– Это мне известно, – сухо ответил священник, открывая дверь. – До свиданья, преподобный Торвардур. Желаю вам всего наилучшего.
– И вам того же, – пробормотал Тоути, но дверь уже захлопнулась перед самым его носом.
* * *
Агнес Йоунсдоттир. Я никогда не думала, что будет так легко назвать себя этим именем. Дочь Йоуна Бьярнассона, хозяина Бреккукота, а не слуги Магнуса Магнуссона. Пускай все знают, чей я внебрачный ребенок на самом деле.
Агнес Йоунсдоттир. Имя женщины, которой я могла бы стать. Экономка хутора с окнами на долину, муж, который всегда рядом, стайка детишек, что в сумерки с пением помогают загнать домой овец. Эта женщина учила бы детишек разным наукам и пугала рассказами о привидениях. И любила бы. Эта женщина могла бы даже быть сестрой Сигурлауг и Стейнвор Йоунсдоттир. Дочерью Маргрьет. Рожденной в законном браке. Рожденной в семье, которую не разлучит нищета.
Агнес Йоунсдоттир не была бы настолько глупа, чтобы полюбить мужчину, который всю жизнь отворял жилы, заглядывал в чужие рты, раздвигал чужие ноги. Мужчину, который получал плату за то, что пускал кровь. Она стала бы бабушкой. В смертный час вокруг ее ложа собралось бы множество близких. Ей говорили бы, что она попадет в рай. И она бы верила.
А поверить, что я была счастлива в Идлугастадире, почти невозможно. Но однажды, пожалуй, это случилось. В тот, самый первый день, когда я весь вечер до темноты провела с Натаном в его мастерской. Он показал мне две песцовые шкурки. Они сушились в доме – снаружи тем утром было слишком влажно, чтобы развесить их вместе с рыбой.
Натан взял мои ладони и провел ими по белоснежному меху песца.
– Хороши, а? Нынешним летом в Рейкьявике за них отвалят недурные деньги.
Он рассказал, как образом ловил песцов в горах.
– Самое главное, – говорил он, – отыскать и поймать детеныша. Затем – заставить его кричать, чтобы услышали родители, а иначе их невозможно выманить из норы. Песцы – хитрые твари. Хитроумные. Они издалека чуют приближение человека.
– И как же ты заставляешь детеныша кричать?
– Ломаю ему передние лапы. После этого он не может убежать. Родители слышат, как он скулит, выскакивают из логова и становятся легкой добычей. Они никогда не бросают своих детенышей.
– А что ты делаешь с детенышами после того, как убьешь их родителей?
– Иные охотники оставляют таких детенышей умирать. На продажу их шкурки не годятся – слишком малы.
– А ты?
– А я разбиваю им головы камнем.
– Вот единственно достойный поступок.
– Именно. Бросать их с перебитыми лапами – это жестоко.
Потом Натан показал мне свои книги. Они, подумалось ему, могут прийтись мне по душе.
– Сигга не любит печатное слово, – сказал он. – Читатель из нее еще тот. Заставлять ее читать – все равно что заставлять корову говорить по-человечески.
Я водила пальцами по страницам книг, пытаясь прочесть вслух новые слова, которыми они пестрили.
– Гинекологические болезни, – поправлял Натан мое неуклюжее произношение. – Кохлеария оффициналис. Повтори еще разок.
– Цетрария исландика. Ангелика архангелика. Ахилла миллефолиум. Румекс дигинус.
Я не понимала этого чудно́го наречия, а потому прервала смех Натана поцелуем – и тотчас ощутила, как его язык легонько прижался к моему. Что означали все эти слова? Названия предметов, которыми изобиловала его мастерская? Того, что размещалось в кувшинчиках, бутылках и глиняных горшках? Натан целовал меня в шею, и мысли мои стремительно растворялись в нарастающем жаре желания. Натан усадил меня на стол, мы лихорадочно возились с одеждой, и вдруг он вошел в меня – прежде, чем я осознала, что происходит, прежде, чем была готова принять его. Я вскрикнула. Я чувствовала под собой сухое шуршание бумаги и воображала, как слова поднимаются со страницы и проникают в мое тело. Ноги мои плотно обхватили талию Натана, и от стылого морского воздуха перехватывало горло.
