Исполнив порученное, панночка томно провела ручонкой по мускулистой груди Андрея Ивановича и, лукаво зыркнув в его очи, крутнулась веретеном к кровати. Откинула мягкий полог, взбила подушки, проворковала:
- Князь может лечь и ждать.
Кого? Чуть не вырвался у него вопрос, но он послушно лег. Не очень долго пришлось ждать. Дверь мягко приоткрылась, и в комнату вплыла белой лебедушкой дева-краса. Вот она - настоящая щедрость. Павой подошла к кровати и грациозно опустила свое легкое одеяние на ковер.
"Ловкий маневр. Очень ловкий".
Утром, когда наступило время вставать, услышал князь признание:
- Я кохала пана Яна. Пока его нет, стану кохать тебя, наш дорогой гость.
Бедняжка, она еще не знает о гибели ясновельможного. Хитер князь Глинский. Но не только. Легко идет на любой подлог, достигая своего. Пообещал порадовать - исполнил. И ему не важно, каким способом.
"Но, может, она все знает, но лукавит, боясь участи своего любовника?"
Впрочем, пустое это. Князю Андрею не захотелось больше копаться в таких мелочах. Достаточно того, что он в блаженстве провел ночь, и это его вполне устраивало. Теперь, видимо, пора отправляться на Мозырь, куда Михаил намерен вести свою рать.
Во дворе, однако, полнейшая тишина. Никто никуда не собирается. Разъезды, высланные в подвластные земли пана Заберезинского, еще не возвращались. Выходит, не спешит Глинский идти на Мозырь.
Не ошибся князь Андрей. День до обеда прошел в безделии. Затем - пир. До самого вечера. В опочивальне его опять ждала дева-краса, кохала князя всю ночь напролет, утихомирившись только перед рассветом.
Так миновал и третий день и третья ночь. Благодать, одним словом. Отдыхай душой, тешь свое тело, ни о чем больше не думая. И хотя известно Андрею Старицкому, что князь Глинский ничего просто так не делает, все же решил спросить его, отчего он тратит дни на праздность. Ко всему прочему у Андрея Ивановича снова возникло сомнение в нужности долгого похода на Мозырь, когда значительно ближе стоят такие города, как Вильно и Лида. Если уж война, она и должна стать войной, а не хождениями туда-обратно. Соображения, которые Глинский приводил ему в Турове и которые тогда вроде бы показались убедительными, теперь виделись весьма шаткими. Отчего, размышлял он, шляхтичи, если они и впрямь намерены поддержать своего прославленного воеводу, не могут стекаться, допустим, к Лиде? Что? Дорог не знают? И вообще, угрожать центральным городам выгоднее по всем расчетам, чем овладеть Мозырем, который, как ни крути, все же - окраина.
"Не ставит ли Михаил Глинский в первую голову какие-либо свои личные интересы? Не мыслит ли присоединением Мозыря к Турову создать свое княжество, никому не подвластное, но скрывает от меня свои намерения?" - спрашивал себя царский посланник. А лукавить, как понимал Андрей Иванович, Глинский умеет. Не обвиняя нового знакомого в желании обеспечить свою выгоду, князь Старицкий все же мягко, но настойчиво высказал Михаилу Львовичу все сомнения.
- Много вопросов, друже Андрей Иванович, но я ждал их от тебя и готов ответить, - сказал Глинский.
- Итак, по порядку… Почему - Мозырь? Как я говорил тебе, там много моих сторонников, и если Сигизмунд пошлет на меня рать, мне легче побить ее именно там. Много раз я спасал и город и его окрестности от ордынцев и крымцев, а такое не забывается. В Мозыре и окрестных поселениях шляхта, что меня поддерживает, встретит с полной доброжелательностью. А это очень важно. А под Лидой или Вильно шляхтичи могут встретить враждебность, и тогда не все останутся тверды в своем выборе. Все же я мог бы изменить свой первоначальный план, учтя замысел царя Василия Ивановича, но дело-то в том, что мой план полностью совпал с планом нашего государя.
