Он попросил официанта принести счет, и, пока тот с глубокомысленно-угрожающим видом чиркал что-то за служебным столиком, предложил Изе - а что еще предложить? - прогуляться пешком до ее дома на Якиманке (улица Димитрова). Но Иза ответила, что не стоит - она устала, лучше взять такси и поехать к ней домой, у нее сегодня никого нет, все равно уже сон перебили - начало четвертого, можно попить чая, поболтать до рассвета. Сердце у Юрия (во всем мире принят этот эвфемизм) взыграло. Хотя вообще-то он тоже жутко устал и хотел есть: с наслаждением навернул бы сейчас тарелку супа и котлеты с макаронами!.. Но к черту еду, когда открывается такая перспектива! Впервые в жизни будет в отдельной квартире (что отдельная, он уже знал), наедине с женщиной, и не для каких-то там разговоров, а для настоящего дела… Ух, что он сделает! И, воспользовавшись тем, что Иза вышла в туалет, стал размышлять о том, что же он, в самом деле, сможет сделать и как, но… (Не могу не вспомнить очень старый анекдот об очень старом еврее, который взял уличную девушку, привел в номер и начал раздеваться, бормоча: "Ух, что я сейчас с тобой шделаю! Ты у меня умрушь!" Потом посидел немного, оценил свои возможности и сказал: "Знаешь что? Живи!"
На черной "эмке" ("М-1") они подкатили к большому новому дому, каких тогда в Москве было раз-два и обчелся. Квартира у Изы тоже большая, даже не поймешь, сколько комнат, она его провела в свою, сама пошла ставить чайник. В окнах уже светлело, и сейчас он не столько хотел есть, сколько спать. Опять вспомнился близящийся суд - приговор, решение, и подумалось: на кой все эти игры - рестораны, театры, девушки, - если все равно нет на свете никакой справедливости, никакой гарантии, что с тобой в любой момент не сделают все, что им хочется: выгонят, лишат звания, а то и посадят… Многих ведь сажают и не за такие вещи… Он почувствовал, что совсем протрезвел, захотелось выпить еще.
Вошла Иза. Она уже переоделась: вместо тесного голубого платья на ней было светлое домашнее, вроде халата, с пуговицами спереди. Расстегивать легче, подумалось юному мыслителю.
Что он и начал осуществлять, но не сразу, а после того, как выпили чая с печеньем и он сходил в туалет и в ванную, где ополоснул лицо холодной водой, чтобы не так клонило в сон. Иза не мешала его действиям, но и не помогала. Она была, как манекен, с которого снимают очередную модель одежды. (Несколько десятилетий спустя, вспомнив вдруг о той ночи, он подумал, что ее инертное поведение можно объяснить двояко: либо она не отошла еще от мыслей о своем любимом поэте, либо считала, что порядочная девушка должна себя вести в данной ситуации именно так. Третье - что он ей просто не нравился - не приходило в голову. Хотя зачем тогда позволяла все это?.. Да, человек, все-таки, энигма, как говорил, кажется, Чехов.)
Белья на ней не было, платье надето на голое тело. Его руки захватили обе ее груди - какие они маленькие: когда в платье, кажутся куда больше.
- Тише… Не так сильно, - прошептала она. - Подожди.
Она потушила свет, но в комнате все равно было светло, и он видел все, что хотел видеть: небольшие бугорки сосков, вокруг которых темные круги с какими-то странными пупырышками. И волосок… Около одного соска рос волосок… Это было неприятно почему-то… Но зато какие они нежные, мягкие. Он наклонился и потрогал губами. Сначала один, потом другой. Она погладила его голову…
Они сели на кровать, железную почти детскую кровать, хотя большей Изе и не надо по ее росту. Он снял с нее платье; быстро, боясь, что она опять оденется, разделся сам. Остался в трусах. Сейчас он уже не опасался, что оттуда будет что-то видно. Иза была совсем голая… Да, все-таки она толстовата и, как бы это поприличнее назвать, таз у нее не выделяется, а сливается в одну линию с боками, с бедрами, то есть… Это тоже не очень хорошо… И на животе складка… А то, что ниже живота… Как интересно: там волосы светлее, чем на голове. А самого разреза почему-то не видно… Где же он? Еще ниже?.. Надо отнять одну руку, которая тискала грудь, и прикоснуться к темнеющим внизу волосам, просунуть между ног… Но он боялся - ведь она порядочная девушка: может обидеться, разозлиться… Тем более грудь, все равно, лучше всего… Там, внизу, совсем не то… и влажно бывает…
Черт, нужно действовать, а он, как в картинной галерее - рассматривает и оценивает предмет искусства!..
