Посоветовавшись с Винценгероде, Ланский велел Давыдову изменить маршрут на Дрезден, отступать из Кёнигсбрюка в Радсбург. Там надобно ему позаботиться о провианте и фураже для главного корпуса, а также собрать все суда, стоящие у берега Эльбы.
Письмо это весьма огорчило Дениса Васильевича.
– Отбой, господа?! – обратился он к своим офицерам. – Оказывается, не по чину бывалому партизану завладеть первому неприятельской столицей. А честь сия и награды должны непременно достаться нашему корпусному командиру барону Винценгероде!
– Неужто в столь решительные минуты нам надобно убираться! – вспыхнул майор Чеченский. – Ведь город готов нам покориться без боя!
– Как же! – усмехнулся Давыдов. – Ежели город будет в наших руках, то надменный барон лавров не пожнет. А будет, как у нас шуткуют: "Пить винцо в огороде..."
Однако несколько запоздалое приказание генерала Ланского не смогло поколебать твердого решения полковника, ибо не в его правилах было оставлять начатое дело незавершенным. И он решил действовать на свой страх и риск, тем более что полк его стоял уже у ворот столицы Саксонии.
Давыдов отправил в Дрезден офицера Левенштерна парламентером с требованием сдать город.
– Скажите коменданту, – напутствовал его Денис Васильевич, – город окружен русской пехотой и конницей. Положение безвыходное. В противном случае мы возьмем Дрезден приступом.
Поутру Левенштерн прискакал с ответом: комендант гарнизона города французский генерал Дюрют просит прислать уполномоченного штаб-офицера. И Давыдов направил к нему своего друга, подполковника Степана Храповицкого. Дабы придать сему предприятию больше важности, он прибавил к его наградам еще и некоторые свои. У подполковника вся грудь оказалась увешана орденами и медалями.
Завязав Храповицкому платком глаза, его переправили на лодке через Эльбу в Старый город. Там подполковника за руку повели в дом Дюрюта. Однако переговоры затянулись. С обеих сторон следовали бурные возражения, продолжавшиеся целый день. Лишь поздним вечером все окончилось: договор о сдаче города с соблюдением всех главных условий, выставленных Давыдовым и Дюрютом, был подписан.
– На сей раз наша взяла! – радовался, потирая руки, Денис Васильевич. – Завтра же занимаем город. Дело сделано чисто. Комар носу не подточит!
Ни свет ни заря Давыдов поднял своих молодцов на ноги, велев им прибрать коней, почиститься, принарядиться и готовиться к парадному вступлению в Дрезден во всем блеске и славе русского оружия. Негоже ударить лицом в грязь перед саксонцами!
Утром к Давыдову явилась депутация важных чиновников города. К великому их удивлению, вместо ожидаемого грубого казацкого приема, депутацию обходительно встретил и выслушал благородный с виду полковник. Ко всем прочим достоинствам, он прекрасно говорил по-французски.
По окончании этого, сыгравшего весьма важную роль, визита депутаты расшаркались ножками и откланялись.
На дворе весна. Полдень. В небесах – горячее мартовское солнце. Отряд партизан на конях гордо въехал в ворота Дрездена.
Впереди на красавце-дончаке, с черной, как смоль, окладистой бородой, – Денис Давыдов. На нем щегольской темный чекмень, красные шаровары. Гордо поднятую голову знаменитого партизана венчала алая шапка с коротким темным околышем, надетая набекрень. На бедре поблескивала черкесская шашка. На шее ордена Владимира, Анны с алмазами и прусский "За достоинство". А в петлице – Георгиевский крест. Следом за командиром скакали его боевые соратники – офицеры Храповицкий, Чеченский, Бекетов, Левеншгерн, Макаров, Алябьев, впоследствии – прославленный композитор. Далее – почетный конвой из ахтырских гусар. За гусарами в авангарде 1-го Бугского казачьего полка – песельники. Они дружно затянули-повели разудалую солдатскую песню "Растоскуйся, моя сударушка" и на все лады засвистали.