Не ускользнуло от внимания князя Андрея слово "нашего". Стало быть, Глинский уже числит себя служилым князем российского государя. Это - хорошо.
- Государь Василий Иванович, - продолжал Михаил Глинский, - шлет свою рать на Березину, на Минск и еще северней Минска. Значит, возможно будет легко передвигать силы, собирая кулак там, где это требуется. Исходя из действий противной стороны. Достаточны ли пояснения?
- Вполне, - согласился Андрей Старицкий с доводами опытного воеводы, но тем не менее подумал про себя, что подозрения о личных интересах Михаила Львовича остались, однако не стал высказываться по этому поводу, решив:
"Поживем, увидим. Истина всегда найдет себе выход, как ни таись".
- Теперь - о Вильно и Лиде. Не одолею я этих крепостей имеющимися у меня силами, а русская рать подойдет сюда не вдруг. Не по прямоезжей дороге ей идти, и вполне возможно, с боями придется продвигаться. Враскоряку все может пойти, и не польза получится, а вред. Страху поначалу нагоним, это ты, князь, верно говоришь, но долго ли гоголем ходить станем? Не придется ли нам улепетывать чирками? Большая рать ведется без спешки, без головотяпства. Иначе не успех, а кукиш.
- Принимаю и этот довод, но хочу знать, не во вред ли общему успеху прохлаждаемся мы в этом замке?
- Иль не по нраву утехи ночные? - хотел отделаться шуткой Михаил Глинский, но князь Андрей остался серьезным:
- Подойдет королевская рать, осадит замок, до ночных ли утех будет? На твое ратное мастерство имеет расчет царь Василий Иванович. Повод у него, как и у шляхты: заступничество за оскорбленного. А если нас с тобой осадят, что останется от всей затеи? Тогда уж точно - пшик.
- Не могу ничего возразить. Ты полностью прав. Только не думай, что я свесил уши и, кроме пиров, ничем не занимаюсь. Мне известно, что Сигизмунд уже получил весть о гибели ясновельможного пана Заберезинского, но, похоже, не понял всей важности моего шага, а советников достойных у него сегодня нет. Пока Сигизмунд палец о палец не стукнул. Как мне сообщают, похоже, он даже доволен гибелью заносчивого пана, к которому, как ни суди, попал в зависимость.- Так что, дорогой князь, рати королевской скоро не жди. Сейчас Сигизмунд может послать только свою личную гвардию, но он этого ни за что не сделает: побоится, что она может перейти на мою сторону. Вот так, друже Андрей. Выступаем сразу же, как я получу весть, что Мозырь подтвердил готовность отворить ворота, впустить, кроме того, еще и шляхетские отряды, которые весьма внушительно увеличат нашу с тобой мощь.
- Выходит, зряшные мои тревоги?
- Нет. Они правильные. Виноват я, что не ознакомил тебя с подоплекой моей медлительности и праздности. Исправлюсь, князь, впредь не стану оберегать твое спокойствие подобным способом. По рукам?
- По рукам.
В пирах прошла еще пара дней, еще две ночи - в неге, лишь утром третьего дня Глинский не то сообщил князю Андрею свое решение, не то испросил у него согласия:
Ну, что - пора в дорогу? Пару часов на сборы и - поход. Как?
- Получена весть?
- Да. Мозырь подтвердил клятвенно свою готовность отворить ворота. Да и Сигизмунд начал собирать в Краков Шляхту, ему верную.
- Тогда вопросов нет. Раз нужно, трогаемся. Возвращались той же дорогой, какой шли в Гродно, только на этот раз Глинский вдвое больше высылал передовых и боковых дозоров, явно опасаясь засад, но все прошло благополучно. Перед Туровым Михаил спросил совета у Андрея Ивановича:
- Стоит ли, как ты считаешь, заезжать в Туров? Не могу решить: остановиться ли в нем на пару деньков, обойти ли стороной?
- Разумней, предполагаю, поспешить к Мозырю. Царь Василий Иванович уведомлен, что ты в Мозыре станешь ожидать его слова. Гонец - туда, а мы пируем в Турове. Ладно ли?
