Я. И. де Санглен напишет в своих мемуарах, что в этот день "Павел заставил присягать всю императорскую фамилию, за исключением малолетних, не вступать с заговорщиками ни в какую связь". Против этого места сохранилась помета другого читателя, Александра II: "Я никогда не слыхал ничего подобного". Саблуков, однако, подтверждает факт новой присяги старших сыновей Павла.
Вероятно, не стоит придавать этому обстоятельству слишком "роковой смысл": царь подозрителен, как обычно, но просто события этого дня сильнее запомнились современникам, показались многозначительными.
Вернемся к утру 11 марта. С каждым часом Пален все более опасается помехи. Генерал-губернатор побаивается сильно сблизившегося с царем патера-иезуита Грубера, который ожидает приема после паленского доклада. Вспомним, что некоторые дипломаты уж сравнивают влияние Грубера с кутайсовским. Стремление иезуитов и папы поддержать благожелательного к ним Павла не вызывает сомнений. Поэтому Пален, нарочито будто бы, затягивает доклад и утомляет монарха, который уже но желает новой беседы. Грубер удаляется, Пален продолжает следить за безопасностью тайного дела.
В 9 часов Павел садится, как обычно, на лошадь и в сопровождении наследника отправляется "осматривать войска".
10 часов. Обычный плац-парад, развод караула в присутствии императора.
Царь не в духе. Согласно свидетельству Вельяминова-Зернова, Пален еще добавил масла в огонь: собрав офицеров гвардии на своей квартире (как это часто бывало), он объявил особое неудовольствие государя их службой и угрозу всех сослать. "Все разъехались с горестными лицами и с унынием в сердце. Всякий желал перемены".
С. А. Тучков в мемуарах, отличающихся точностью, приводит рассказ своего подчиненного П. Т. Козловского, как на разводе 11 марта царь разбранил этого офицера, угрожал ему и его роте, наследник же после окончания учения спросил: ""Отчего ты так скучен?" Козловский отвечал. "Александр взял его за руки и сказал тихо: потерпи немного, потерпи, скоро все переменится". – После сих слов, отойдя на несколько шагов, возвратился он к Козловскому и спросил его, знаком ли он с генералом графом Паленом. ( … ) Я бы советовал вам короче с ним познакомиться, он в великой милости у государя".
Аргамаков (занимавший важнейшую должность полкового адъютанта Преображенского полка) 19 лет спустя, обедая в московском Английском клубе с кузеном, Михаилом Фонвизиным и Матвеем Муравьевым-Апостолом, расскажет, что "11 марта 1801 г. ночью", когда зоря была уже пробита, 3-й батальон Семеновского полка повели в Михайловский замок, чтоб сменить преображенцев "под предлогом, что на другой день, 12 марта, Павел I будет рано смотреть Преображенский полк".
Так вспоминает Преображенский офицер, а вот свидетельство семеновца: "11 марта на разводе государь весьма прогневался на сменявшийся караул нашего полка второго батальона, кричал на батальонного шефа генерала Мозавского, а наследнику сказал: "Вашему высочеству свиньями надо командовать, а не людьми". Наследник вместо поклона отвернулся и закусил губу – "мы все это видели". Затем царь ушел, а наследник навестил сидящего на гауптвахте генерала Эмме и провел к нему жену с маленьким сыном, чем еще больше расположил своих семеновцев".
С конногвардейцами другие средства: сразу после парада полковой адъютант (и заговорщик) Ушаков передает приказ Саблукову дежурить по полку. Саблуков недоволен, так как его эскадрон заступает во внутренний караул и в этих случаях не положено к одному ответственейшему поручению прибавлять другое. Он ищет наследника или Константина, но не находит и только позже догадается, что этот непорядок – один из элементов паленского замысла: максимально изолировать нейтрального Саблукова и его солдат.
Постепенно к вечеру незримо перемещаются и крупные и малые звенья сложного механизма. В комнате перед кабинетом Павла замерли 29 конногвардейцев Саблукова, но вечером их сменят. "Через две комнаты стоял другой внутренний караул – от гренадерского батальона Преображенского полка. ( … ) Этот караул находился под командой подпоручика Марина и был, по-видимому, с намерением составлен на одну треть из старых Преображенских гренадер и на две трети из солдат, включенных в этот полк после раскассирования лейб-гренадерского полка. ( … ) Солдаты этого полка были весьма дурно расположены к императору".
