. Наконец - фронт. Юрий ненадолго становится "власовцем". Сын роты Коля Охрей, помпотех Левьер и настырный лейтенант из госбезопасности. Пьянка в январской Москве. Зина, дочь комкора. Смерть Коли. Ревнивый начальник. "Полцарства за стакан воды…" 34
ГЛАВА VIII. Юрий и некий инженер Талмудовский. Последняя встреча с отцом. "Лучший друг" писателя Симонова… "Кошка, скажи этой дуре…" Майор очень хочет Юрия… Поездка в Иран. Мелкие военные передряги. Юрий становится "властителем" 70-ти живых душ и 50-ти автомашин. Бывший Левьер - ныне просто Мерсье… Пронесло!.. Слово "геноцид" тогда не знали 42
ГЛАВА IX. Снова дороги. "Все не так, ребята…" Юрий в Европе. Обнаженная на балконе. Роман с писарем штаба. Новые комбаты - новые ссоры. Нелепая смерть лейтенанта и десять суток ареста. Война окончилась. Юрий чуть не попадает под военный трибунал. Трофейный бум. Возвращение на родину. Принц и черноглазая Оля… Командировка в Москву. Третий этаж… три звонка… 52
5. ПРИНЦ 59
Об авторе 62
Примечания 62
Юрий Хазанов
Мир и война
"Лучше нас найдешь - нас забудешь; хуже найдешь - нас вспомянешь".
(В.Даль)
От автора
Эта книга и самостоятельна, и служит, в то же время, продолжением предыдущей, носящей не слишком ясное название "Знак Вирго", что означает "Знак Девы", под которым автор появился на свет.
Общее заглавие для всего повествования о своей жизни, жизни моего поколения и, в какой-то степени, страны я бы выбрал "Круги…", или (просто) "Это был я…" А подзаголовком поставил бы пускай несколько кокетливые, но довольно точные слова: "вспоминательно-прощально-покаянный роман". Третью книгу, если появится, хотел бы назвать "Исповедь нервного человека" (так меня окрестил когда-то в зале суда со скамьи для обвиняемых мой ближайший друг).
Ю.Х.
ГЛАВА I. Ленинград 116, почтовый ящик 812. Три письма. Зазорная болезнь. Экзамены и шпаргалки. "Весна не прошла, жасмин еще цвел…" Лагеря… да не те
1
Письмо пришло из Москвы в декабре 1938-го года. Светло-зеленый конверт, двадцатикопеечная тоже зеленая марка. На ней - радостно улыбающаяся работница в комбинезоне, в белой блузке, белой косынке. Адрес на конверте: Ленинград 116, почтовый ящик 812, слушателю Юрию Хазанову. Слушатель Хазанов вытащил это письмо из ячейки большого деревянного ящика, стоявшего в вестибюле академии.
Юрочка!
Как ни странно, ты все-таки написал. Не могу сказать, что совсем не ждала от тебя каких-нибудь сведений, но все же надежды было не очень много. Очень рада, что ошиблась, даже больше, чем рада.
Так, значит, ты в Ленинграде живешь и учишься. Как-то не верилось до сих пор, а теперь вот, кажется, дошло. Жалко, что ты сам, по-моему, не дооцениваешь того, что сделал. Серьезно, ты чудак какой-то, надо гордиться, а он вбивает себе в голову разные глупости - нравится, не нравится - как будто на экскурсию приехал. Надо уметь применяться и примиряться. Как мы живем в своем подвале и не жалуемся. И мама все время болеет, и племянник Колюшка вот заболел, очень высокая температура. Про сестру говорить не буду, ты, наверно, немного знаешь. Тебе же надо выбросить все из головы и, по мере возможности, заниматься. Думаю, там у вас не скучнее, чем в Москве.
Как хотелось бы посмотреть на всех людей, окружающих тебя, и, конечно, на тебя, окружающего их. Насчет твоих финансов, это у тебя так без привычки. Привыкнешь - будет хватать.
В Москве однообразица и скучища, но, как ни странно, время летит быстро, не успеешь опомниться, а уже выходной. Работаю в поликлинике в регистратуре, собираюсь поступить на курсы подготовки.