- Это очень важно, - согласился Глинский и добавил: - Мне еще одно важное сообщение должно прийти в Мозырь.
Едва не сорвался с языка Андрея Старицкого вопрос, однако сдержал свое любопытство, поскольку догадался, что, скорее всего речь идет о послании из Киева.
Догадка, как оказалось, верная. Пространное письмо отправил Глинский из замка Заберезинского вдовствующей княгине Анастасье, сообщив ей все без утайки о том, что с ним стряслось и как он начал мстить обидчикам, просил под конец письма стать его женой. Без всяких сомнений, Глинскому очень хотелось заехать в Туров, повидаться с братьями, которых он не взял с собой в поход на замок Заберезинского, но особенно понежить свою любимую племянницу Елену. Ей он вез драгоценный подарок - алмазные подвески. И в то же время душа его жила предвкушением счастья, нежных объятий будущей супруги, любимой и любящей. Он отчего-то даже не брал в голову возможность отказа. Представлял он и суровую борьбу за восстановление прежнего величия Киевского княжества. Его княжества! Вот Глинский и обрадовался, когда услышал совет Андрея Старицкого поспешить в Мозырь, теперь есть и оправдание: ему необходимо исполнять обещанное царю российскому.
В Мозыре, однако, его больно хлестнула реальность.
В город они въехали под вечер. Толпы людские заполнили улицы, встречая Михаила Глинского с неописуемым восторгом. А на довольно просторной городской площади едва уместились шляхетские отряды.
"Тысяч пять-шесть", - отметил князь Андрей.
И все же по меркам большой войны, затеянной Глинским, эти тысячи - сущий пустяк. Именно так оценил количество собравшейся под его руку шляхты Михаил Львович. Он очень расстроился, но усилием воли заставил себя держаться уверенно, выказывая радость встречи.
Несколько приветственных слов сказал князь, и площадью подхвачен многоголосо его призыв:
- За честь и правду!
- За честь и правду!
- За честь и правду!
На пиру прежняя бодрость и уверенность в себе, уже не показная, вернулись к Михаилу Глинскому. Его известили, что вот-вот к Мозырю подойдет еще несколько тысяч шляхтичей, была, пожалуй, и более радостная весть: гонец от княгини ждет его уже несколько дней. Не удобно было Глинскому уединяться в такой торжественный момент с посланием княгини, да и письмо ее он решил прочитать после объединенного пира, в спокойной тишине, наслаждаясь предстоящим семейным счастьем, поэтому он, позвав гонца на пир, усадил его на почетное место. Знать бы князю, какую тот привез весть.
Утром Андрей Старицкий не узнал Михаила Глинского. Осунувшийся, постаревший сразу на десяток лет, совершенно безвольный, он, похоже, поджидал, когда его новый друг выйдет из спальни.
- Что с тобой, князь?! Иль занедужил? - с недоумением воскликнул Андрей Иванович.- Все открою, но не теперь. Прошу тебя на день-другой возьми на себя все заботы о шляхтичах. Пошли Василию Ивановичу весть о нашем прибытии в Мозырь и о численности нашей рати. Шляхтичам, если спросят обо мне, скажи - занемог. Все.
Повернувшись, пошагал воевода-победитель в свои покои сгорбленным стариком.
Князю Андрею сразу стало ясно: получил Михаил Львович из Киева отказ. Не понять другое: не ведая в чем суть заботы о шляхтичах, как же о них заботиться. Однако недолго он оставался в растерянности. Подумав, решил собрать начальников шляхетских отрядов, прибывших из воеводств, послушать сообщения о численности подчиненных и о тех нуждах, какие они испытывают, узнать, какая помощь им нужна. Он даже подумал, а не устроить ли шляхетские отряды по русским уставам. Не столь важно, что не получится пяти полнокровных полков по десять тысяч, пусть даже в каждом полку вдвое, а то и втрое меньше ратников, зато каждый будет знать свой маневр, у каждого своя задача - все ловко, все согласованно. Когда же князь Старицкий вошел в просторный зал, где собрались приглашенные, увидел высокомерные взгляды и пренебрежительное недоумение (отчего какой-то русский князь позволил себе повелевать ими), то сразу же изменил свое мнение. Подумал опять: "Стоит ли со своим уставом соваться?"