Итак, преображенцы подобраны. Сергей Марин, поэт, автор "карманных стихов", на своем месте.
Главный же караул – во дворце и снаружи – занимают в этот день семеновцы, самый верный наследнику 3-й батальон, ради которого переворот отложен на день! Предоставим слово одному из прямых свидетелей и участников события; ужиная накануне у своей сестры, Олениной, 19-летний семеновский прапорщик Константин Маркович Полторацкий жалуется на гвардейскую службу, ибо приходится заступать в караул вне очереди: так приказал лично молодому офицеру его шеф, наследник Александр. "На другой день я снарядился, как положено; захватил денег, как тогда делали, ибо не было уверенности, что из дворца не отправишься прямо в Сибирь, и явился в Михайловский замок с капитаном Воронковым и подпоручиком Ивашкиным. Мы установили караул во внутреннем дворе и расположились на галерее, откуда нам приходилось в этот день без конца выходить и брать на караул перед Павлом I. Возбужденный мрачными предчувствиями, он выезжал множество раз, то на коне, то в санях. Мы ничего не подозревали о том, что готовится; генерал Депрерадович, который должен был нас во все посвятить к концу дня, среди своих треволнений совершенно о том позабыл…"
В этих строках много знаменательных примет: и молодой семеновец, готовый, как и всякий, прямо с поста отправиться в Сибирь; а тот уже не раз отмеченный паленский принцип – ничего не говорить большинству участников до последнего часа. Впрочем, Полторацкий лукавит, ссылаясь на собственную наивность; другой семеновец – начальник караула капитан Гаврила Иванович Воронков – запомнит и на следующий день расскажет то, о чем Полторацкий говорить не хочет; так же как юный прапорщик Ивашкин, "гатчинец" Воронков не знает по-французски, но запомнит, что вечером 11 марта перед ними появился важный человек, полковник Петр Волконский, адъютант наследника (будущий министр двора, важнейшее лицо двух следующих царствований). Он о чем-то говорит с Полторацким по-французски, затем с неожиданной для него щедростью угощает Воронкова и Ивашкина водкой. Рядом несет караул подпрапорщик Леонтий Гурко, настроенный против Павла, понимающий, как и другие толковые семеновские офицеры, к чему дело идет… Передвижение караулов – только одно из звеньев обширного палепского плана.
План
1. Нужные перемещения гвардейских полков: отодвинуть не слишком захваченных заговором конногвардейцев, измайловцев, но выдвинуть вперед преображенцев (Талызин), семеновцев (Депрерадович). В каждом гвардейском полку иметь хоть несколько офицеров, на которых можно рассчитывать: одни из них должны действовать в полках, пресекая возможный контрудар; другие – идти ко дворцу или во дворец (отсюда, кстати, разнобой в сведениях о численности заговорщиков).
И в этот день, и накануне Пален, очевидно, составил подробный расчет, как активизировать одних и нейтрализовать других (мы еще увидим все это в действии).
2. Солдаты ничего знать не должны, но к нужному часу быть у дворца тем гвардейским частям, которые сравнительно надежны, более преданны наследнику, более насыщены офицерами-заговорщиками. Это прежде всего 3-й и 4-й батальоны Преображенского полка, 1-й и 3-й батальоны Семеновского, на которые приходится приблизительно 30 офицеров-заговорщиков, т. е. по 7 – 8 на батальон.
Итак, полки вокруг дворца в строю, по команде "смирно" – это способ уберечься от неожиданного солдатского вмешательства, способ иметь всех постоянно на виду, а если заговор победит, солдаты тут же присягнут без сомнений и колебаний. Практика подтвердила, что в удаленном конногвардейском полку рядовые действительно максимально "своевольничали", не верили в необходимость новой присяги; а в полках, находившихся под ружьем, в строю "рассуждали" значительно меньше.
3. Серия встреч офицеров и генералов-заговорщиков во все расширяющемся составе, пока не настанет час перед самым делом (но не раньше!) объявить о бунте против Павла в максимально широком кругу. Отсюда план нескольких ужинов, объединяемых затем на квартире Талызина, самой близкой ко дворцу.
4. Идея двух офицерских колонн, которые войдут во дворец: одна – во главе с Паленом, другая – с Беннигсеном.
