ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
После разговора за бутылкой вина братья как будто примирились, но Митька понимал, что уломать родственников на его свадьбу с Олимпиадой будет трудно. А Митька уже не мог отказаться от Олимпиады. Не мог он забыть ее горячие ласки.
Однажды Митька уже заявил матери о своем намерении жениться на Олимпиаде. В доме поднялся такой ералаш, что хоть хватай веревку и лезь в петлю. Мать за икону – и проклинать. Сноха Аришка – нос кверху, о невестке слышать не хочет, разделом хозяйства грозит, и Иван на ее руку тянет.
Все произошло накануне престольного праздника. Иван предложил поехать на Ярташкинские хутора невесту смотреть, а Митька уперся. Пришел на конюшню к Микешке, сел на ларь и чуть не со слезами:
– Что мне делать, Микешка?
– Ежели такое дело, – выслушав его, заговорил Микешка, – я бы на твоем месте разом все прикончил…
– Как прикончить, научи! – попросил Митька.
– Пошел бы к отцу Николаю, договорился… и темной ночкой обвенчался… Что у тебя, денег нет?.. Заплатишь хорошенько…
– Ну, положим, есть у меня полсотни рублев… А больше Ивашка не даст…
– Какой же ты тогда хозяин?.. На золоте сидишь, а в кармане полушка, – сказал Микешка, не подозревая, какого жаркого огонька он подбросил в Митькино сердце.
– Я покажу, кто здеся хозяин, – пригрозил Митька.
Вечером он незаметно пробрался в дом попа. Отец Николай собирался спать. В длинной ночной рубахе стоял перед зеркалом и расчесывал густую с проседью бороду. Из другой комнаты выглянула черноволосая, с насмешливыми, такими же круглыми, как у отца, глазами девочка и с дерзким любопытством осмотрела голубой Митькин чекмень и рыжие кудри.
– Лидуха-галчонок, кшы спать, – увидев в зеркало ее улыбающееся личико, сказал отец Николай.
"И правда, на галчонка смахивает", – подумал Митька.
Он надул щеки. Девочка потешно сморщила нос и, показав забавному гостю язычок, шмыгнула за дверь. Это развеселило Митьку. Разумеется, в то время никому и в голову не могло прийти, что из этой девочки впоследствии выйдет известная русская писательница.
– Я к вам по делу, отец Николай, – откашливаясь в кулак, проговорил Митька.
– Что за дело в такой поздний час?
– Мне обвенчаться надо, да так… ну, как говорится, и все такое.
– В добрый час, хоть завтра, – зевая, ответил отец Николай.
– Тут такое дело, украдкой надо. – Митька сбивчиво рассказал всю свою историю.
– Не годится без согласия-то родителей.
– А ежели, скажем, она в положении? – соврал Митька. – Как же я могу дите свое оставить?
– Это, брат, похвально. Ничего не могу сказать… Значит, дурак Ванька на золоте помешался?.. А с матерью я потом сам поговорю… Приходите… Совет да любовь… Только жить где будете?
– Строиться начну, а покамест у ней поживем.
Спать Митька в эту ночь пришел на сеновал.
– Завтра, Микифор, чтобы лошади чуть свет дома были. Далеко поедем… Как моргну, в один момент запрягай, – приказал Митька, перед тем как улечься на кошме.
– Куды поедем, Митрий Лександрыч? – спросил Микешка.
– На кудыкину гору. Спи… Ежели кто придет меня будить, гони всех к черту… Скажи, ни в какую церкву я не пойду, слышишь?
– Слышу.
Утром, когда все ушли в церковь, Митька слез с сеновала и приказал Микешке выводить лошадей. Сам он несколько раз подходил к каменному амбару, трогал огромный висячий замок. Остановившись посреди двора, о чем-то задумался.
– Может, скажешь, куда поедем-то? – не удержавшись, спросил Микешка.
– Делай, что тебе говорят… Где у нас железный лом?
– Вон под навесом стоит… Да зачем он тебе понадобился? – не унимался Микешка, дивясь лихорадочной возбужденности молодого хозяина.