В воротах стоял под ружьем и встречал победителей поверженный французский гарнизон, делая на караул при громком барабанном бое.
Меж тем широкая, до краев заполненная народом улица шумит, бурлит, ликует. Из окон выглядывают любопытные саксонцы. Они почитают русских избавителями Европы, бросают с балконов шляпы в небо, крича: "Ура, Александр! Ура, Россия!" Нарядно одетые красотки засыпают путь воинов цветами.
Гусары и казаки расположились биваком на главной улице. Давыдов остановился в квартире одного знатного банкира и принял там именитых горожан, среди которых было много торговцев-евреев.
Вскорости Давыдов послал курьера к генералу Ланскому с рапортом, где сообщалось, что отряд вступил в Новый Дрезден. Завтра будет прекращено перемирие, заключенное с Дюрютом на сорок восемь часов. 13-го вечером можно будет свободно распоряжаться, как в Новом городе, так и в Старом...
Обо всем этом Давыдов покорнейше просит довести до сведения корпусного командира Винценгероде, ибо "замедление в прибытии пехоты и артиллерии в Новый город легко может лишить нас приобретенного".
В тот же день полковник получил письмо от Ланского. В нем генерал поздравлял Давыдова с занятием Нового Дрездена, но тут же корил: в бочку меда легла ложка дегтя – оказывается, самовольно заключать перемирие без разрешения начальства он не имел права, а также не выполнил важного распоряжения командования – не собрал лодки, плоты, паромы...
Французский корпус во главе с генералом Дюрютом, испугавшись перехода на левый берег Эльбы русских войск и готовящегося одновременно с этим наступления полка Давыдова, дабы избежать окружения, начал в спешке сниматься и покидать город. Казалось, воинское счастье вновь улыбнулось пламенному гусару, момент для овладения второй половиной столицы Саксонии представлялся ему, как нельзя лучше... Но вдруг на рассвете 13-го на Давыдова, как гром средь ясного неба, обрушился Винценгероде.
Тщеславный барон, мечтавший овладеть Дрезденом, узнав из донесения Ланского о решительных и победоносных действиях Давыдова, страшно разгневался. Он оставил войска на марше и, заложив почтовых лошадей, помчался во весь опор в Саксонию. Под утро барон собственной персоной прискакал в Дрезден. Разыскав "дерзкого и непокорного" полковника, он с ходу обвинил его в трех тяжких проступках: во-первых, почему он осмелился без его позволения подойти к Дрездену, тогда как ему приказано было идти на Майсен? Во-вторых, кто разрешил ему входить в переговоры с неприятелем – сие ведь законом строжайше воспрещено! И, в-третьих, какое он имел право заключать кратковременное перемирие с французами, когда сам генерал Блюхер делать того не вправе? Причем третий поступок барон расценивал как государственное преступление, достойное строжайшего наказания.
Взбешенный, не терпящий возражений Винценгероде резко прервал объяснения Давыдова: "Довольно! Более я не позволю вам партизанить! Ни для кого нет отговорок в незнании приказов, издаваемых по армии. Я не могу избавить вас от военного суда. Немедленно сдайте команду вашу подполковнику Пренделю, а сами отправляйтесь в Калиш. Там, на главной квартире, быть может, к вам будут снисходительнее! Прощайте!" Не подав руки, барон повернулся спиной, показав, что разговор окончен.
Незаслуженно оскорбленный, со слезами на глазах, прощался Давыдов со своими боевыми соратниками, с коими довелось ему пройти долгий и тяжкий путь от родного, ставшего столь знаменитым Бородина вплоть до покоренного Дрездена, разделяя "и голод, и холод, и радость, и горе, и труды, и опасности". Ибо теперь он не просто расставался с подчиненными, а оставлял в каждом гусаре сына, в каждом казаке друга и кровного брата.