Из школьных ребят чаще вижу Милю Кернер и Маню Соловьеву, они показываются. Остальных так, встретишь случайно. Я к Миле захожу редко, чаще она забегает. Занимается она в своем юридическом с удовольствием, сейчас готовит какой-то доклад о Платоне, вообще увлечена философией. Я передала ей твой привет и через нее вашему другу Муле, а она обижается, что сам написать не можешь. Соня Ковнер опять на очный не поступила, говорит: неохота, останусь в заочном. А Ванда, молодец, учится, несмотря, что совсем без родителей. Катюша тоже, мать у нее работает, я была у них дома - вроде ничего, настроение терпимое, я думала, будет хуже, но, вообще-то, ужасно. Женя Минин, по сведениям, тоже учится, он к Миле совсем не заходит. Аня и Маша поступили в железнодорожный… (От автора: это, в основном, о тех, у кого арестовали родителей - поодиночке или обоих сразу).
На этих днях была в филиале Художественного на концерте памяти Островского. Вспоминала тебя - как мы ходили. Силы были очень хорошие, вроде Яблочкиной, Тарханова и т. д. (От автора. У Лиды, которая прислала это письмо, к тому времени появится любовник - впрочем, слово тогда чуть ли не ругательное, - появится возлюбленный, друг, покровитель, намного старше ее; он кем-то работал в театре, помогал Лиде деньгами. Она так и не выйдет замуж, эта девушка с удивительно красивыми коровьими глазами, отзывчивая, рассудительная… Будет ухаживать за больной матерью, опекать спившуюся старшую сестру, ее двух детей, Колю и Таню. Таня попадет в дурную компанию, станет пить, воровать, сядет в тюрьму. Лида будет их всех вызволять, наставлять, кормить из своей скудной зарплаты регистратора поликлиники. Долго будет длиться связь с тем пожилым, женатым… И жизнь пройдет…)
Ну, Юраш, хватит на сей раз. Надо идти в аптеку за лекарством для Колюшки. Если появится еще желание черкнуть, ни минуты не раздумывай. Буду очень, очень рада. Пока всего хорошего. И, пожалуйста, не скучай и учись как следует.
Лида Огуркова
Москва, 4/XII-38 г.
На этом их переписка с Юрием закончилась. (Эпистолярный жанр не был тогда в почете.)
Еще раньше Лиды прислал Юрию письмо его одиннадцатилетний брат Женя.
Надо признаться, что теперь, когда думаю об этом, поступок брата представляется почти героическим. Ведь все годы совместной жизни Юрий относился к нему, мягко говоря, не лучшим образом - придирался, одергивал, порою рукоприкладствовал, устраивал скандалы - словом, вел себя примерно как их бабушка с самим Юрой. Поэтому ничего, кроме облегчения, после его отъезда Женя чувствовать не должен был. И уж, тем более, никак не стремиться поскорее увидеть снова своего раздражительного братца. Однако меньше чем через месяц Юрий читал следующее.
Дорогой Люка! Как поживаешь? Я так себе. Эти строки пишу нашей испорченной авторучкой, которую перед тем, как писать, починил. Способ починки очень прост: взял спичку, вставил в отверстие и начал вывертывать перо и, представь, я его вывернул, спичку обломал, и… все! Недавно прочел "Овод", который произвел на меня довольно большое впечатление. За это время, когда мы перееха… (тут стоит огромная клякса) с дачи, я прочитал следующие книги: 1) Герой нашего времени. 2) Овод. 3) Начал Кюхлю. 4) Всадник без головы. А ты что прочитал? Напиши мне в письме. Как ты живешь? Какая форма? Какие нашивки на воротничке? Сообщи все письмом. Извини меня за кляксу. Клякса произошла, потому что я в мою импровизированную ручку налил много чернил, и они пошли через перо. А в общем, дела идут и жизнь легка. Печальных сюрпризов нет, но хороших тоже. Скоро пойду смотреть "Профессор Мамлок". Письмо напиши обязательно только мне.
До свидания. Надеюсь, что в январе приедешь.
Женя.
Как видим, благородный ребенок совсем не держал зла. Впрочем, возможно, усиленная тяга Юрия к покаянию заставляет его сейчас несколько преувеличивать свои прегрешения…
И еще одно письмо - посланное на целых полвека позднее, в Москву, но имеющее отношение к тем годам, о которых речь. Адресат тот же.
Дорогой Юра!
