Завещание царицы
О существовании екатерининского документа, передававшего престол внуку Александру вместо сына Павла, подробно писал Н. К. Шильдер. Кратко напомним, что Екатерина II в последние годы царствования не раз бралась за этот проект, в который были посвящены несколько высших сановников империи.
Обнародование завещания предполагалось как будто 24 ноября 1796 г. (в Екатеринин день) или 1 января 1797 г.
Любопытным, недостаточно освоенным наукой документом является так называемое странное завещание императрицы Екатерины, писанное ее рукою на маленьком полулисте. Оно явно примыкает к тайному завещанию царицы в пользу Александра (и возможно, даже составляло часть его).
Подробно расписав, где и как ее хоронить, царица просит "носить траур полгода, а не более, а что меньше того, то луче".
"Вивлиофику мою со всеми манускриптами и что с моих бумаг найдется моей рукою писано отдаю внуку моему любезному Александру Павловичу, также разные мои камения и благословляю его умом и сердцем.
Копии с сего для лучаго исполнения положатся и положены в таком верном месте, что чрез долго или коротко нанесет стыд и посрамление неисполнителям сей моей поли.
Мое намерение есть вознести Константина на престол Греческой Восточной империи.
Для блага империи Российской и Греческой советую отдалить от дел и советов оных империй принцев Виртонберхских и сними знаться как возможно менее, равномерно отдалить от советов обоих пола немцов".
Легко заметить, что Павел и его жена в документе даже не упомянуты. Выпады против принцев Вюртембергеких и "обоих пола немцов" явно метят в великую княгиню Марию Федоровну.
Особый тон и высочайшее благословение при упоминании Александра – и рядом мысль о Константине на греческом престоле – все это еще более подтверждает мысль, что "странное завещание" несет на себе "тень" главного завещания – передачи власти внуку.
В 1796 г. Павел узнает от самого Александра об этом плане Екатерины П. Александр же, не принимая этой идеи, в письмах дважды нарочито называет отца "величеством": в то время как бабушка уверена в согласии Александра на трон, тот себя тайно "низлагает"!
Серьезное, впрочем, соседствует с фарсом: летом 1796 г. "у Петрова дня" во многих местах Украины, на ярмарке Елисаветграда, в Новороссийской и Вознесенской губерниях, разнесся слух о восшествии Павла Петровича. (И не было ли случайностью совпадение этой даты с тем сроком, который еще за несколько лет до того назначал автор "Благовести" для народного избрания Павла на царство: 1 сентября 1796 г.?)
Ярмарочные слухи окончились тем, что несколько человек были отданы под суд и… отпущены через полгода, а в официальной бумаге писано: "…от кого именно начало возымел сей слух, не доискано, а видно, глас народа – глас божий", ведь Павел, пока разрешалось дело, и в самом деле взошел и стал именоваться титулом из 51-го географического элемента.
Штурм
Многие мемуаристы, описывая восшествие Павла на престол, пользуются терминологией, пригодной к описанию захвата, переворота, революции.
"Дворец взят штурмом иностранным войском", – острит свидетель-француз.
"Тотчас, – вспомнит Державин, – все приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорды, тесаки и, будто по завоеванию города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом".
Опорой переворота были "потешные" гатчинские полки, и сама система должна была напомнить победу Петра над "женским правлением": в 1689 г . ликвидировалась система Софьи, в 1796 г. – Екатерины.
"Началась ужасная сутолока, – замечает современник, – появились новые люди, новые сановники. Многие уж знали, что перед тем государь вместе с графом Безбородкой деятельно занимался сожжением бумаг и документов в кабинете покойной императрицы".
Безбородко, знавший о главном завещании, очевидно, помог Павлу в изъятии и уничтожении документа.
Державин, вспоминая о желании Екатерины II и Безбородки "ему отдать (в 1793 г.) некоторые бумаги, касательные до великого князя", пояснял: "Догадываются некоторые тонкие царедворцы, что они те самые были, за открытие которых, по вступлению на престол императора Павла I, осыпаны они от него благодеяниями"
Действительно, Безбородко получил огромные пожалования и награды, свидетельствующие о каких-то особых услугах, оказанных Павлу: в день коронации – титул князя, 30 тыс. десятин земли и 6 тыс. душ.
Впрочем, согласно версии С. А. Тучкова, Николай Зубов, узнав у брата Платона, фаворита Екатерины II, "где стоит шкатулка с известными бумагами", взял какой-то лист, поскакал в Гатчину. "Павел, взглянув на оную, разорвал ее, обнял Зубова и тут же возложил на него орден св. Андрея. По вступлении же своем на престол Павел сделал его обер-шталмейстером двора".