Митька бросился под навес, схватил тяжелый лом, подойдя к Микешке, глядя на него шалыми, налитыми кровью глазами, задыхаясь, проговорил:
– Ежели ты каждый раз будешь меня спрашивать, куды да зачем, то сейчас же вались к чертовой бабушке! Понял? Чтобы духу твоего тут не было! И вообще, покороче держи язык!.. Мне нужен кучер, как коршун, раз – и в небе! А ты тары-бары растабариваешь! Навоз ты конский, а не кучер! Запрягай живо!
– Да мне-то што? Я с моим удовольствием, – растерянно пробормотал Микешка и тут же подумал: "А ведь настоящий хозяин, едрена корень. Чего это он так взбесился?"
– Только не суетись и не юли. Подкатывай тарантас к анбару. Смотри, в другой раз две обедни служить не буду, – с угрозой добавил Митька и чертом посмотрел на кучера. Сам подошел к амбарной двери, оттолкнув ногой ласкавшегося желтого волкодава, привязанного на длинной цепи, сунул конец лома в дужку замка. Старые ржавые петли заскрежетали, не выдержали.
Бросив пристегивать постромки, Микешка стоял с разинутым ртом.
"Што ж он это задумал, шалопутный?" – думал кучер, испуганно посматривая на Митьку.
Тот уже вышел из амбара и торопливо надевал на плечо старую шашку. Подманив к себе Микешку, тихим, но твердым голосом сказал:
– Ежели кому про мое дело пикнешь, голову вот этой шашкой снесу, понял? Подкатывай к дверям…
Через минуту они выкатили из амбара два тяжелых бочонка, сделанных из мореного дуба, положили в пароконную бричку и закрыли пологом.
– Что это здесь такое, Митрий? – снова сорвалось у Микешки с языка.
– Еще раз спросишь, ей-богу, полосну клинком по шее… Что за человек!
– Да так с тобой можно в Сибирь угодить, – краснея от натуги и волнения, проговорил Микешка.
– Ежели ты трус, то иди к…
– Ну, нащет труса ты, хозяин, полегше… Да делай что хошь! Поехали, что ли? – берясь за вожжи, спросил Микешка.
– Валяй.
Когда выехали, Митька глухо приказал:
– Гони степью, минуя Ярташкинские хутора. В город поедем.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Возвратившись из церкви, Иван Степанов в ожидании, пока соберут на стол, вышел во двор и по прирычке бросил взгляд на амбар, но ничего подозрительного не заметил. Пристроенный Митькой замок висел на месте.
Сейфа у Степановых не было, золото они хранили в бочонках. Каждый день Иван собирался перенести бочонки в горницу, в подпол. Но там не было запора, ключ же от амбара он носил всегда с собой.
Поэтому хватились только к вечеру, когда Аришка, растолкав пьяного Ивана, попросила ключи. Ей потребовалась мука.
Погоня во главе с Иваном выехала ночью и помчалась по большому шляху. Задержаться пришлось потому, что лошади были угнаны в ночное. Кроме того, по станице прошел слух, будто Митька сбежал вместе с Олимпиадой Лучевниковой. Слух этот распустила работница отца Николая, случайно услышавшая накануне Митькин разговор с попом. Иван, сев на коня, сначала поскакал к вдове. Застав ее дома, он изругал ни в чем не повинную Олимпиаду и осрамил на всю станицу.
Тем временем Митька проехал на крепких, выносливых конях больше ста верст. Еще засветло он был в городе. Последнее время он часто ездил туда с управляющим Сухановым закупать материалы, инструменты, нанимать рабочих. Поэтому Митька знал в городе несколько постоялых дворов. В одном из них он и остановился. Передав Микешке шашку, велел ему сидеть в тарантасе и никуда не отлучаться, а сам, почистив одежду от дорожной пыли, отправился в ближайший трактир. В этом заведении он бывал вместе с Сухановым и наблюдал, как решались за расстегаями многочисленные коммерческие дела. Здесь же сбывалось тайно привезенное из степей золото. Его скупали сам трактирщик и специальные люди. Но это были подставные лица. В действительности же главным скупщиком была, как поведал Митьке в свое время Тарас Маркелович Суханов, иностранная компания, возглавляемая Хевурдом.