Она уже давно вытянулась на кровати, он не отнимал рук от ее груди. До чего все-таки приятная штука! И почему? Что в них такого особенного? Отчего во всех книгах чаще всего описывают именно груди, перси, бюст, титьки?.. Где-то он недавно читал… здорово описано… Очень действует… Там женщина тоже лежит, голая…
Тело его ослабло, он стал мучительно вспоминать название книги… Нет, не эта… И не эта… Нет… А!..
- Ты читала "Нана"? - спросил он. - Эмиля Золя…
- Что?
Иза открыла глаза. Сейчас они казались темными, не серыми, как днем.
- Ну, у Золя… роман… Там тоже… Совсем голая… Читала?
- Нет, этот роман я не читала, - медленно, с расстановкой сказала Иза. - Извини, Юра…
Она высвободилась, встала с кровати, надела платье, прошла в другой конец комнаты.
- Ой, - произнесла она, слегка потягиваясь, - очень спать хочется. Ты уж иди. Одевайся, я выйду…
Юрий совсем не обиделся: он ее вполне понимал - действительно, надо спать, шестой уже час, а они глаз не сомкнули. И жидкости так много выпили - коньяк, боржом, кофе, чай… Тут не до этих дел. Ему-то уж определенно. Но было неудобно снова переться в уборную, решил сделать это по дороге домой, в какой-нибудь подворотне.
Он поцеловал ее перед уходом, сказал (они еще в ресторане об этом говорили), что заедет завтра, то есть сегодня, часов в девять вечера на такси, и они поедут на вокзал - она обещала его проводить. Иза была совсем сонная, он еще раз поцеловал ее, как близкую родственницу, в щеку и ушел.
Он был доволен собой. Его поведение представлялось сейчас так: молодчина, удержался от опрометчивого шага - а чего это стоило! - о котором оба могли бы потом пожалеть. Ведь она, несомненно, еще девушка, и если бы вдруг забеременела, что тогда? Он бы места себе не находил там, в Ленинграде! Не хватало ко всем его неприятностям еще и это… Да и ей тоже… От абортов, говорят, умереть можно… Некоторые сомнения в целесообразности этого акта самопожертвования внесла мысль о том, что и у Ары могло быть то же самое, но почему-то обошлось, даже разговора не было… Впрочем, вполне вероятно, она не может иметь детей. Но как же тогда еще в десятом классе те пары - Костя и Оля Фирсова и Нина Копылова с Васей? Уж не говоря о Маньке Соловьевой с ее взрослыми мужиками! Что-то она ни разу не рожала…
Образ героя-праведника начал меркнуть, тем более что он уже свернул на Малую Бронную и почувствовал неимоверную усталость, так бы и лег прямо на тротуаре у дома с вывеской "В.Ляуфер, бандажи, корсеты, лифчики"; к счастью, от мадам Ляуфер до его дома номер 12 совсем недалеко…
В начале десятого вечера Юрий позвонил в квартиру Изы. Открыла ее мать. Это было видно сразу - перед ним стояла постаревшая копия Изы.
- А ее нет, - сказала женщина.
У Юры мелькнула страшная нелепая мысль, что с этой женщиной он лежал на кровати сегодня на рассвете, а потом она за день сразу постарела и стала вот такая… Как в "Портрете Дориана Грея" у Оскара Уайлда…
- Как же?.. - проговорил Юрий. - Мы договорились. Может, она вот-вот придет?
- Нет, не думаю. Она поехала далеко.
Наверное, что-то случилось - какие-то домашние дела…
- Ну что ж, передайте ей привет от Юры.
- Хорошо, - сказала мать Изы.
Дверь закрылась.
Он был несколько огорошен: она ведь сразу согласилась вчера. Хотя бы записку оставила, а то просто - нет дома и все… Оставалось чувство незавершенности, неясности, обиды. С ним он бродил по вокзалу в ожидании поезда, но оно быстро улетучилось, когда улегся на полку вагона, и его сразу стало клонить в сон…
* * *
Иза, здравствуй!
Как ты понимаешь, я уже довольно давно в Ленинграде (несмотря на то, что ты меня не проводила) и снова тяну лямку. Сопроматы, теормеханика - брр! Снова скучно и тоскливо, не с кем слова сказать, и тебя нет поблизости. Одно утешение - Ленинград. Как он мне нравится! Куда больше нашей Москвы. Особенно в солнечную погоду - проспекты, дома, купола, Нева - красотища! Я его уже неплохо знаю, если когда-нибудь приедешь, смогу показать и рассказать.