Потом я стояла, нагая, бедрами прижимаясь к краю его стола. Книги Натана лежали передо мной, страницы их были измяты – напоминание о нашем бурном соитии.
– Смотри, Натан, все это – о болезнях. Столько книг, и все посвящены бедам и ужасу.
– Агнес.
Он произнес мое имя негромко, перекатывая на языке конечное "с", точно смакуя.
– Натан… если в мире столько болезней, столько бед, которые в любую минуту могут приключиться с любым человеком, – как же выходит, что все мы до сих пор еще живы?
Сигга наверняка знала, что происходит между нами. В те первые ночи в Идлугастадире мы дожидались, пока она заснет. Я слышала, как Натан осторожно ступает по дощатому полу бадстовы, а затем чувствовала, как он легонько дергает мое одеяло. Я изо всех сил старалась не шуметь. Тела наши сплетались так, словно им не суждено было разъединиться, но первый же луч утреннего света, проникавший в окно, рассекал нашу страсть, словно острый нож.
Натан всегда возвращался в свою постель до того, как проснется Сигга.
* * *
Агнес, казалось, глубоко задумалась. Лишь когда Тоути легонько тронул ее за плечо, она встрепенулась и наконец заметила, что он вернулся в комнату.
– Извини, что побеспокоил тебя, – сказал он.
– Нет-нет, все в порядке, – глуховато отозвалась Агнес. – Я просто считала петли.
– Продолжим? – спросил Тоути.
– На чем я остановилась?
– Ты рассказывала про первый свой день в Идлугастадире.
– Ах да. Натан был рад меня видеть. Удостоверившись, что я успокоилась, он рассказал мне кое-что о соседних хуторах и людях, которые там обитали. В первые недели моей жизни в Идлугастадире не случилось ничего примечательного. Каждый день мы с Сиггой трудились от рассвета до заката, а вечера проводили все вместе, рассказывали друг другу разные истории или просто над чем-нибудь смеялись. Словом, первые пару месяцев, проведенные на этом хуторе, я была счастлива. Сигга сказала, что Натан обычно не проводит столько времени дома, и я решила, что его удерживает на хуторе мое присутствие. Почти все дни он проводил в своей мастерской, предпочитая лудить и чинить инструменты, нежели работать по хозяйству. Он считал, что лучше нанять работников, которые накосят травы или обиходят лошадей, чем заниматься этими делами самому. Не то чтобы он был ленив. Он показал мне, как пускают кровь, и поведал обо всех болезнях, какие могут приключиться с человеком. Мне кажется, он обрадовался, наконец-то заполучив собеседника, которому интересна его работа; Сигга была хорошенькая, отменно стирала и ловко управлялась с ножом, потроша рыбу, которую мы ловили, однако не имела ни малейшей склонности к тому, что Натан именовал премудростями. Мне было дозволено читать, сколько пожелаю, и извлекать кое-какие познания из научных трудов. Знаете ли вы, преподобный, что, если у человека кровоточат десны и выступили пятна на ногах, ему нужно есть капусту?
Тоути улыбнулся.
– Нет, я этого не знал.
– Я вначале думала, что Натан надо мной потешается, но потом своими глазами увидела, как самая незамысловатая вещь – отвар из листьев, мазь из свиного жира с серой, сок, выжатый из корней, или даже капуста – может исцелить больного человека.
Мне казалось, переезд в Идлугастадир обернулся для меня большой удачей. Натан смастерил мне новые туфли из тюленьей кожи, подарил платок, а уж гагачьих яиц можно было есть сколько влезет. Всякий раз, когда Натан уезжал из дома, он привозил подарки для меня и Сигги. Вот почему при первой встрече я подумала было, что Сигга – дочь Натана. Он дарил ей наряды, и меня, когда я приехала, тоже осыпал подарками. Кружева, шелк и крошечный платочек – по словам Натана, из самой Франции. Такая жизнь казалась мне роскошной – несмотря на безлюдье, несмотря на тесный и захламленный дом. Гости у нас бывали нечасто. Впрочем, у меня был Натан, да и Сигга не слишком допекала. – Агнес понизила голос. – Вы ее видели, преподобный? Она получила помилование?
Тоути покачал головой.
– Этого я пока что не знаю.
– Сигга, наверное, изменилась, – задумчиво проговорила Агнес. – Стала, наверное, на редкость набожной. А ведь в Идлугастадире она порой вела себя как сущий чертенок. Вечно судачила о соседях, и Натан, бывало, спрашивал: как, мол, она думает, кто на ком должен бы жениться и на кого были бы похожи их дети; простодушие Сигги его забавляло. Я даже не возражала, когда Сигга именовала себя экономкой или приказывала мне сделать то, чем ей бы полагалось заняться самой: опорожнить ночной горшок, выгрести навоз из коровника, повесить сушиться рыбу, которую поймал Натан. Она, как и говорил Натан, была сущее дитя, и образ мыслей у нее был соответственный.
Фридрик Сигюрдссон появился в Идлугастадире вскоре после моего приезда. Я никогда прежде с ним не встречалась, но Сигга рассказала мне о нем и прибавила, что они с Натаном вроде как приятели. Всякий раз, говоря о Фридрике, она пунцовела, точно освежеванный ягненок. Надо сказать, что Фридрик вызывал у меня неприязнь. Сидело в нем некое буйство. Натан, впрочем, был не лучше. Настроение у них, когда оба находились в одной комнате, менялось каждую минуту – только что смеялись и шутили и вот уже смотрят друг на друга волком. Причем эта злоба была как зараза. В их присутствии всякая мелкая обида ощущалась болезненно, точно острый шип, вонзившийся в палец. Фридрик, думалось мне, безрассудно смелый мальчишка, который вон из кожи лезет, чтобы доказать, что он мужчина. Оскорбить его было легче легкого. Полагаю, он считал, что весь мир настроен против него, оттого и бесился. Не нравилось мне это в нем – как он вечно ищет повод разозлиться. Он любил драться. Любил ходить с ободранными костяшками пальцев.
Натан был совсем другой. Он не считал, будто должен кому-то что-то доказывать. Зато ему не давали покоя приметы и знамения. И то, что так меня восхищало в Натане, – его взгляд на мир, тяга к знаниям, легкость в общении с теми, кто ему по душе, – имело свою недобрую изнанку. Кто слишком радуется ясному дню, тому и ненастье снести стократ тяжелее.
Агнес прервала рассказ, заметив, что Тоути морщится и трет ладонью горло.
– Что-то не так, преподобный? – спросила она.
Тоути откашлялся.
– Просто здесь душновато, только и всего, – сказал он. – Продолжай. Чуть попозже я схожу за водой.
– Вы бледны.
– Слегка простыл, мотался туда-сюда в непогоду.
– Может быть, вам не следует сегодня ехать на ночь в Брейдабоулстадур.
Тоути, улыбаясь, покачал головой.
– Бывало и похуже, – сказал он. – Я не хотел прерывать твой рассказ. Пожалуйста, продолжай.
Агнес окинула его обеспокоенным взглядом, но все же кивнула:
– Что ж, хорошо. В тот день, когда я впервые увидела Фридрика Сигюрдссона, я несла воду от ручья. Я услышала крик, а потом увидела рыжеволосого молодого всадника, который ехал рысью по горной тропе. С ним была женщина. Натан выглянул на шум из окна мастерской и вышел, не дав себе труда запереть за собой дверь. Гости в Идлугастадире появлялись редко, и Натана, судя по всему, такое положение дел устраивало.