Давно не писала, но вы все всегда со мной, с нами… О том, что происходит у вас, мы информированы, понимаем и представляем довольно ясно, от этого весело на сердце не становится. Сюда ринулись сейчас тысячи, тысячи, и, как все будет, предсказать трудно. Людям нужны квартиры, работа… Меня беспокоит ваше здоровье, имеете ли достаточно нужных лекарств…
Ты пишешь, что закончил первую часть своего "вспоминательного" романа. У меня нет терпения, так хочется прочесть его: пройтись по нашему городу, нашим улицам, встретить дорогих мне знакомых людей - Лиду Огуркову, покойного Мулю, Женьку, Таню… саму себя…
Ты спрашивал про Ленинград. Помню очень немного: как приехала в сороковом году, как гуляли по его прекрасным проспектам, как ты важно выглядел в своей военной одежде. По правде сказать, на настоящего военного ты похож не был, а будто бы мальчик надел форму и красуется в ней.
Помню, ходили на вечер в Военно-морское училище, где был курсантом мой двоюродный брат Нюма. Он потом всю войну служил на торпедных катерах - "смертниками" их называли, но остался жив. Сейчас на военной пенсии, живет в Баку, преподает в военном училище. Когда случились там эти страшные события - убийства, грабежи и все такое, - тоже хотел уехать, но остался. Что же это делается, Юра? До чего дошло? Раньше такого не было, в годы нашей юности. Почему? Неужели нужна только грубая сила, чтобы не допустить всего этого? А если дается послабление, то и начинается во всех концах? Не хочется так думать, но получается так…
Еще вспоминаю, в один из дней мы пошли с тобой в ресторан - ты же был настоящий "ресторанный волк" - в "Квисисану". Недалеко от нас сидела веселая мирная компания. Вдруг в зал вбежала разъяренная женщина, подскочила к одному из сидящих и с истерическим криком ударила его по лицу. И вся компания ушла. Вот так в нашу жизнь врывается что-нибудь: война, арест, смерть, отъезд на чужбину - мало ли что… Но тогда меня эта история не заинтересовала и философских выводов я из нее не делала. Тогда меня поразило, как ты выпил чуть не подряд два стакана водки. (Они подавали в стаканах, Боже мой!..)
Знаешь, Юра, я, пожалуй, только сейчас поняла, что ты во многом был прав, когда говорил, как все плохо. Сейчас словно пелена упала с моих глаз, а раньше так хотелось верить, и я верила, что не напрасно у нас все эти вечные нехватки, жертвы, верила, что должно стать и становиться все лучше - потому что ведь сама идея прекрасна, но осуществление ее задержалось, когда страшный молот сталинизма обрушился на страну. Я и сейчас считаю, что идея осталась незапятнанной и нужно ее осуществить. И в той стране, где теперь живу, - тоже. Не так у нас хорошо, как многие думают.
Но, все-таки, почему… почему? Этот вопрос не дает покоя. Почему все так повернулось? И в национальных делах, и в экономике? И эта страшная преступность! Я все время боюсь за вас. Пишите чаще…
Я немного расклеилась последнее время, стенокардия замучила. Возможно, придется сделать операцию на сердце, но пока не хочу думать о ней, хотя здесь делают быстро и удачно. Сын моего Цви, как всегда, много работает, на вакации собирается в Штаты к сестре. Может, и мы поедем. Софа с мужем опять уехала в Англию, детей оставили мне. Для меня это огромное удовольствие, я их так люблю, этих мальчишек. Сын Кати, Шахав, еще в армии, но каждую неделю бывает дома, у него, слава Богу, все хорошо. Катя прогнала своего очередного… опять в плохом настроении, пишет стихи, готовит новую книгу по бухгалтерскому учету или как там называется.
Все передают вам приветы.
Крепко вас целуем.
Миля, Цви, дети
25.09.90, Тель-Авив
2
Вот краткий, довольно сухой отчет о том, как Юрию жилось в том году.
Первые месяцы учебы в Академии было не до скуки, не до всяких там упаднических настроений: новая обстановка, новые знакомства и дружбы, так же быстро начинавшиеся, как и кончавшиеся; новые предметы, которым обучали и в которых он почти ничего не понимал и не имел желания понять; выдача, примерка и подгонка обмундирования - он получил фуражку с черным околышем под бархат (может, с настоящим бархатом), гимнастерку, черные петлицы с голубым кантом и значком технических войск - золотистый молоточек и гаечный ключ; еще выдали самый настоящий командирский ремень отличной кожи, с портупеей, полевую сумку, планшетку, а также синие бриджи, тоже с голубым кантом, длинную шинель, кирзовые сапоги, и чуть позднее - прекрасные хромовые. И портянки. Целых две пары. Все это богатство он обрел в первом своем общежитии на Университетской набережной, где их поместили в небольших комнатах, человек по десять в каждой. Сколько часов провели они в ту пору возле настенного зеркала, подсчитать невозможно!