Хранение и составление "завещания" были вероятной причиной изгнания секретаря Екатерины II Турчанинова.
Уже после смерти Павла вышли наружу некоторые характерные версии и слухи, где, разумеется, надо отличать реальную основу от вымысла, специально направленного против царя как "незаконного правителя", нарушителя воли Екатерины II. Так, Валериан Зубов объяснял Адаму Чарторыйскому, будто "императрица Екатерина II категорически заявила ему и его брату, князю Платону, что на Александра им следует смотреть как на единственного и законного их государя и служить ему, и никому другому, верой и правдой".
Державин, немало знавший и о многом подозревавший, после смерти Павла "воскрешает" Екатерину II в стихах;
Давно я зло предупреждала,
Назначив внука вам в цари…
Еще ярче, реальнее, очевидно на основе немалых сведений, представлена картина тайных планов Екатерины и "контрпереворота" Павла в известном анонимном документе первых лет XIX в. "Разговор в царстве мертвых": царица в "Елисейских полях" допрашивает Безбородку о судьбе тайно подписанного ею и несколькими высшими лицами акта о возведении Александра.
"Безбородко [упал на колени]. – Монархиня! Милосердие твое равняется душе твоей! Я виноват, что не обнародовал твоего повеления, но выслушай подданного, стенящего об участи России и оплакивающего жребий своих соотчичей. Неожиданная кончина матери нашей погрузила нас в уныние всех; между тем Павел, находясь в своей Гатчине, еще не прибыл. Я собрал совет. Прочел акт о возведении на престол внука твоего. Те, которые о сем знали, стояли в молчании, а кто впервые о сем услышал, отозвались невозможностию исполнения оного; первый подписавшийся за тобою к оному митрополит Гавриил подал голос в пользу Павла, и прочие ему последовали. Народ, любящий всегда перемену и не постигая ее последствия, узнав о кончине твоей, кричал по улицам, провозглашая Павла императором; войска твердили то же; я в молчании вышел из совета, безумствуя сердцем о невозможности помочь оному (…) Народ в жизнь вашу о сем завещании известен не был. И один час переменить миллионы умов ведь дело, свойственное только одним богам".
Знание закулисной стороны придворной тайны здесь немалое. Поражает, между прочим, причудливое совпадение известных элементов описанного события с междуцарствием 1825 г.: и там и тут возникла проблема "необъявленного завещания"; в обоих случаях решало реальное соотношение военных и политических сил – только в 1825 г. Константин подтвердил свое отречение, а в 17% г. Павел не признал своего низложения.
При всей огромной разнице социально-политической обстановки, при совершенно разном исходе двух событий значение отмеченного "сходства", наверное, нельзя недооценивать как "исторический прецедент" для декабристов и при объяснении мотивов поведения Александра I, который ведь был важным действующим лицом обеих ситуаций, разделенных 29 годами.
В ноябре – декабре 1825 г., так же как в ноябре 1796 г., "монархическая истина" была сомнительной, законность зыбкой, свобода "неминуемо" пыталась проскочить вслед за просвещением, но рабство и деспотизм обгоняли…
"Ах, монсеньор, какой момент для Вас!" – восклицает в ночь с 6 на 7 ноября 1796 г. Федор Ростопчин. На это Павел отвечал, пожав крепко руку своего сподвижника: "Подождите, мой друг, подождите…".
Глава III
"Романтический император"
Говорили много о Павле 1-м –
романтическом нашем императоре.
Пушкин
Однажды возражали императору Павлу по поводу принятого им решения и упомянули о законе. ""Здесь ваш закон!" – крикнул государь, ударив себя в грудь".
"Сказать графу Панину (…), что он не что иное, как инструмент".
Севастополь велено именовать Ахтияром, Феодосию – Кафой.
29 октября 1800 г. "по всевысочайшему повелению" предается суду состоящий при петербургском генерал-губернаторе казначей Алексеев, "давший подорожную в Екатеринослав в противность именного его императорского величества повеления о именовании того города Новороссийском".
"Мои министры… Вообще эти господа очень желали вести меня за нос; но, к несчастью для них, у меня его нет".
"Офицер Преображенского полка Александр Шепелев 14 августа 1797 г. "переведен в Елецкий мушкетерский полк за незнание своей должности, за лень и праздность, к чему он привык в бытность свою при Потемкине и Зубове, где вместо службы обращался в передней и в пляске".
Некоторые из этих примеров и десятки подобных хорошо известны и многократно осмыслены как характерные черты павловской эпохи.
В 1901 г ., к столетию цареубийства 11 марта, А. Гено и Томич составили целую книгу объемом в 300 страниц "Павел I. Собрание анекдотов, отзывов, характеристик, указов и пр.", соединившую истории, прежде рассеянные в мемуарах и периодике.