В трактире было малолюдно и тихо. Минуя встрепенувшихся официантов, Митька подошел к буфетчику и небрежно кинул на стойку золотой червонец. Он уже прежде приметил, что так всегда делали приходившие сюда щеголи. На Митьке была казачья одежда: широкие брюки с голубыми лампасами, заправленные в лакированные сапоги, узкий ремешок с золотым набором на шелковой сиреневой рубахе. Все это шло к его высокой статной фигуре и давало повод думать, что приехал сынок богатого казачьего атамана или прасола.
– Что прикажете? – почтительно склонив голову, спросил буфетчик. – Не угодно ли за столик?
– Красного вина налей, – ответил Митька, косясь на молодого человека с усиками, евшего с ложечки за ближайшим к буфету столиком пышный бисквит.
– Бутылочку прикажете? Стаканчик? И еще что? – ворковал буфетчик сладким голосом.
– Давай бутылку и вон этова, что тот, в черном пиджаке, ест. – Митька указал пальцем в направлении посетителя, евшего бисквит, и вдруг неожиданно спросил улыбнувшегося буфетчика: – Слушай, приятель, а ты, случаем, не знаешь, где тут англичанин Хеворд проживает, а?
– Господин Хевурд? – вежливо поправил буфетчик. – Можно показать… Вы что, приезжий?
Господин в черном пиджаке при этих словах положил на стол чайную ложечку и повернул голову в сторону казака.
– Да, только что приехал, – ответил Митька.
– Если угодно, простите… я не знаю, с кем имею честь, – продолжал буфетчик.
– Я Степанов… с Синего Шихану… с прииска…
В прошлый наезд он почувствовал, что слова "Синий Шихан" имеют прямо-таки магическую силу. Продавцы, услышав, кто покупатель, бросались показывать и упаковывать товары как угорелые. Митьку и Суханова тащили в особые помещения, угощали вином, чаем. И сейчас кушавший за столом молодой человек так быстро вскочил, словно сидел на остром шиле.
– Прошу прощения, – степенно подойдя к Митьке, проговорил посетитель. – Очень рад слышать вашу фамилию и желал бы с вами познакомиться… Я близко знаком с господином Хевурдом… Не угодно ли к столу?
– Спасибо, – немного опешив, промямлил Митька. – А кто вы такой будете? Тоись, с кем имею честь? – подделываясь под тон буфетчика, спросил он грубоватым голосом.
– Инженер Петр Эммануилович Шпак. Я служил у господина Хевурда и недавно получил, как говорится, отставку.
– По золотому, значит, делу?
Митька оглядел инженера с ног до головы.
– Совершенно верно. Я геолог, исследователь. Чрезвычайно рад знакомству. Простите, не знаю вашего имени и отчества.
– Димитрий Лександрыч. Будем знакомы.
Степанов добродушно улыбнулся и протянул Шпаку руку. Ему сразу понравился этот вежливый господин, да еще инженер по золотому делу, и к тому же хорошо знающий англичанина Хевурда. Митька принял приглашение и сел за столик.
Петр Эммануилович умело и с большим тактом выбирал вина и закуску, по каждому случаю советовался с новым знакомым. Однако Митька, плохо разбиравшийся в гастрономических тонкостях, просто сказал:
– Пусть дают, что у них тут есть… Только выпивать я буду мало… У меня серьезное дело. Самого англичанина Хевурда повидать надо.
– А вы, Дмитрий Александрович, не беспокойтесь… Это я могу устроить… С господином Хевурдом вы познакомитесь завтра.
– Да нет, зачем завтра!.. Мне он сегодня нужен. Ежели можно, я очень буду просить вас… Никакой оттяжки дело не терпит. Понимаете?
Шпак минуту соображал, каким путем узнать у этого степного богача причину такой спешки. "Мне везет, черт побери", – мелькнула в голове ликующая мысль. Но он чувствовал, что надо быть весьма осторожным и не испортить впечатления, которое он произвел на богача.
– Я отлично понимаю вас, господин Степанов. Бывают такие дела, что и минуты нельзя помедлить… Но не знаю, дома ли сегодня господин Хевурд и сможет ли он вас принять…
– Ежели дома, то сможет. Это такое дело… я думаю, он не откажется. Вы только покажите, где он живет, а я сам зайду, – после двух рюмок вина заявил Митька.