А разве не событие - первая стипендия? Целых триста рублей огреб Юра. Как тут не пойти на Невский (то есть, на проспект 25-го Октября) и не купить в Пассаже карманные часы Кировского завода, случайно оказавшиеся на прилавке, - его первые часы в жизни; а потом уж сам Бог велел зайти в "Норд", нет, кажется, в "Метрополь", и как следует отметить эти два события.
Увы, денег, на поверку, вышло не так много: последнюю неделю-полторы каждого месяца редко удавалось пообедать даже в стенах Академии. И тогда шла в ход ставшая неизменной фраза, с которой они врывались в столовую на перерывах между лекциями и подскакивали к буфетной стойке: "Два хлеба, два масла, два чая!" В лучшем случае к этому набору прибавлялись сосиски. Инструктор политотдела, с кем как-то поделились, что не хватает стипендии даже на еду, бодро посоветовал: "А вы хронически берите коклеты". (Чем не мудрый мистер Дик из "Давида Копперфилда"?) Ужинали обычно в общежитии: хлеб, кефир; в начале месяца позволяли себе колбасу, халву, мармелад. Незаурядным сластеной был одессит Мишка Пурник, ему ничего не стоило умять коробку мармелада или банку сгущенного молока. Как-то на спор стрескал целых три банки! Проигравшему Димке Бурчевскому пришлось лезть под койку и оттуда кукарекать…
Чуть не с первых дней учебы стали их гонять на строевую подготовку - на площадки бывшей Фондовой Биржи, между колоннами. С Юриной группой занимался девически стройный старшина из старослужащих Казаков (четыре треугольника на петлицах). Эта строевая и непривычные для ног бриджи из толстенного сукна довели Юрия до лазарета. О чем он, впрочем, не жалел.
Началось все с обычного небольшого раздражения в области паха, а точнее, полового органа, когда приходилось то и дело совать руку в карман, особенно при ходьбе, чтобы предохранять его (не карман, разумеется) от соприкосновения со штанами. А кончилось сильнейшим воспалением. Он не сразу понял причину и испугался, что схватил венерическую болезнь. Но как? От кого? Каким путем? Никакого "пути" ведь не было в помине.
После долгих мучений и колебаний Юрий все же пошел в лазарет, который помещался на втором этаже Академии в отгороженной части широкого коридора. Пришлось не только рассказать, но и показать медсестре, чту именно беспокоит. К его утешению она не выказала ни удивления, ни замешательства; тем более, никакой иронии не уловил он в ее взгляде или словах. Просто сказала, такое бывает и надо лечь на несколько дней и проделать кое-какие процедуры.
Ох, как хорошо было в лазарете - уходить не хотелось! Народа мало: Юрий в палате вообще один; рядом настольная лампа, радио-наушники. Лежи целый день, читай, слушай музыку (та половина года Юрию помнится до сих пор под аккомпанемент двух песен: "Вдыхая розы аромат" и "Счастье мое" - их пел известный тенор Виноградов). Утром не надо спешить, мчаться по Большому проспекту Васильевского Острова, или втискиваться в трамвай. Никто тебя не тревожит разговорами, которые не хочется слушать; никто не поддразнивает, не показывает под смех окружающих, как ты боком танцуешь в клубе или как укрываешься одеялом до самых глаз…
Молодая красивая медсестра принесла стакан с марганцовкой, сказала, как о чем-то самом обыкновенном, чту туда нужно сунуть, на сколько времени и как часто это делать. И Юрий успокоился - здесь он по-настоящему отдохнет от скучных малопонятных лекций, от надоевшей строевой, от неотвязных кроссов на стадионе, от хиханек и хаханек в общежитии, от уроков физкультуры, на которых чувствовал себя ущербным - на турнике едва три раза мог подтянуться, про брусья или кольца вообще говорить нечего. А побороть свою неумелость в спортивных делах было лень, не хотелось. Неинтересно. Даже почти не завидовал ни в школе, ни здесь, в небольшом спортзале Академии, тем, кто так искусно и красиво - как, например, Марк Лихтик, Миша или Борька Чернопятов - выделывают разные штуки на брусьях, кольцах, прыгают через козла, забираются по канату. К счастью, преподаватели физкультуры не очень приставали к неумехам и кулёмам, а все внимание обращали на тех, кто что-то умел и хотел. (Как кому, мне этот принцип вообще по душе. К сожалению, для государства тоталитарного он мало приемлем.)