Сразу заметим, что будем осторожно пользоваться "павловскими анекдотами", проверяя их подлинность там, где возможно. Дело в том, что социальная репутация Павла у "грамотного сословия" была такой, что кроме реальных историй ему охотно приписывали десятки недействительных или сомнительных. Вот некоторые примеры.
"Полк, в Сибирь марш!" – этот знаменитый рассказ о воинской части, шагавшей в ссылку до известия о гибели императора, вероятно, соединяет две разные истории. Прежде всего это опала, которой по разным причинам подвергся конногвардейский полк: "Дух нашего полка постарались представить в глазах государя как искривление опасное, как дух крамольный, пагубно влияющий на другие полки". Наиболее суровой репрессивной мерой был арест командира полка и шести полковников, за "безрассудные их поступки во время маневров". В этот период полк был "изгнан в Царское Село". Как утверждает Д. Н. Лонгинов, "во время этой расправы было произнесено (Павлом) среди неистовых криков слово "Сибирь". В тот же день полк выступил из Петербурга, но еще недоумевали и не знали, куда идут, пока не расположились в Царском Селе".
Таким образом, произнесено "Сибирь", но шагать только до Царского Села; возможно, что оскорбительная угроза отложилась в памяти очевидцев и в будущем заострила описание события. С этим рассказом, вероятно, соединился другой: о казаках, отправленных на завоевание Индии и возвращенных с Востока сразу же после смерти Павла. И вот из одной поздней работы в другую проходят "полк в Сибирь…". Но не было такого полка!
Другая знаменитая история: на бумагу, содержавшую три разноречивых мнения по одному вопросу, Павел будто бы наложил бессмысленную резолюцию "Быть по сему", т. е. как бы одобрил все три мнения сразу. Однако М. В. Клочков, исследовавший вопрос в начале XX в., нашел этот докумеит. Там действительно были три мнения: низшей инстанции, средней и высшей – Сената. Резолюция Павла, естественно, означала согласие с последней.
Социальная репутация
Отчего именно у Павла была столь дурная репутация, кто ее создавал, поддерживал – об этом пойдет особый разговор в следующих главах.
Разумеется, и без сгущенного "В Сибирь марш!" деспотический произвол в эпизоде с конногвардейцами виден довольно отчетливо, как и во многих других анекдотах, что подтверждаются проверкой.
Получив доклад о злоупотреблениях в Вятке, 12 апреля 1800 г. "государь отрешил от должности всех чиновников Вятской губернии". Позже несколько смягчился и помиловал сравнительно невиновную Казенную палату, а также некоторых лиц, только что вступивших в службу.
Шведский посол в России Стедингк в своих мемуарах рассказывает, как во время одного празднества "император прошептал что-то на ухо Нарышкину. Того спросили: что сказал государь? "Мне сказали: Дурак", – отвечал обер-гофмаршал". На другой день Павел попытался объяснить послу, что он разгневался на Нарышкина из-за дурного устройства праздника. Стедингк, однако, похвалил праздник и, между прочим, сказал, что Нарышкин – лицо очень важное (un ties-grand seigneur). При этих неосторожно вырвавшихся словах лицо императора переменилось, и, повысив голос, он произнес следующую примечательную фразу: "Господин посол, знайте, что в России нет важных лиц, кроме того, с которым я говорю и пока я с ним говорю".
Царь не раз объясняет окружающим свои цели, свою субъективную программу. Иногда это звучит так: "Блаженство всех и каждого!". Чаще – "Каждый человек имеет значение, поскольку я с ним говорю, и до тех пор, пока я с ним говорю".
Властитель, желающий максимальной, предельной власти, считающий именно такую власть высшим благом для подданных, – достаточно привычная, не требующая особых комментариев историческая ситуация (Древний Египет, Ассирия, Рим, Персия, Китай, французский абсолютизм, южноамериканские диктаторы…).
Такое стремление к самовластию, как у Павла или Наполеона, трудно, однако, представить у британского парламентского премьер-министра или у римского консула первых веков республики: в тех исторических условиях такая попытка была бы абсурдом, сумасшествием… В России же XVIII в. это "ненормальное" явление было совсем не беспочвенным, куда более естественным и находящимся более в "природе вещей", нежели это представлялось позднее некоторым историкам и публицистам.
Прежде всего важно вспомнить "парадокс петровской системы", взрывчатое единство деспотизма и просвещения. Среди разных программ и попыток выйти из того противоречия, среди революционных бурь конца столетия могло легко возникнуть и действительно началось еще при Екатерине II наступление против просвещения, в сторону усиления деспотического самовластия.
Для укрепления самодержавной власти могли быть в некоторой степени использованы царистские надежды народа, неприятие большинством крестьян нового дворянского просвещения.