Час, когда была окончательно определена роль Беннигсена, крайне трудно установить. Если верить мемуарам генерала, то он еще днем ничего не знал:
"11 марта 1801 года утром я встретил князя Зубова в санях, едущих по Невскому проспекту. Он остановил меня и сказал, что ему нужно переговорить со мною…"
Так начинается самая драматическая часть Беннигсенова рассказа. Сразу заметим, пока не вникая в детали, что, выходит, если б князь Зубов "не встретил" автора именно в последний день жизни Павла, то дальнейших событий не было бы.
Возникает задача отделения правды от вымысла.
Развернем одну главу записок Беннигсена – письмо А. Б. Фоку об убийстве Павла. Рядом с ним положим шесть записей, сделанных за Беннигсеном другими людьми: подробную заметку генерала Ланжерона (составленную сразу же после беседы в 1804 г.), рассказ Беннигсена генералу Кайсарову, записанный Воейковым (1812 г.); воспоминания Адама Чарторыйского, Августа Коцебу, лейб-медика Гриве, наконец, племянника Беннигсена – фон Веделя.
Записи, сделанные не в одно время, но – об одном времени и за одним человеком!..
Итак, 11 марта Беннигсен встречает на Невском Зубова, который приглашает ужинать. "Я согласился, еще не подозревая, о чем может быть речь, тем более что я собирался на другой день выехать из Петербурга в свое имение в Литве. Вот почему я перед обедом отправился к графу Палену просить у него, как у военного губернатора, необходимого мне паспорта на выезд. Он отвечал мне: "Да отложите свой отъезд, мы еще послужим вместе" – и добавил: "Князь Зубов скажет вам остальное". Я заметил, что он все время был смущен и взволнован. Так как мы были связаны дружбой издавна, то я впоследствии очень удивился, что он не сказал мне о том, что должно было случиться…"
Таким образом, всего за несколько часов до покушения генерал "ничего не подозревал". Воейков, однако, знает, что Беннигсен и Пален встречались не раз в феврале, и, без сомнения, Пален его вызвал, а не сам он приехал "по своим делам". Противоречие, конечно, снимается существованием трех этапов "посвящения в заговор". Очень вероятно, что до последнего дня Беннигсен был просто среди недовольных, готовых на многое, 11-го же выявилась его потенциальная роль, о которой Пален знал раньше самого исполнителя: роль фактического вождя "колонны цареубийц", которая отправится в покои императора.
Идею двух колонн позже не раз истолковывали как "двойную игру" Палена, который на случай провала Беннигсена будто бы хотел явиться и арестовать неудачника от имени Павла I. Шильдер вместе с Лобановым-Ростовским решительно и справедливо отвергает эту гипотезу: "Пален слишком хорошо знал, что гибель его в этом случае была неизбежна". Просто у Палена была определенная "социальная" репутация.
5. Подготовлен список людей, занимающих важнейшие посты и достаточно преданных Павлу; их в нужный момент должны арестовать или изолировать. Среди них командир измайловцев генерал Малютин, командир лейб-гусарского полка генерал Кологривов, а также Кушелев, Обольянинов, Кутайсов, Нарышкин. "Граф Пален позаботился и велел заготовить необходимые приказы, начинавшиеся словами "по высочайшему повелению" и предназначенные для арестования нескольких лиц в первый же момент".
Таков в общих чертах замысел переворота. Механизм заговора был запущен еще утром. Упомянутый капитал Козловский, возвратившись с неудачного парада, нашел на квартире билет от Палена с приглашением на вечерний ужин; т. е., пока офицер дошел до дому, наследник успел передать Палену о разговоре с потерпевшим, а Пален успел распорядиться. Подобные билеты на вечер получили, очевидно, несколько десятков человек…
При всех мерах конспирации несколько десятков билетов – это ведь сотни осведомленных лиц! "Заговор, – полагает Вельяминов-Зернов, – не мог бы успеть в этом убийстве, если б не было на то, так сказать, общего согласия".
Для истории общественной мысли, политических настроений последующего времени небезразлично, что в тот день, 11 марта, в роли нейтрального Саблукова или в ролях полузнания, предчувствия были десятки будущих значительных военных, политических и общественных деятелей; таковы, например, Н. Н. Раевский, Н. Г. Волконский (будущий Репнин-Волконский), И. С. Дорохов и многие другие.
Размышляя насчет единодушия почти всего столичного дворянского общества, напомним все же еще раз, что подавляющая часть участников заговора утром и днем 11 марта еще не знала, что дело произойдет именно сегодня.