Прошел он к двум креслам, специально составленным рядом, понял, что тем самым сказать ему хотят, что русский князь только вдвоем с князем Глинским может вести разговор со шляхтичами. Андрей Иванович ухмыльнулся и сел на кресло, стоящее с правой стороны, даже не обратив внимания на шепоток, прошелестевший в зале, подумал: "Что ж, поиграю с вами в кошки-мышки. На манер Глинского", а вслух сказал:
- Панове, цвет ратной силы Речи Посполитой, князь Михаил Глинский прихворнул, но мы не можем оставить на потом нужды ваши, заботы ваши. Вот мы и условились с ним, что я один выслушаю вас. Надеюсь с вашей же помощью разобраться в ваших проблемах. Если они, конечно, есть.
- Я - Пшецкий, - поднялся человек коренастый, уверенный в себе, которого можно было бы назвать серьезным мужем, если бы не лихо закрученный чуб, - Ян Пшецкий. Из Друцка. Под моим началом три с половиной сотни. Мы размещены удобно. Жалованье получили за год вперед. Жалоб никаких нет. Есть вопрос: куда мы пойдем?
- За честь князя Михаила Глинского встал великий князь Московский, царь всей России Василий Иванович. Есть и обещание Менгли-Гирея вступиться за честь славного воеводы. Орден Марии Тевтонской тоже не желает оставаться в стороне, получено от него обещание двинуть на Сигизмунда рыцарей. Образуется объединенная сила. Теперь прикиньте, панове, стоит ли тыкать разрозненными пальцами, если собирается сжаться большой кулак? Нам с вами, панове, этого объяснять не требуется. Нам с вами пшик не желателен. Только объединенные усилия вставших на борьбу за честь и правду принесут желаемый успех. Нам, - князь Андрей с нажимом произнес это слово, - сподручней всего действовать в единении с воеводами Василия Ивановича. Тем более что рать из Верхневолжских княжеств, из Новгорода и Пскова уже на подходе к Березине и к Минску. Вышли из Москвы полки во главе с самим царем. Они идут к Смоленску.
Князь Андрей не получал еще от брата своего никакой вести, не присылали гонцов и другие воеводы, и говорил он, считая, что так оно и есть. Допускал, конечно, он возможную ошибку в своих расчетах, но все же говорил уверенно, без тени сомнения, ибо понимал, что шляхту следует подготовить к совместным действиям с бывшим врагом, а вполне возможно, и с будущим неприятелем.
Ловко князь Старицкий играл в кошки-мышки, даже сам не веря, что может вот так, без зазрения совести, лукавить. Серьезно же он осмыслит сказанные слова позже, когда на следующий день Михаил Глинский похвалит его: "Ты, князь Андрей, становишься зрелым мужем". Пока же ему предстояло вести себя так, чтобы шляхту не обидеть и самому в ощип не угодить, хоть как-то унизив величие России.
Воевода с лихим чубом на слова гостя снисходительно кивнул:
- Нас устраивает такой расклад. Но есть еще один вопрос: сможем ли мы иметь трофеи?
Да, невероятно прав был князь Глинский, говоривший о жажде шляхтичей поживиться, прикрываясь благородными словами. Что ответить? Сказать: грабьте? Нет. Пусть это слово говорит сам Михаил Глинский.
- Есть право победителя. В каждой стране оно свое. Считаю, вам не придется менять свои, устоявшиеся, порядки.
Одобрительный говорок. Понравился шляхтичам ловкий ответ. Оценили его по достоинству. Поубавилось у шляхты спеси, четко начали докладывать, сколько всадников из какого воеводства, не задавая никаких лишних вопросов.