Дело с моим опозданием окончилось. Помучили меня еще немного и решили задержать присвоение очередного звания. Это ненадолго, максимум на полгода. Миле я уже написал об этом. Вы, наверное, видитесь каждый день в институте, передай ей, пожалуйста, привет.
Я часто вспоминаю лето, наши походы на водохранилище, и как мы были в театре, и в ресторане, и какое у тебя было красивое платье. Даже помню запах духов, хотя вообще-то не люблю все эти запахи, но "Подарочные" мне нравятся. Это ведь они были, да?
У нас скоро начнется практика по вождению автомобиля, так что сяду за руль машины "Газ-АА", нажму на газ - и пошел! Будешь хорошо себя вести - покатаю и тебя. Ха-ха!
Но все равно тошно. Если напишешь, буду рад. Ты ведь сама говорила, что можно переписываться, поэтому ожидаю длинных посланий обо всем на свете. Адрес на конверте.
До свидания.
Юра
Он считал, что письмо получилось достойным: никаких намеков на самое главное из того, что между ними было (вернее, не было), никаких признаний в любви, а значит, и никакого урона для самолюбия, и в то же время вполне дружеское, вежливое, с легким юмором, с ненавязчивым признанием, что они приятно провели время.
В общем, все на месте в этом небольшом, но изящном послании.
Ответа он не получил никогда.
…Встретил он Изу совершенно случайно, лет через сорок. Произошло это на дне рождения близкого приятеля. К этому времени и он, и она были известными диссидентами, имена которых знали не только у нас в стране, а за ее границами, закрытыми на большой амбарный замок. Юрин приятель (назовем его Юлий) уже отсидел пять лет в тюрьме и в лагере и отбыл несколько лет ссылки "за деятельность, направленную на подрыв советского государства и его общественного строя". Иза и ее супруг в заключении не были, но проявили много мужества и благородства, помогая арестованным (и пока еще не арестованным), защищая их эвентуальные права (кои не были им даны, как и всем прочим).
Юрий как-то рассказывал приятелю о своем давнем знакомстве с Изой, поэтому естественно, что тот, кивая на него, сказал ей в тот вечер:
- А с Юрием, по-моему, вы давно знакомы, да?
- Нет, - ответила Иза, - я его не знаю.
И отвернулась…
Неужели эта пожилая морщинистая женщина с хриплым прокуренным голосом - та самая Иза Кедрина? Он бы никогда в жизни ее не узнал! Ни одной прежней черты не сохранилось в ее лице. Ну и ну, что выделывает с людьми эта штука, называемая жизнью…
Но почему она отреклась от знакомства с ним? Не может ведь быть, чтобы сохранила обиду за ту нелепую ночь почти полвека назад? Смешно… Тогда что же? Остается одно: выходит, это связано с судебным процессом его приятеля, на который Юрия привлекали как свидетеля и где на одном из допросов он допустил противную промашку, слабость, а на самом суде выглядел достаточно жалким под градом хамских окриков председателя суда Смирнова, на фоне злорадного смеха подставных зрителей и достойно и непринужденно держащих себя обвиняемых…
Только все это было тоже достаточно давно, уже расставлены все точки над "i", с Юлием они снова дружат, и некоторые люди принесли Юрию извинения за свои максималистские суждения о его поступке… И не было и нет ни в том случае, ни вообще в нашей жизни таких, кто мог бы считать себя кристально чистым. А если есть, то либо этим людям фантастически повезло, либо они просто святые. Но святым не пристало бросать камень в других, а тем, кому повезло, - и подавно… И, выходит, его давняя знакомая Иза из тех твердокаменных ригористов, чей незыблемый принцип: ничего не забывать, ничего не прощать. Но ведь тогда…
Впрочем, поставим здесь точку. Об этих невеселых событиях попытаемся подробно рассказать значительно позднее.
ГЛАВА V. "Ну, воентехник!.." Юрий в амплуа Гарольда Ллойда. Эротические видения… А тем временем в Польше… Стажировка под Минском
1
- …Ну, давай, воентехник, поехали!.. Да не жми так на газ!.. Сцепление, сцепление выключи!.. Теперь первую втыкай… Отпускай… плавно… Не рви!.. А, твою… Бери рукоятку, заводи снова… От стартера не возьмет…
Воентехник Юрий покорно вылез из кабины грузовика, подошел к радиатору с белесой овальной нашлепкой на облицовке: "ГАЗ", с трудом сунул заводную ручку в нижнюю прорезь ("проклятая, никак не зацепляется!"), крутанул… Мотор чихнул, ручка вернулась обратно, больно ударила по руке… Мотор чихнул, ручка вернулась обратно, больно ударила по руке… ("Черт! Хорошо, инструктор не видел… Он ведь предупреждал: не надо отпускать…")
- Давай еще! - закричал инструктор из кабины. - Пересосал, когда первый раз заводил. Говорили тебе…
Юрий крутанул снова. Двигатель заработал.