– Разумеется, я не вправе спрашивать, почему вам так спешно нужно иметь свидание с господином Хевурдом. Коммерческая тайна – залог делового благополучия…
– Правильно, Петр Эммануилыч… Да я и не люблю, когда меня расспрашивают. Лучше потом сам расскажу, ежели будет нужно.
"Этот степной волчонок хоть и дик, но хитер", – подумал Шпак.
Шпак еще не подозревал, что волчонок сам лезет очертя голову прямо в пасть тигру. Почувствовав властную силу золота, он одним махом, без особых раздумий, решил избавиться от рабской семейной зависимости и зажить самостоятельно. Он не жалел денег, ибо знал, что на Синем Шихане желтого песка хватит на долгие годы, благо сам он теперь не пачкал рук в грязной воде.
– Вы меня пока ни о чем не расспрашивайте. Если хотите, то приезжайте к нам. Я покажу вам кое-что, – потягивая из стаканчика вино, продолжал Митька. – Мне сейчас этот англичанин во как нужен! – проводя ребром ладони по шее, закончил он.
– Знаете что, Дмитрий Александрович… Я здесь живу, в гостинице… Может быть, зайдете ко мне в номер, и закуску можно туда потребовать. Вы там отдохнете, а я наведу справки о Хевурде, – предложил Шпак.
Немного подумав, Митька согласился и вместе с любезным хозяином поднялся наверх. Двухкомнатный номер с мягкой, обитой бархатом мебелью поразил его. После грязных постоялых дворов, где он останавливался с Сухановым, он очутился в чистой, уютной комнате, в которой пахло цветами и было прохладно. "Вот бы мне так зажить", – подумал он и, вспомнив о бочонках с золотом, спросил:
– Сколько стоит такая квартера?
– Два рубля в сутки, – ответил Шпак, удивляясь Митькиной наивности.
– А ить совсем пустяки… А наш управляющий черт его знает на каком-то вонючем постоялом дворе останавливается, а тут два рублишки за такие партаменты!..
Митька уже совсем забыл, что несколько месяцев назад он получал от матери целковый только в большие праздники и считал это за великое богатство.
– Ежели целый дом купить вот с такой мебелью, сколько будет стоить?
– Смотря какой дом, Дмитрий Александрович. Приличный особняк, в десять – двенадцать комнат, можно приобрести за двадцать тысяч рублей. Вас это интересует?
– А как же!
– Жилой или для коммерческих целей?
– Вот именно, семейно жить… Ну, об ефтом деле можно будет особо покалякать, а сейчас, пожалуйста, узнайте про англичанина. Он очень богатый человек али как? Наличность у него есть?
– Насчет наличности не знаю… Но вообще господин Хевурд имеет солидный капитал. Могу позднее подробно вас познакомить с делами "Зарецк инглиш компани". А теперь разрешите попытаться выполнить вашу просьбу. Располагайтесь как дома.
"Артельский парень, – подумал Митька, когда Шпак ушел. – Видать, обходительный, образованность имеет… Денежки, наверное, водятся, как барин живет… А что, на самом деле, купить тут дом, привезти Олимпиаду и зажить по-господски. От Ивашки отделиться, половинную долю потребовать. Черт с ним, с Синим Шиханом! Пусть там Тарас Суханов песок моет. Иногда можно и наезжать самому, чтобы Ивашке кулаком пригрозить. Пусть не забывает, кто нашел золото, да не вздумает мошенничать…"
– А то, дурак, землю продал и двести рублев прикарманить хотел, идиёт! – меряя шагами комнату, вслух выругался Митька.
Возбуждение продолжало расти, усилилась злоба и на брата, и в особенности на вздорную, курносую свояченицу. Но неприятен и тягостен был и свой поступок. Точно вор, сломал замок и увез бочонки.
– Все буду делать вам назло, шалопутные… И дом куплю, и на Липке женюсь, – успокаивал себя Митька. – Я еще вам покажу, язви вас в душу!
Вошел коридорный и предложил самовар.