Долго длился деловой разговор. Вроде бы все выяснено, но прежде чем отпустить начальников шляхетских ополчений, Андрей Иванович задал последний вопрос:
- Есть ли у кого, панове, что предложить или спросить?
- Нет. Обо всем условились. Пора начинать пир.
- Повремените, панове, - входя в зал, проговорил князь Михаил Глинский. - Я доволен, что вы нашли общий язык с нашим соратником, князем Андреем Ивановичем, братом русского царя Василия Ивановича. Но я подумал, возможно, есть и ко мне вопросы?
Удивил Михаил Глинский князя Андрея. Перед ним был прежний, уверенный в себе, полный сил человек. Будто и не бывало вовсе утренней согбенности. Впору протереть глаза и произнести заклинание: чур! чур! Вопрос всего лишь один: о трофеях. Ответ четкий:
- Как всегда, панове. Захваченный город на два дня ваш. И если вы довольны ответом, прошу за пиршеские столы.
Долго и весело пировали, но едва закончилась хмельная бесшабашность, тон которой задавал сам Михаил Львович, сказал он князю Андрею:
- Хочу поделиться с тобой своим горем.
Сказано это было с такой грустью, с такой тоской, что от жалости у Андрея Ивановича сжалось сердце.
Они прошли в палаты Михаила Львовича, устроились в мягких креслах у пылающего камина и долго сосредоточенно глядели на языки пламени, соревнующиеся меж собой в яркости, стремящиеся превзойти друг друга в мощи.
Огонь успокаивал душу. Отдыхается возле него славно.
"Нужно мне в Москве и в уделах тоже камины сладить, а уж в Старице, где теперь больше всего времени стану проводить, обязательно их устроить велю", - думал Андрей Иванович.
Вовсе не отрешившись от суеты дневной, он ожидал исповеди князя Глинского.
- Готов ли выслушать меня? - спросил тот. Вопрос прозвучал неожиданно громко, отчего князь Андрей даже вздрогнул.
- Да, Михаил Львович.
- Она ответила отказом. Решительным. Ты оказался прав, когда засомневался, согласится ли она выйти замуж за изменника. Представь, она так и назвала меня "изменник". Но какой я изменник? Меня просто вышвырнули со двора, как ненужную вещь. Что мне оставалось делать? Втянуть голову, как черепаха под панцирь? Разве это достойно мужчины?! Мужчина, не способный защитить свою честь, может без стыда обряжаться в сарафан, а не в доспехи.
Глинский сердито засопел, видимо перебарывая вспышку гнева, вызванного незаслуженным оскорблением. Успокаивался долго, но вот все же снова заговорил.
- Мой мудрый наставник детских и ранних юношеских лет не единожды говорил: у женщин волос длинный, а ум короткий, советовал никогда не показывать женщине, что ты покорен ее красотой. Он считал, что женщину нужно завоевывать не словом, а мечом. Это, конечно, слишком, но, как я теперь понимаю, разумности совет не лишен.
- Воспользуйся этим. Уговорись с царем Василием Ивановичем, он пособит тебе взять Киев, и станешь ты присяжным князем российским. Удельным князем. Как Одоевские, Воротынские, Новосильские и иные Заокские и Верхнеокские.
- Думал об этом. Вроде бы заманчиво. Только не могу я переступить через себя. Зачем мне Киевское княжество без любви Анастасьи? А мечом не хочу ее брать. Не могу. При согласии и любви - тогда счастье. Иначе что? Коптить небо. Нет, на такое я не согласен.
- Но ты уже в годах. Пора подумать о семье. Не сошелся же свет клином на вдове этой? Мало ли знатных и пригожих, кто почтет за счастье соединить с тобой свою судьбу?
- Знаю. Достаточно. Но ни одна меня не согреет. А семья? У меня она есть. Братья. Их жены. Их дети. Одна Елена, племянница любимая и любезная, чего стоит. Души в ней не чаю. Сорванец, а не девка.
Снова на долгое время воцарилось молчание. Вроде бы и не переживают князья, а только игрой языков пламени любуются.
Но вот снова громкий голос Глинского вспугнул тишину: