- А сколько нужно денег? - деловито спросил старик.
- Много. Тысячи полторы, две. Она привыкла к роскоши.
Старый галантерейщик ненатурально засмеялся:
- Привыкла?! Живет без родителей, у тетки - и привыкла?!
- Все равно, - убитым голосом сказал сын. - Если я не достану денег, я повешусь.
- Достанем! - крикнул отец. - Пусть повесился бы чертов барон, который носится по свету, а внучку подкинул тетке в Таганрог! - Он спохватился и на этот раз тихо и уверенно сказал: - Достанем!
Вот тут и начинается возвращение присяжного поверенного Золотарева в нашу историю. Именно ему и была поручена защита старого Чангли-Чайкина на суде, перед которым он вскоре должен был предстать по обвинению в преднамеренном поджоге своего несчастного магазина для получения страховой премии. Он обещал сыну деньги, твердо рассчитывая именно на эту премию, которую, по его убеждению, он легко получит в результате пожара. Правда, магазин не был застрахован, но для этого достаточно одного часа: страховые агенты в Таганроге - люди энергичные, жаждущие заработка. А заработок они получают только после того, как кого-то или что-то застрахуют. Волокиты здесь ждать не приходилось. Без волокиты последует и так называемый "страховой случай", то есть пожар. Мало ли от чего могут загореться столь горючие целлулоидовые воротники и манжеты! Разве люди не знают, что целлулоид горит особенно охотно? Знают! Ну, а заодно загорятся и манишки, и дамские панталоны, и корсеты с китовым усом, и разноцветные пуговицы, которые лежат в ящиках уже седьмой год без спроса, потому что они не кокосовые, модные, а какие-то деревянные: покупал в кредит, а в кредит присыплют товар сортом похуже. Но неважно! На всякий товар - своя цена, а страховка будет в размере полной стоимости. Только так!
- Деньги я достану через неделю, - твердо сказал сыну Чангли, обдумав всю процедуру: день - на страховку, день-два - на пожар, дня три - на оформление и получение денег.
Сын ушел обрадованный и вместе с тем задумчивый: откуда отец возьмет такую сумму? Займет, конечно! Но ведь придется платить проценты…
Страховым агентом общества "Саламандра" был, между прочим, старый Илья Федорович Слезников. Ему перевалило за восемьдесят, но он по-прежнему волочился за доступными красотками, выпивал по маленькой, и по-прежнему все знакомые звали его Ильюшкой. Имущества у него числилось: старый топчан, на котором он спал в короткие стариковские ночи, и щегольская палка-тросточка с набалдашником, изображающим голую женщину.
Агентом страхового общества Ильюшка сделался совсем недавно и даже невзначай. Прогуливаясь, по обыкновению, со своей щегольской тросточкой, которую он умел крутить в воздухе, как французский тамбур-мажор крутит жезл, приводя в восхищение таганрогских мальчишек, он слегка припадал на правую подагрическую ногу и все же не терял лихой походки; в старом, истрепанном пиджаке, в брюках с бахромой и с шейным платком вместо воротника, Илья Федорович ни в какой мере не опускал седой головы в старой рваной шляпе перед прохожими.
И вот однажды его внимание остановило рукописное объявление, приклеенное на дверях таганрогского отделения страхового общества "Саламандра". Илья Федорович прочел, шевеля губами с окурком:
- "Ищем сдельных агентов по страхованию. Хорошее вознаграждение".
И тут его судьба была решена. Он, наверно, сильнейшим образом поразил своим появлением заведующего отделением украинца-толстяка Соломатенко. Однако быстро соображающий полпред горящей, но не сгорающей "Саламандры" решил в душе, что он тут ничем не рискует, благо никакого жалованья агентам не платилось, а буде Ильюшка кого застрахует, то и получит свой процент, вот и все. Поэтому разговор состоялся весьма благожелательный, и через десять минут Илья Федорович вышел на улицу, ощупывая в кармане своего видавшего виды пиджака несколько новеньких хрустящих полисов, уже подписанных Соломатенко и припечатанных печатью. Только и оставалось вписать имена новых страхующихся и получить их подпись, равно и первый взнос.