Ух, слава Богу… Но теперь новая опасность: чтобы опять не заглох, когда будут трогаться с места. А потом все эти переключения, прогазовки… и вообще - нужно сразу смотреть вперед и назад, налево и направо… И тормозить, и снова ехать… А кругом люди, трамваи, рельсы, столбы, тротуары… Охренеть можно…
- …Куда поехал на милиционера?! Видишь, он пузом к нам стоит! Тормози, твою!.. Ну, воентехник, слабо у тебя с ездой, нужно навыки отрабатывать… Давай поехали! Да выжми сцепление-то! Не слышишь, рычит, как серпом по яйцам!.. Так, теперь прогазовочку… переключай… Да не туда суешь, это третья!.. Ну, воентехник…
Не пройдет и года, как эти разболтанные от рожденья "газики" станут для Юрия чуть не домом родным - он будет знать про них все: что силенок им здорово не хватает, что застревают в любой луже, что обогрева в кабине не было и нет, что у них все время летят промежуточные валики, что заводить их - мука мученическая - и летом, и зимой…
А пока он старался прилежно выполнять указания инструктора - но у него не очень получалось, и это было неприятно и унизительно. У других - ему казалось - все выходило куда лучше и быстрей.
За рулем он очутился не по собственной воле, а потому что они в Академии почти уже закончили изучение устройства автомобиля и теперь необходимо было научиться его водить. Может, оттого, что Юрий так и не удосужился понять, что же заставляет машину двигаться и как устроены карбюратор или там задний мост, она упрямилась и не хотела ему подчиняться так, как другим новичкам. А может, дело в том, что нудно ему это было - не вызывало ни любопытства, ни удовольствия. (Однако уже через несколько лет и до сей поры, спустя полвека, каждый раз, садясь за баранку, он испытывал и испытывает целый рой приятных чувств, в которых перемешаны в разной пропорции - легкий азарт, чувство освобожденности, еле ощутимого превосходства, новизны, предвкушения чего-то, наконец, просто спортивный интерес…)
А в том году было опять все тошно, неинтересно, и езда за рулем находилась далеко не в последнем ряду. На подсознательном уровне он начинал уже, видимо, понимать, что Академия и профессия инженера нужны ему, как… как крокодилу галстук (тогда еще не было в ходу выражение "как рыбке зонтик"). Кроме того, вообще было одиноко, тоскливо, скучно; дружить по-настоящему не с кем; влюбиться - не в кого; действия на сексуальном фронте давно окончились, и возобновить не было ни умения, ни куража.
Ранней осенью того же года он ехал как-то в трамвае, на передней площадке прицепного вагона. А на задней моторного стояла девушка, и они смотрели друг на друга. И Юрий вдруг почувствовал, что она та самая, которую он, быть может, давно искал и не находил… И она поняла и ответила тем же… А потом вскоре они сошли - она и какая-то женщина, наверное, ее мать…
От Ары он вдруг получил сумбурное письмо - о каких-то несбывшихся мечтах и поруганных чувствах. Концовку вообще не сразу уразумел - там было написано: "…никогда, все-таки, не думала, что ты окажешься таким Гарольдом Ллойдом". А когда сообразил, что к чему, это его и насмешило, и немного тронуло: он тоже не читал байроновского "Чайльд Гарольда", но, конечно, никогда не спутал бы его со знаменитым американским комиком, один или два немых фильма с которым видел еще в детстве в кинотеатре "Унион". Либо Ара в таком волнении писала, что перепутала имена, либо… Что ж, в конце концов, в школе Байрона не проходили, да и училась она так давно…
(Под новый 1993-й год мне приснились вдруг обе сестры - Ара и Эльвира. Приснилось их жилище, куда я так и не зашел после войны, жалкие две комнатушки. Женщины выглядели вполне сносно для своих лет, мы о чем-то мирно беседовали - не помню о чем, и я проснулся с приятным чувством исполненного долга: все-таки повидал старых знакомых…)
Отнюдь не заменяя собой действенную практику, временами, как и раньше, посещали Юрия эротические видения. Вернее, он сам вызывал их, но, опираясь при этом не на свой весьма скромный опыт, а по-прежнему используя прочитанное в книгах и добавляя, экспромтом, нечто, возникающее в его распаленном воображении.