Кроме того, даже среди самой образованной и независимой элиты в ту пору господствовало мнение, будто самодержавие "пристало" России. Мысль, что историю в значительной степени творят государи, была отнюдь не павловской.
Собирая высказывания российских мыслителей и политиков о весомости двух исторических движений – от обстоятельств к властителю и от властителя к обстоятельствам, находим явное предпочтение второму движению.
Естественно, всякий разумный правитель понимает, что он ограничен объективными возможностями, например количеством армии, населения, территорией ("Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно"). Но в конечном итоге властитель как будто может овладеть и "природой", так что получается "Петра творенье".
Таким образом, в ту пору еще боролись "на равных" идеи просвещенного и непросвещенного самодержавия, причем последнее имело в стране древние и сильные традиции. Высшим эталоном, авторитетом оставалась система Петра Великого, но она могла быть истолкована по-разному. Вспомним соперничающие надписи на петербургских памятниках преобразователю: "Петру I – Екатерина II. 1782" и "Прадеду – правнук. 1800". Мать и сын по-разному смотрят на вещи, но каждый апеллирует к Петру…"
Наконец, прибавим ко всему этому сознательную или подсознательную веру в божественное начало верховной власти. Циничная Екатерина была довольно равнодушна к религии, но помнила, что верить надо, и поощряла к тому других. Экзальтированный Павел был куда более склонен не к благочестивому православию, а, так сказать, к "мистике власти", когда исключительная мощь российского самодержавия представлялась уже не просто "творящей причиной" российской истории, но орудием некоего высшего промысла.
Субъективная, тысячекратно провозглашаемая политическая цель Павла, осознанная им еще до воцарения и теперь осуществляемая, – это максимальная централизация, предельное усиление императорской власти как единственный путь к сблаженству всех и каждого". Такова программа руководителя государства, сложившаяся в момент серьезного кризиса российского Просвещения, просвещенного абсолютизма, – одна из попыток по-новому разрубить петровский "двойной узел" (т. е. сочетание такого просвещения с таким рабством и деспотизмом).
Новая централизация вводится с первых же часов нового царствования.
Заметно увеличивается роль армии. Во все губернии отправляются специальные ревизии с исключительными полномочиями. Новый стиль управления закреплялся серией законов, именных указов, распоряжений.
Полное собрание законов Российской империи позволяет представить количество изданных Павлом законов и указов. Начиная с первых распубликованных 6 и 7 ноября 1790 г. и кончая последними шестью законами от 11 марта 1801 г., было издано: в конце 1796 г. – 177 документов; в 1797 г. – 595; в 1798 г. – 509; в 1799 г. – 330; в 1800 г. – 469; наконец, в начале 1801 г. – 69 (т. е. всего 2179 законодательных актов, или в среднем около 42 в месяц).
Чрезвычайная интенсивность законодательства, беспрерывная ломка, реорганизация, новшества, перемены – важные черты павловского стиля.
Для сравнения заметим, что в Полном собрании законов мы находим за период самостоятельного правления Петра I (с сентября 1689 до января 1725 г.) 3296 документов, или в среднем меньше 8 в месяц. Между смертью Петра I и воцарением Екатерины II – 6939 документов, в среднем 21 в месяц.
За 34 с половиной года правления Екатерины II – 5948, в среднем 12 в месяц.
Таким образом, законодательство павловского четырехлетия в 3,5 раза интенсивнее, чем в царствование предшественницы, и значительно опережает любой более ранний период российской истории.
Для завершения статистического экскурса отметим, что 24 с половиной года александровского правления представлены в Полном собрании законов тоже весьма насыщенно: появилось 10822 законодательных акта, или около 37 в месяц.
Наконец, учтем и умножившиеся при Павле разного рода объявления, распоряжения, распубликования, близкие по своему характеру к законодательным актам. Немецкая "Allgemeine Literator Zeitung" приводит довольно любопытную (хотя, разумеется, небеспристрастную) оценку такого рода материалов, появлявшихся на страницах "Санкт-Петербургских ведомостей" за 1799 г.: "Одну треть газеты занимают сообщения о различных штрафах, наказаниях, награждениях и пр. (. . .) В течение года почта доставляет Павлу 3229 писем с прошением, на которые отвечено 854 указами и 1793 устными приказами".
Еще типическая подробность: за сто лет от начала царствования Петра I девятнадцать дворянских родов получили княжеское и графское достоинство; Павел же за четыре года правления создал пять новых княжеских фамилий и 22 графские.
Количество законов, естественно, еще не говорит о содержании, направлении политики. Несомненно, часть павловских указов объективно способствовала упорядочению, европеизации российского правления.