– Пшел к чертям! Чего лезешь, когда тебя не спрашивали! – сердито крикнул Митька и ощетинился, как рыжий кот. Коридорный, пятясь задом, бесшумно исчез. Степанов подошел к окну и отдернул штору. По улице, поднимая пыль, протрусили два киргиза на мохноногих, саврасых лошадках, промчался рысак, запряженный в черную лакированную коляску. Неподалеку в саду заиграл духовой оркестр. Медные трубы гудели протяжно и нудно. Они нагнали на Митьку тоску. На тротуаре, прямо напротив окна номера, раздался густой, хрипловатый бас, громкое чертыхание и звонкий женский смех. Митька высунулся из окна. Мимо окон медленно шла высокая в белом платье девушка в соломенной широкополой шляпе, со свернутым в руках зонтиком. На шаг позади грузно двигались двое мужчин: один – чернобородый, в длинном коричневом пиджаке, другой – огромного роста, с отвислым животом под широкой чесучовой пижамой с массивной позолоченной палкой, которой он яростно размахивал в воздухе. Часто он, останавливаясь, стучал по тротуару и кого-то бранил. Белокурая миловидная девушка оборачивалась, лукаво щуря чистые голубые глаза, закидывая назад красивую голову, весело и задорно смеялась.
Толстый мужчина был Авдей Иннокентьевич Доменов, чернобородый – Роман Шерстобитов, а девушка, привлекшая Митькино внимание своим беззаботным весельем, – дочь Авдея Иннокентьевича Марфа.
– Супостат этот всех наших приисковых модниц с ума свел… А потом вижу, сукин сын…
– Папа! – предупреждающе крикнула девушка и топнула ножкой в синем башмаке.
– А ты ступай вперед и не слушай, – отмахнулся Доменов. – Вижу, лиходей на Марфушку взгляд кидает, в дом зачастил. Тэ-экс, думаю… Рожа-то у тебя смазливая, на фортепьянах брянчишь, а вот как ты работать, не знаю, будешь… Проследил, вижу, парень дошлый… Ну, а ежели бабенки на него зарятся, так это не в диковинку, усики там и прочее… Мужчина казовый… Наблюдаю за ним дальше, специальных людишек поставил. Знаю, что инженер наш в меняльную лавку захаживает, золотишком промышляет… Хотел его выпороть да в дальнюю дорожку на Бодайбо направить, смотрю, дочь заступается, другие тоже… Ну взял да и прогнал…
"О ком это они?" – подумал Митька.
Выйдя из гостиницы, Шпак столкнулся на улице с Доменовым. Хотел было перебежать на другую сторону, но Доменов его окликнул. Пришлось остановиться и выслушивать от этого самодура разные дерзости. Особенно неприятно Шпаку было встречаться с его дочерью, на которой Шпак едва не женился. Начитавшись романов, впечатлительная Марфа с первой же встречи заинтересовалась им. Петр Эммануилович только того и хотел. Невеста была красивая и богатая… Но ему не повезло. Выгнал его тогда Авдей Иннокентьевич с позором. Хорошо, что Хевурд заступился. Сейчас Доменов, остановив Шпака, как ни в чем не бывало поздоровался, играя заплывшими глазками, спросил:
– Чем теперь, Петр Эммануилович, промышляете?
– Пока ничем, Авдей Иннокентьевич, – сдержанно кланяясь поодаль стоявшей Марфе, ответил Шпак.
Девушка наклонила головку и торопливо стала застегивать у зонтика замок. Роман Шерстобитов, покуривая длинную папиросу, что-то тихо ей говорил и на Шпака, с которым почти не был знаком, не обращал внимания.
– Значит, не у дел? Тэ-экс, – разглаживая расчесанную на обе стороны пышную бороду, сказал Доменов. – А где Степанов с Шихана? У кого он остановился?
– Кажется, на постоялом дворе, – замялся Шпак.
Ему вовсе не хотелось, чтобы Митька встретился с этим степным владыкой. Доменов не только занимался добычей золота, но и торговал скотом и имел винокуренный и конный заводы.
– Не финти, Петр Эммануилович, – грубо отрезал Доменов. Помолчав, решительно добавил: – Разыщи его и приведи ко мне. Ежели обиду помнишь, так сам виноват… Больно тогда скоро чужую шапку начал на свою голову напяливать, а башка-то мала оказалась… Подрасти малость. Умен будешь, мешать не стану… Иди, да просьбу мою не забудь, – почти с угрозой закончил Доменов.