Натан представил мне юношу как Фридрика, а тот добавил, что приходится сыном Сигюрду, владельцу хутора Катадалюр, который находится выше по горе. Фридрик сказал, что уезжал на зиму, а затем познакомил нас со своей спутницей – Тоурунн, служанкой с испорченными зубами, которые она беспрестанно скалила. Я заметила, что Сигга встревожилась при виде Тоурунн. Правду говоря, преподобный, оба они не понравились мне с первого взгляда. Фридрик показался мне бахвалом и задавакой. Он болтал без умолку, уверял, что сделает своего отца богачом, а потом сообщил, что, дескать, отделал троих взрослых мужчин в Вестурхоупе, да так, что подбитыми глазами дело не обошлось. Словом, обычное бестолковое мальчишечье вранье. Не знаю, почему Натан так его заслушался – не любил он подобные разговоры, хотя и сам не прочь был похвастать своими удачами. Впрочем, я предполагала, что он чувствует себя наставником Фридрика – примерно таким же, каким, по его словам, он пытался стать для Сигги.
В тот день Натан пригласил Фридрика и Тоурунн в дом. Новые знакомцы не вызвали у меня особого интереса, но все же я догадалась, что семья Фридрика живет бедно. Он набросился на свою порцию рыбы так жадно, будто умирал с голода. Странно было представить его другом Натана.
Едва Фридрик отправился восвояси – Тоурунн затрусила вслед за ним, точно верная собачонка, – как Натан куда-то исчез. А когда появился снова, я спросила, где это он пропадал, а он усмехнулся и ответил, что проверял, цело ли его добро. Почему, спросила я. Да потому, отвечает, что Фридрик вороват и что чужие деньги ему покоя не дают.
Тогда я спросила, зачем он, раз такое дело, вообще пускает Фридрика в дом, а Натан расхохотался и сообщил, что денег в доме не держит и к тому же его эта игра забавляет. Так что дружбой их отношения было не назвать – скорее странным, от скуки, соперничеством. Фридрик считал Натана богачом и стремился урвать толику его богатства, а Натан потакал этому исключительно потехи ради, прекрасно зная, что Фридрик никогда в жизни не сыщет его денег. После этих слов я заявила Натану, что, по-моему, вот так подзуживать человека опасно, но он лишь со смехом ответил, что Фридрик вовсе не опасен, поскольку его и мужчиной назвать нельзя – так, безрассудный юнец. Меня это не успокоило. Я возразила, что Фридрик вдвое крупней его, Натана, и, если дойдет до драки, без труда его одолеет. Натану мои слова не понравились. Тогда-то и случилась наша первая размолвка.
– И что сказал Натан?
– О, он схватил меня за руку, выволок во двор и потребовал, чтобы я впредь не смела говорить о нем так в присутствии Сигги. Я возразила, что всего лишь сказала правду и вовсе не хотела его задеть и что Сигга о нем самого лучшего мнения, как, впрочем, и я. Эти слова его отчасти умаслили, но меня напугало то, как стремительно у него сменилось настроение. Потом я узнала, что Натан и впрямь изменчив, как море, и если увидишь, как лицо его переменилось и потемнело, – помоги тебе Господь. Он мог признаваться тебе в дружеских чувствах, а минуту спустя грозить, что вышвырнет за дверь, случись тебе уронить ведро с водой. Как говорится, за каждой горой есть свое ущелье.
– Возможно, если бы ты знала об этом раньше, то не пошла бы к нему на службу, – предположил Тоути.
Агнес помолчала немного, затем покачала головой.
– Я хотела вырваться из Ватнсдалюра, – тихо проговорила она.
– Расскажи про Сиггу, – попросил Тоути. – Какая она?
– Ну, тем вечером, после визита Фридрика, Сигга завела речь о замужестве. Я спросила, не считает ли она Фридрика Сигюрдссона весьма привлекательным молодым человеком, да еще с такими заманчивыми перспективами. Я шутила, конечно. Фридрик – рыжий, веснушчатый, весь в пестринах, точно ломоть колбасы, а родители у него бедны, как церковные мыши. И однако же, когда я задала Сигге этот вопрос, она заалела, словно свежая кровь, и спросила – как по-моему, помолвлен ли Фридрик с Тоурунн? Тогда-то я и поняла, что у нее есть виды на этого юнца.
Я продолжала подшучивать над Сиггой. "Знаешь ли ты, сколько надо потрудиться, чтобы выйти замуж?" – спросила я. Сигга ответила, что вряд ли этот труд будет тяжелее нынешнего. Тогда я рассмеялась и объяснила, что имею в виду вовсе не работу по хозяйству, но препятствия, которые служанка вроде нее должна преодолеть для того, чтобы связать свою жизнь с мужчиной. Я напомнила, что она должна получить разрешение на брак от священника и от старосты, а также заручиться согласием сислуманна округа, но, кроме того, ей надлежит всячески ублажать Натана, потому что последнее слово в этом вопросе всегда остается за хозяином.
"Словом, – заключила я, – для того чтобы выйти замуж, мало найти себе мужа". Сигге мои слова не слишком понравились. Она побледнела, услышав, что ее выбор должен одобрить Натан, и более не проронила об этом ни слова, даже когда я попыталась развеселить ее, сообщив то, что поведал мне Натан, – об игре, которую он ведет с Фридриком.
– Ты и вправду думаешь, что Фридрик – вор? – спросила Сигга, и я ответила – нет, конечно, я уверена, что он в высшей степени достойная персона.
Натан хохотал от души, когда я рассказала ему, как Сигга встретила известие о том, что ей придется спрашивать его согласия на брак. Натан заметил, что Сигге полезно держать это в голове. Я поделилась своими подозрениями, что Сигга неравнодушна к Фридрику, и напомнила, что Натан считает этого человека вором. Натан ответил – так, мол, и бывает, когда держишь овечку и барашка в одном загоне, и больше мы тогда об этом речи не вели.
Все произошло незадолго до окота. Погода стояла ясная, и Натан решил воспользоваться ею, чтобы подзаработать – поездить по северу, леча больных и продавая собственноручно изготовленные лекарства. Так вышло, что он был далеко, когда в Идлугастадире начался окот. Выйдя во двор, чтобы покормить корову, мы с Сиггой обнаружили, что одна из овец ягнится. Ни у одной из нас не хватило бы сил как следует встряхнуть ягненка, если тот вдруг не задышит, выйдя из утробы, и мы опасались, что Натан, вернувшись через пару недель, обнаружит, что его отара не так велика, как ожидалось. Я сказала Сигге сбегать к кому-нибудь из соседей и попросить в помощь работника – хотя Натан и велел перед отъездом не пускать на его хутор никого постороннего. Сигга привела Фридрика.
Вначале мне – памятуя о предостережениях Натана – было боязно пускать его на подворье, но ведь мы и вправду нуждались в помощи, а к тому времени, когда он прибыл, схватки начались еще у нескольких овец. Фридрик был истым сыном хуторянина. Он помогал нам вытаскивать ягнят и сноровисто встряхивал их, чтобы начали дышать. Когда обнаружилось, что у одной матки слишком тугое вымя, Фридрик смастерил из подручного тряпья соску, чтобы мы могли сами покормить новорожденных ягнят. После этого я стала относиться к нему чуть лучше, однако все равно не пустила спать в дом, постелив ему в коровнике.
Фридрик пробыл с нами всю неделю окота. Я зорко следила за тем, чтобы он и пальцем ни к чему в доме не притронулся, потому что заметила, что он новорит прицениться ко всему, что попадается на глаза. Он подсчитывал, почем наши новорожденные ягнята, матки, корова, хуторские угодья и даже шелковая лента в волосах у Сигги. Я объясняла это тем, что он вырос в бедности. Тем не менее глаз с него я не спускала, особенно после того как застигла у порога дома: он успел выкопать там яму. Когда я спросила, чем это он занимается, Фридрик делано засмеялся и сказал – да так, ничего особенно, просто он давал-де Натану деньги на хранение, а Натан возьми да и забудь, где их закопал, так и пропали бесследно. Я понимала, что он лжет. У Фридрика Сигюрдссона и гроша ломаного отродясь не водилось – разумеется, он искал Натановы деньги.