Получить проценты, или, как именовали в Таганроге эти самые проценты, "процент", очень даже привлекло Слезникова. Тут был какой-то элемент игры, тут тоже мог быть выигрыш в случае удачи. Не ленясь - это было не в характере Ильюшки - и уже не вертя палку в воздухе, а опираясь на нее при ходьбе для скорости, он обошел несколько лавок на Петровской улице и повсюду удалялся ни с чем: лавки были уже давно застрахованы или же их хозяева больше уповали на волю божию, чем на "Саламандру". И вдруг - о удача! - Слезников узнал у хозяина очередной лавки, галантерейного магазина Чангли-Чайкина, понурого старика, выглядевшего сегодня особенно понуро, что он совсем не прочь застраховать свой товар. Больше того, услышав от Ильюшки цель его прихода, Чангли-Чайкин явно оживился и даже сказал, что сам собирался в "Саламандру" просить страховки.
- Не ровен час, Илья Федорович, - деловито сказал неудалый галантерейщик, - займется (этим таганрогским словом обозначилось понятие "загорится") что-нибудь, а у меня товар нежный: дамские панталоны, опять же воротнички…
- А на какую то есть сумму вы желаете совершить страхование? - солидно спросил Илья Федорович, сразу впадая в нужный деловой тон.
- На две тысячи! - быстро, пожалуй, чересчур быстро, ответил Чангли и беспокойно посмотрел на странного противопожарного агента, имевшего вид скорее пострадавшего от пожара.
- На две? - переспросил Ильюшка, памятуя наставление заведующего отделением, объяснившего, что страхующие склонны преувеличивать стоимость страхуемого.
- Да, на две! - как будто с вызовом, во всяком случае настойчиво подтвердил хозяин лавки.
"Ну и хорошо, что на две! - подумал Слезников. - Мне же лучше: больше будет процент!"
Он вынул из кармана бланк полиса и, надев на толстый, в лиловых прожилках, нос кривое пенсне, стал заполнять пустующие графы бумаги, повторяя вписываемые слова вслух:
- "…галантерейный товар разного рода и пола, как мужеского, так и женского… Сроком год… с сего числа… на сумму две тысячи рублей…"
Через двадцать минут, несмотря на некоторую замедленность рукописных действий Ильюшки, бумага была готова и подписана Чангли-Чайкиным, который все время заполнения полиса вел себя крайне неусидчиво, вертелся на стуле, вскакивал и снова садился; следуемый с него первый взнос отдал почти весело, без обычного купеческого вздоха, что, впрочем, не вызвало подозрения со стороны Ильюшки: "А хоть бы на голову стал, процент-то мне идет!" Подумал он, уже передавая хозяину лавки готовую бумагу, еще и другое: "Лишь бы пожара не случилось в скором времени, выгонит меня старый хохол. Да нет: откуда же пожар? Сам Чангли-Чайкин не курит, огня не зажигает: как стемнеет - закрывает лавку. Авось все будет хорошо!"
Заполучив полис, Чангли бережно спрятал его в карман, зачем-то очень внимательно оглядел свою лавку, точно ожидая увидеть в ней что-то новое, и рассеянно простился с Ильей Федоровичем, который заспешил в отделение и честно отдал взнос. Может быть, читателю будет небезынтересно узнать, что в тот же час, довольный успехом "молодого" агента, Соломатенко выплатил ему вознаграждение: три рубля двадцать четыре копейки, чем привел Ильюшку в неописуемый восторг. "Каждый день по трешке - это составит за месяц девяносто… ну, пусть семьдесят пять целковых, - подсчитывал Илья Федорович. - Вот дай бог здоровья этой чертовой "Саламандре"!"
А назавтра, под вечер, старый Чангли-Чайкин, торопясь соблюсти сроки, обещанные старшему сыну, и болея за него душой ("Как бы не решился на отчаянный шаг!"), сам не понимая, что именно он-то и идет на отчаянный шаг, запер изнутри лавку и опустил жалюзи. Дрожащей рукой он вытащил из бокового кармана рваного пиджака довольно большую бутылку керосину (так называемую "кварту") и окропил товары в наличниках и в ящиках под прилавками и самый пол, потом еще более задрожавшими руками зажег одну за другой пять, десять спичек и стал совать их в груды облитых галстуков, сорочек и панталон. Убедившись, что огонь пусть и не повсюду, но в достаточном количестве точек принялся, Чангли, немного шатаясь от волнения, бросился к заднему выходу во двор, не забыв захватить опустевшую бутылку. Хлопнул, замкнул дверь и быстро - насколько его слушались ноги - вышел на улицу; заглянул в щелочку закрытых и заставленных окон лавки: там было еще темно.
Чангли ушел, радуясь удачно сделанному делу и вместе с тем испытывая какую-то ужасную тоску. "Лишь бы Колечке на пользу!" - думал он несколько лихорадочно одну и ту же думу. По дороге он швырнул бутылку прочь, она разбилась с веселым звоном. Домой он пришел часов в восемь вечера, а ушел из магазина в четыре или в пять. Так он никогда потом и не смог вспомнить, где же шатался он эти три-четыре часа!
А дома был уже переполох. Кто-то прибежал и крикнул жене:
- Беда! Ваша лавка сгорела!
Чангли услышал эту новость со страхом и с радостью. Завтра же он пойдет за страховой премией, за двумя тысячами рублей!
Он не думал, чем же будет жить в дальнейшем. Все заслонила тревожная, болезненная дума о судьбе старшего сына, так некстати, так неудачно женившегося на этой "фре", как называли невестку и Чангли, и его жена. Но теперь все будет хорошо!
А Ильюшка между тем уже третий час сидел в турецкой кофейне и пил отнюдь не кофе, пропивая свою честно заработанную трешку. Он мечтательно смотрел на висевшую на стене картину "Битва при Синопе" и воображал себя - в зависимости от количества выпитых рюмок коньяку - сначала унтер-офицером, потом полковником. Уже чувствуя себя полным генералом, старик вдруг услышал разговор за соседним столиком: пожар в лавке Чангли-Чайкина!
Он бросил на стол рубль и побежал, то есть чуть быстрее, чем обычно, заковылял на улицу.
И вот он у дома с лавкой своего первого клиента. Толпа уже расходилась, хлипкая пожарная команда уехала. Все было кончено. Лавка чернела в неверном свете газокалильного фонаря на другой стороне улицы. Окна были выбиты старательными пожарными, кругом стояли лужи воды: на этот раз помпы поработали на славу. Внутри лавки был первозданный хаос, разбитые доски плавали в воде, стоял дым и смрад.
Ильюшка в сердцах плюнул и, выругавшись по-итальянски, по-курдски и по-татарски, ушел с разбитой душой.
Можно после этого верить людям?! Разве не мог чертов Чангли подождать для приличия хоть месяц? Слезников понимал: страхуют в основном, имея в виду поджог собственного застрахованного имущества. Но разве порядочные люди это делают на второй же день?! Чангли забыл, что существует прокурор! Полиция! Суд! Да, но где доказательства поджога - единственное, что могло бы спасти его, страхового агента, репутацию в глазах начальства "Саламандры"? Конечно, если был поджог, то страховое общество не отвечает, и деньги останутся при нем. Ясно, в таком - и только в таком - случае он, Слезников, останется при деле и будет время от времени получать по трешнице, пусть даже не каждый день.
Но где же доказательства поджога?! Их, скорее всего, нет. Но если их нет - а поджог, конечно уж, был! - их надо создать. Явный запах керосина - вот что решит дело. В самом деле, откуда в галантерейной лавке возьмется запах керосина, если только дамские панталоны не были облиты в угоду задуманному поджогу?!
Слезников не поленился вернуться обратно, к сгоревшей лавке. Народ уже окончательно разошелся, кругом было по-обычному пустынно, и - что очень подозрительно! - не было рыдающего хозяина лавки. Ильюшка огляделся и прошмыгнул в широкую дыру на месте сгоревшей двери. На этот раз он не только оглядел послепожарное разорение, но и принюхался: нет, керосином, как говорится, и не пахло!
Агент страхового общества "Саламандра", видимо, на что-то решился. Он быстро покинул помещение и поспешил к своему убогому дому, вернее, в свою одинокую каморку во дворе, близ выгребной ямы.
Он открыл никогда не замыкавшуюся дверь своего жилища, зажег двухлинейную с разбитым и подклеенным стеклом керосиновую лампу и, радуясь своей запасливости, налил керосину из четвертной бутылки в маленькую бутылочку. Заткнув бумажкой, старик сунул ее в карман и, чертыхаясь на откуда-то взявшийся холодный морской ветер, сразу превративший этот вечер в осенний, поковылял к той же сгоревшей лавке. Здесь он снова прошмыгнул в дверь, подождал с минуту, пока глаза привыкнут к этой чертовой тьме, затем вынул бутылочку и брызнул на пожарище керосином. Когда бутылка опустела, он швырнул ее в угол и поспешно удалился.
"Сядет - поделом ему! - мстительно подумал старик. - По миру хотел меня пустить!"
Может быть, не выпей Ильюшка восемь рюмок пьяной греческой "мастики" (коньяку), он и не решился бы на такой отчаянный шаг. Но тут напиток подействовал, так сказать, вдвойне: и опьянив, и заставив горько пожалеть, что такое возлияние сделается в будущем маловероятным, если только его, Ильюшку, после этого случая выгонят из "Саламандры".
Уже через два дня Чангли-Чайкин получил все свои две тысячи: частные страховые общества, конкурируя одно с другим, были крайне заинтересованы в уверенности клиентуры насчет быстрого получения страховой премии. А затем заведующий отделением подал жалобу прокурору на "явный поджог и наглую аферу". Бумага пошла к и. о. судебного следователя по фамилии Тарантулов (царское правительство не назначало следователей ввиду их несменяемости по закону, а назначало и. о. - исполняющих обязанности следователя, и тогда при проявлении ими строптивости легко отделывалось от них).
Таранрантулов сделал тщательный обыск в пострадавшей от пожара лавке и, между прочим, занес в протокол:
"В лавке стоит явный запах керосина. В углу обнаружена бутылка, также отчетливо издающая запах керосина". И в заключение: "Есть все основания подозревать поджог, произведенный в условиях, когда поджигатель не опасался чужого глаза, скорее всего, сам хозяин, тем более что, по справке банка, его финансовое положение было плохое, а кредит закрыт".
На этом основании исполнявший обязанности написал постановление о привлечении старика Чангли-Чайкина к уголовной ответственности и к заключению его впредь до суда под стражу.
Так злосчастный поджигатель попал в тюрьму. Передачи ему носил младший сын, сильно и даже как будто сильнее прежнего хромая. А старший, получив от отца деньги, в тот же день выехал за границу со своей знатной и красивой женой, еще ничего не зная об аресте отца…
Младший, Ваня, и пригласил Золотарева защищать отца. Следствие шло быстро, было установлено, что Чангли-Чайкин сильно нуждался в последнее время в деньгах, тянул в банке со взносом процентов по ссуде, была установлена и нужда в двух тысячах (как раз сумма страховки!).
Сам Чангли-Чайкин туповато отрицал свою вину и оживился, лишь когда и. о. следователя предъявил ему бутылочку: поджигатель и в самом деле видел ее в первый раз! Он чуть было даже не проговорился, что окроплял керосином лавку не из этой бутылочки, а из кварты, но вовремя сдержался.
Процесс предстоял громкий: старый, всеми уважаемый купец - на скамье подсудимых! Золотарев больше из-за этой "громкости", чем из-за гонорара, согласился защищать испуганного и еле живого старика: денег-то у Вани было всего ничего, это уж старые друзья его отца наскребли пять сотен для адвоката, чей обычный гонорар за уголовную защиту был тысяча, а то и две.
И вот настал день суда. Чангли-Чайкин не спал всю ночь и горячо молился: "Господи, ты-то знаешь, для чего я это сделал, отпусти мне сей грех!" Но не было свыше знака; как бы теперь сказали, связь оставалась односторонней, и под утро старик совсем пал духом. Главное, его угнетала невозможность повидаться с уехавшим старшим сыном, Николаем. Он так бы хотел узнать, на пользу ли пошли те две тысячи, смягчилась ли к молодому мужу гордая жена?
Утром он, давясь, съел кусочек колбасы, принесенной ему накануне Ваней. Его торопил усатый унтер, старший надзиратель.
Потом его вели в суд под конвоем двух солдат с обнаженными шашками у плеча по залитым летним солнцем улицам родного Таганрога. Прохожие узнавали купца и кто с сожалением, а кто с жадным любопытством смотрели ему вслед, старые женщины крестились.
Ему пришлось долго ждать в отведенной для арестантов каморке: его дело шло вторым, а первым слушалось дело о разбойном нападении. Только часа в три дня, когда старик был уже окончательно измучен и совсем пал духом, дверь распахнулась и, сопровождаемые усиленным конвоем, в камеру вошли двое осужденных. Один был совсем молодой, с заплаканными глазами. Старший буркнул ему:
- Нишкни. Авось кассацию уважут!
Унтер зычно прикрикнул на обоих и приказал Чангли-Чайкину следовать за ним. Старика повели по гулким лестницам наверх, и он как-то незаметно для себя оказался в огромном и заполненном людьми светлом зале, Сидя на скамье подсудимых, он видел по обе стороны от себя конвойных с примкнутыми к винтовкам штыками. Чтоб не глядеть в зал, Чангли-Чайкин уставился на какую-то мудреную штуковину на подставке перед судейским столом. Он вспомнил вдруг, что она символизирует закон и справедливость.
- …Суд идет, прошу встать!.. Прошу садиться!
За столом, неестественно высоким и торжественным, сидели трое в мундирах, поодаль от них с пером в руке - видно, секретарь, а на скамьях внизу - тринадцать присяжных: тринадцатый был запасным. Справа от судей за отдельным столиком сидел молодой вертлявый господин в мундире - товарищ прокурора, а слева - Золотарев во фраке. Его-то Чангли-Чайкин знал в лицо очень хорошо: кто же в Таганроге его не знал? "Вот кого взял мне Ваня", - с благодарностью подумал старик. Он не чувствовал никакой обиды, что перегруженный делами защитник не удостоил его посещением в тюрьме.
- Подсудимый, встаньте! - строго сказал председательствующий.
Чангли отлично его знал: это был сам председатель окружного суда, действительный статский советник Боголюбов.
Боголюбов посмотрел на Чангли-Чайкина даже как будто с сожалением. Он знавал ранее этого таганрогского купца. Как же его угораздило?
- Признаете ли вы себя виновным? - задал Боголюбов стереотипный вопрос, на который, как известно из литературы, один подсудимый во французском суде ответил: "Как же я могу сказать, признаю ли я себя виновным, если я еще не слышал показаний свидетелей и не знаю, насколько они меня изобличают?!"
Чангли-Чайкин ответил проще, слабым, еле слышным голосом:
- Нет, ваше превосходительство, не признаю. Потому - невиновен я!
- Хорошо, потом расскажете, - махнул рукой Боголюбов, раздосадованный непризнанием подсудимого. Это вызывало необходимость в подробных допросах свидетелей и неминуемо затягивало процесс.
Первым был допрошен понятой, при обыске показавший, что сам ощущал запах керосина и видел в углу брошенную бутылочку. Это вполне совпадало с данными оглашенного в самом начале судебного заседания обвинительного акта, содержавшего, между прочим, и аналогичные показания экспертов. Прокурор победоносно поглядел на своего знаменитого противника, ответившего ему едва заметной насмешливой гримасой, и, когда пришло время обвинителю задавать вопросы подсудимому, прокурор, как говорится, "не слезал" с этого самого предательского запаха. Спрашивал он не без едкости:
- А скажите, подсудимый, вы ведь керосином не торговали? И освещение у вас, как видно из обвинительного акта, было газокалильное?
- Так точно, - упавшим голосом подтверждал Чангли, понимая, что гибнет.
- Так откуда же у вас в магазине взялись и бутылка из-под керосина, и керосиновый запах?
- Не могу знать, - уныло отвечал подсудимый, перешедший с отчаяния на солдатский язык.