При всем при том расстановка конспиративных сил была причудливой и громоздкой. Казалось, что Павел мог легко ее разрушить какими-либо внезапными действиями. Однако Пален через Кутайсова и других "не спускал с него глаз" и почти наверняка имел запасные варианты на случай контратаки. Но контратаки не последовало, а лидер заговора унес некоторые свои тайны в могилу…
11 марта "с 11 часов их величества изволили прогуливаться по городу верхом: его императорское величество с графом Кутайсовым, а ее императорское величество с фрейлиной Протасовой 2-й".
Город, как обычно, пустеет до часу дня: все боятся встречи с Павлом.
Около полудня
Писатель Август Коцебу, который работает над описанием Михайловского замка, у статуи Клеопатры беседует с царем. Быстро меняющееся настроение Павла в этот момент сравнительно спокойное, даже возвышенное: император долго и восторженно говорит о живописи и скульптуре…
Обед, как обычно, в час дня. 8 кувертов; приглашены обер-камергер Строганов, адмирал граф Кушелев, генерал от инфантерии Кутузов, вице-канцлер князь Куракин, обер-гофмаршал Нарышкин, обер-шталмейстер граф Кутайсов.
Эти люди не участвуют в заговоре: Строганов, Кутузов, Куракин немало знают, но настроены нейтрально (не забудем, что последний – из партии Марии Федоровны). Кутайсов, Нарышкин, Кушелев намечены заговорщиками к аресту, по они-то как раз ничего и не ведают.
Пален же тем временем рассылает "билеты", проверяет караулы, планирует, кто будет спаивать склонного к вину измайловского командира Малютина и кто – играть в карты с Кологривовым. В гвардии около 500 офицеров, и почти все у него под контролем: один как союзники, другие – нейтральные или враждебные. Те, кто впоследствии, при Александре I, сделают карьеру, – важнейшие помощники Палена – Уваров, Депрерадович, Волконский будут помалкивать о своей активности 11 марта; однако если даже Александр, завтрашний царь, а сегодня еще наследник, лично вербует нужных офицеров, можно вообразить, как много в эти часы ездили, агитировали, вербовали командиры или влиятельные офицеры гвардейских полков.
После обеда. "В 4 часа ее императорское величество с фрейлиной Протасовой 2-й изволила выезд иметь в карете в Новодевичий Смольный монастырь и возвратилась обратно в 6 часов. Потом их императорские величества изволили в сей вечер препроводить время с их императорскими высочествами и знатными особами в гостиной комнате…".
За стенами же дворца все горячее… Уже пришли дни равноденствия, но все же рано вечереет, и тут-то заговор, любящий тьму, наполняется энергией.
Будущий начальник полиции Александра I, пока еще скромный офицер, Я. И. де Санглен позже расскажет, будто услышал "вечером 11 марта", как граф Головкин, показав в окно на Михайловский замок, произнес: "Этой ночью произойдет ужасная катастрофа"; затем от извозчика, который вез мемуариста в 11 часов через Невский на Васильевский: "Правда ли, сударь, что император нынешней ночью умрет? Какой грех!" – "Что ты с ума сошел?" – "Помилуйте, сударь, у нас на бирже только и твердят: "конец"".
Аналогичный эпизод приводится в других воспоминаниях: поздно вечером приходит домой секретарь императора Яков Александрович Дружинин, и плачущий истопник говорит ему о гибели Павла I – то ли неизбежной, то ли уже совершившейся.
Если верить Беннигсену, именно в эти часы он является к Палену, будто бы просить паспорт. Пален просит остаться и продолжить разговор у Зубовых.
Согласно преданию, сохранившемуся в семье Кюхельбекеров, "в самый вечер пред последнею ночью, увидя между дворцом и садом несколько ленточников, [Павел] послал [Карла Кюхельбекера] узнать, что значит это собрание. – Пользуются хорошею погодою, – сказал Кюхельбекер-отец, возвратись к царю. – Прогуливаются".
"Ленточники" – офицеры и генералы в лентах и звездах, в парадной форме, что имело в эти часы особенное значение и о чем еще речь пойдет…
Сохранился, наконец, любопытный рассказ Безака, видного чиновника при генерал-прокуроре, – будто сигнал к собранию заговорщиков "подан был пробитием зори четверти часа ранее обыкновенного, по приказанию военного губернатора Палена, сообщенному плац-майором Иваном Саввичем Горголи".