В Калише Давыдова принял начальник штаба двух союзных армий Петр Михайлович Волконский, ибо Пруссия к этому времени уже вступила в военную коалицию против Франции. Со вниманием выслушав разумные доводы полковника, Волконский тотчас обратился с его бумагами прямо к фельдмаршалу князю Кутузову. А Светлейший князь вскоре сам предстал пред императором защитником Давыдова, рассказав о доблестной службе пламенного гусара в тяжкие для Отечества времена, не забыв упомянуть при этом о недавнем успешном и бескровном занятии его отрядом Гродно.
Александр заслушал донесение главнокомандующего, ознакомился с бумагами, привезенными от Винценгероде, и рассудил это дело великодушно: "Как бы то ни было – победителей не судят".
Бродя по улицам Калиша, Давыдов слышал благодарственные молебны в честь взятия Дрездена, сопровождаемые оглушительными пушечными выстрелами. О покорении столицы Саксонии было обнародовано: "Генерал Винценге-роде доносит из Бауцена, что часть Дрездена, по правую сторону Эльбы, заняли его войска". И более ничего!
Вскоре Кутузов прислал за Давыдовым своего адъютанта. Фельдмаршал тепло принял Дениса Васильевича, заверив в полнейшем к нему расположении, и направил обратно к барону с предписанием возвратить ему прежнюю команду.
Однако Давыдову не пришлось более служить с боевыми соратниками. Винценгероде ослушался повеления фельдмаршала, власть которого была уже ограничена царем, и не возвратил полковнику его прежнюю партию, сославшись на то, что люди эти рассеяны по разным местам.
Пожелав участвовать в битвах с французами "с саблей в руках, а не в свите кого бы то ни было", Давыдов попросил разрешения у командования вернуться в свой родной Ахтырский гусарский полк. Ахтырцы находились в ту пору под предводительством корпусного генерала Милорадовича, высоко ценившего заслуги храброго партизана.
Ахтырцы Давыдова участвовали во многих жарких баталиях 1813 года на полях Европы.
В особенности памятны Денису Васильевичу сражение под Бриенном 17 января 1814 года и битва при Ла-Ротьере. После ряда побед Давыдов был удостоен наконец чина генерал-майора.
Гусар в Париже
Пока с восторгом я умею
Внимать рассказу славных дел,
Любовью к чести пламенею
И к песням муз не охладел,Покуда русский я душою,
Забуду ль о счастливом дне,
Когда приятельской рукою
Пожал Давыдов руку мне!Евгений Баратынский
Сражение за Париж началось 18 марта 1814 года. С севера во главе русской Силезской армии шел фельдмаршал Блюхер, а с востока наступали союзные войска под командованием австрийца Шварценберга.
На рассвете пушкари ударили по Бельвильским высотам, расположенным на восточной окраине города. Далее на Париж двинулся авангард русской армии. Фельдмаршал Блюхер, прозванный в войсках Форверц[8], повел штурмовую колонну с музыкой, барабанным боем и криками победного "Ура-а-а!" на крутизны Монмартра.
Ядра, гранаты, картечь и пули, осыпавшие колонны наши с вершины и уступов Монмартра, не смогли охладить пыл воинов русских. Могучий штурм – и вершина гиганта с тридцатью орудиями покорена. Один за другим выстрелы тонули в победном марше. Вот прогремел глухой, последний, прощальный выстрел той грозной, бедственной и тяжелой двухлетней войны. На вершине Монмартра воцарилась зыбкая тишина.
К семи часам вечера все было кончено. Возвышенности и удельные предместья правой стороны Сены, от Шарантона до Булонского леса, заняли союзные войска до самой каменной десятиаршинной ограды столицы Франции, на расстоянии упора штыка русского.
Легкие и батарейные орудия нацелились в каменные кварталы Парижа. Однако короткое перемирие, заключенное с французскими маршалами, круто изменило ход дальнейших событий и укоротило, казалось бы, неуемный пыл русских солдат, намеревавшихся с ходу ворваться в город.
В девять вечера пронеслись на конях по аванпостной линии адъютанты штабов корпусных с приказом от Барклая-де-Толли. Перемирие окончилось. А посему надо было держать ухо востро, следить за вылазками неприятеля из города, в особенности от Елисейских полей к Булонскому лесу, где, по предположению нашего командования, скрывался Наполеон.
Патрули были удвоены, засады усилены, резервы отводных постов приближены.
На утро готовился штурм Парижа, распростершегося пред войсками нашими на громадной равнине обеих берегов Сены.
С рассеяньем ночного тумана стали исчезать с горизонта следы затяжной кровопролитной войны. Первые лучи солнца озарили и как бы разгладили хмурые изнуренные тяготами похода лица солдат. Теплое дыхание животворной весны с хмельными запахами лопающихся клейких почек смягчило сердца царей, генералов, воинов... И доблестные солдаты наши узрели, к великой радости, на монмартрской башне телеграфной и на всех каланчах Парижа белые флаги, извещавшие о капитуляции города.
19 марта 1814 года – светлый и памятный день для народов Европы.
Война, развязанная Наполеоном в 1812 году, имела две наиболее горячие точки одну – на поле Бородина, другую – при Монмартре. При Бородине солдаты наши стояли не на жизнь, а на смерть, ибо здесь решалась судьба России. На Монмартре они штурмовали самую высокую точку Франции, и каждый воин наш пылал огнем мщения и жаждал подвига.
Гусар и казаков французы считали наиболее опасными завоевателями.
В предместье Парижа парикмахер, некий господин Леду, пожаловался Давыдову:
– Ваши казаки реквизировали у меня инструменты. И вот уже сутки, как я нахожусь без работы.
– Больно хо-ро-шо! – широко улыбнулся Денис Васильевич. – Значит, мои воины приводят себя в надлежащий порядок. Заплатите все, как положено, этому господину. Пусть он купит себе новые инструменты...
А спустя день-другой генерал разгневался на своих адъютантов, ибо они постоянно куда-то исчезали. В оправдание те виновато опустили головы. Лишь один из них не сплоховал:
– Посмотрите, ваше сиятельство, каковыми выставляют нас господа французы. Я тут прихватил с собой одну газетенку, – при этих словах он вынул из кармана помятый лист бумаги. – Извольте послушать, что пишут эти канальи! "Один очевидец констатирует. "И вот мы увидели громадных и угрюмых северных медведей с козлиными бородами. В шубах мехом навыворот. Пистолеты за поясами. Длинные пики в руках. А грязные и вонючие они, будто свиньи, которые изрядно вывалялись в навозе. Глаза смотрят дико и зло. Того и гляди ограбят или же изнасилуют..."
– Однако, очень похоже, – с горькой иронией молвил генерал. – К счастью, скоро парижане сами во всем убедятся воочию...
Денис Давыдов въехал в поверженный Париж вместе с бригадой гусар Ахтырского полка.
Французы были поражены. Недавно их уверяли, что в битвах чудом удалось уцелеть лишь нескольким полкам русских солдат. Теперь они лицезрели на улицах грозную армию великолепной выправки.
Торжественный марш совершался при громе барабанов, при бравурных звуках труб и флейт.
Впереди парада скакала кавалерия. Открывал шествие лейб-гвардии Донской казачий полк генерала Орлова-Денисова.
Всю ночь донцы не смыкали глаз, готовясь к торжеству победы: чистили коней, точили сабли и поправляли амуницию.
За донцами – Уланский полк цесаревича Константина Павловича на небольшом расстоянии – сотня лейб-запорожцев, составлявшая конвой нашего государя. Далее ехали верхами союзные монархи.
Толпы парижан волновались, кричали, ликовали... Смельчаки бросались чуть ли не под копыта лошадей государей, осыпая горячими поцелуями ноги и руки монархов.
Парижане словно на плечах внесли монархов на знаменитую площадь Людовика XV. Там, на углу бульвара, государи остановились, чтобы полюбоваться, как будут проходить громким парадным маршем их славные войска...
Спустя несколько дней после торжества победы Денис Васильевич обошел знаменитые Елисейские поля, где биваком расположились казаки.
Вместе с ними туда направились толпы парижан. Они пришли к казакам отпробовать их ароматного дымящегося кулеша в больших прокопченных котлах, послушать их грустные протяжные песни, полные тоски по Родине.
Парижане дивились: как лихо пьют казаки вино, почти не пьянея. Возникла даже мода "а-ля казак": столичные модницы стали делать себе прически наподобие казачьих папах. Мгновенно полюбилось и привилось словечко "бистро". Им казаки торопили торговцев, которые щедрой рукой наливали им стаканы вина.
В парке Тюильри прямо на глазах парижан разыгрался своеобразный спектакль: казаки там упражнялись с саблями, падали со всего маху с коней и не разбивались, словом мастерски джигитовали...
Приметив знаменитого партизана, один бородач вышел ему навстречу:
– Здравия желаем, ваше сиятельство, Денис Васильевич!
– Неужто Назаров? Родная партизанская косточка! – обрадовался Давыдов, узнав казака из своей партии, и крепко обнял его. – Выходит, до Парижа дошел страж российской земли! Гроза Бонапарта! Небось помнишь губернатора Смоленска генерала Бараге-Дильера?
– Не то как же! На всю жизнь от того дня зарубка в сердце осталась... На волоске от смерти висел!
– Своих в обиду не дадим! – улыбнулся Давыдов.
– Дозвольте, ваше сиятельство, стихи на взятие Парижа прочитать?
– Неужто ты, Николай, еще и стихи сочиняешь? Ну, читай, читай!
Казак сразу посерьезнел да и начал, не спеша, декламировать нараспев:
Ура! Россияне в Париже!
И с ними Вождь небесных сил,
Ура! Уже погибель ближе
Тому, кто их вооружил
Против себя идти войною!
Кто злобною виясь змеею,
Хотел невинных уязвить!
Хотел противу всех сражаться –
Царем всемирным называться –
Желал бессмертным смертный быть!
Россия, Богом покровенна!
Ликуй в сей день! Сынам твоим
Врага столица покоренна,
И – нет ни в чем препятствий им!
Казаки притихли, слушая своего товарища. Ведь столь вдохновенно и складно никто из них сочинить не мог.
Едва Назаров кончил читать и опустил голову, как Денис Васильевич горячо обнял и ободрил его:
– Ну спасибо, Николай, уважил! Благодарю тебя, что восславил нашу победу. Ведь Париж ныне и вправду у наших ног. И давненько ты занимаешься сочинительством?
– Более года...
– И много сложил?
– Семь од.
– Смотри ж ты, какой плодовитый поэт!
– И все до единой в памяти держу.
– Истинно молодец, Николай! Скоро мы вернемся на Родину. Уж там-то, надеюсь, твои стихи по достоинству оценят и, возможно, даже пропечатают где-нибудь в журнале.
Давыдов квартировал в Париже на улице Бурбон. Из его широкого окна и с балкона открывалась величественная панорама города, была видна Сена, ее мосты, замок Тюильри, а рядом, на Вандомской площади, высилась знаменитая мраморная колонна со статуей Наполеона.
Однажды внимание боевого генерала привлек шум, доносящийся с улицы. Денис Васильевич глянул в окно и увидел пестрый людской поток.
– Сходи-ка разузнай, что там происходит? – приказал Давыдов своему адъютанту и с тревогой посмотрел на колонну.
От головы статуи Наполеона тянулось множество канатов, похожих издали на тонкие нити. Канаты закрепили на воротах.
Народ неустанно, сплошным потоком валил к площади Вандом.
"Однако что это все значит? – размышлял пламенный гусар. – Уж не помутился ли мой разум в конце кампании? Мне сдается, что статуя Наполеона Бонапарта накренилась и вот-вот рухнет на землю. Черт побери! Что же крушат эти вандалы?!"
– Ваше сиятельство, – доложил вернувшийся вскорости адъютант. – Французы рушат статую Наполеона...
– Как рушат? – удивился Давыдов.
– Временное правительство, уступив желанию народа, решило от греха подальше убрать статую императора.