Верные люди донесли ему, что окружной инженер готовит обстоятельный доклад о событиях. Главному управляющему становится трудно дышать. Мысли лезут в голову одна страшнее другой. От Белозерова получена шифровка, что к ним уже направлена еще одна, особая комиссия, созданная только из одних юристов: Петушинский, Тюшевский, Никитин и Александр Федорович Керенский. Теппан с ужасом думает о том, как петербургские адвокаты начнут с въедливой юридической точностью устанавливать истину. Еще ужаснее то, что в состав этой комиссии введен Александров. Он никого не пощадит! Нет уж, лучше пока терпеть и помалкивать. Теппан бросил на окружного инженера Александрова презрительный взгляд выпуклых, покрасневших от натуги глаз. А в это время Тульчинский читал ясным, отчетливым голосом:
– "Выдворять до открытия навигации рабочих приискового района не представляется возможным ввиду полного прекращения сообщения от Бодайбо по реке Витиму и далее.
Необходимо рабочих "Ленского товарищества" оставить на самих приисках до открытия навигации, так как помещений для них в Бодайбо нет".
– Да, даже в тюрьме места нет, – прохрипел ротмистр Трещенков. – Тюрьма рассчитана на сорок человек, а мы держим сто семьдесят три…
– Мы сейчас, господин ротмистр, не намерены обсуждать дел вашего тюремного ведомства, – оторвав от бумаги покрасневшее лицо, сказал Тульчинский.
Трещенков фыркнул и умолк.
– "Необходимо продолжать выдавать пищевое довольствие как имеющим заработок за конторой, так и не имеющим, с тем чтобы с последних долг за пищевое довольствие был взыскан впоследствии в судебном или административном порядке как казенная недоимка, причем "Ленское товарищество" категорически отказывается расход по пищевому довольствию бывших его рабочих принять на свой счет, а также равно искать эти долги в судебном порядке.
Для успешности эвакуации рабочих приискового района в будущем с открытием навигации необходима к тому времени присылка достаточного количества войск.
Выдворение этапным порядком потребует значительного числа конвоя, какового в распоряжении горной полиции не имеется.
Для недопущения рассчитанных рабочих в Бодайбо средств и оснований не имеется, относительно же поддержания в городе Бодайбо порядка принять начальникам полиции надлежащие меры. Окружной инженер К. Тульчинский. 11 а п р е л я 1912 г.".
Закончив чтение, Тульчинский устало опускается на стул. На всех остальных, кто присутствует на этом необычном совещании, текст, составленный и отредактированный лично окружным инженером, действует угнетающе.
– Если бы не слова о доблестных войсках и о полиции, можно было бы подумать, что все это написано под диктовку стачечного комитета, – язвительно замечает Александров.
– Вы невыносимы! – не выдержал Тульчинский.
– А вы все равно уже ни на что не способны, да и вы тоже, – кивнув на побагровевшего Теппана, продолжал Александров. – Мы уже все поскрипываем, как скелеты.
Губы Трещенкова побелели. Теппан отрывисто сопел простуженным носом. Они были окончательно подавлены тем, что злодеяние, исполнителями которого они были, громоподобно прозвучало не только в одной России. Голос возмущения поднимали рабочие всего мира. Петербургские и местные заправилы были основательно напуганы. Это чувствовалось по изменившемуся тону телеграммы иркутских губернаторов – Бантыша и Князева. Они уже склонны были искать козлов отпущения. Генерал-губернатор Князев собирался прибыть сюда на Витим с первым же пароходом. Что сулит его приезд администрации, а тем более рабочим? Да и вообще почти вся администрация Ленских приисков понимает, что она доживает здесь последние дни. Все решит весенняя навигация, когда приедет сам Иннокентий Белозеров, а может, и Альфред Гинцбург, а с ним всякие другие чины и комиссии. О настроении рабочих говорить уже не приходилось. Оставаться здесь, где пролита кровь товарищей, никто не желал.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Жизнь шла, как сновидение. Маринке было жутко в пустой комнате. Матрена Дмитриевна появлялась дома редко, она почти все время находилась у знакомых осиротевших семей. Расправа с рабочими потрясла Маринку. Ее пугали страшные на поселке крики. Они прорезали темноту ночи и заставляли вскакивать с постели. Сердце стучало, ощутительно и беспокойно толкался ребенок. Вот уже несколько дней она ничего не слыхала о Кодаре, даже не могла собрать передачу, да и не знала, куда отправить ее. Как-то утром зашел Архип, потом стал приходить каждый день. Он помогал растоплять печку, ставил самовар. Иногда заходили члены стачкома и устраивали заседание. В доме Матрены образовалось что-то вроде нелегальной штаб-квартиры. Архип Гордеевич, обращаясь к Маринке, часто говорил:
– Ну как, дорогая станишница, живем-можем, корочки гложем! – Архип старался взбодрить Маринку, но та часто видела, что Архип чем-то встревожен, взволнован.
Маринка была настолько чутка, что обмануть ее было невозможно.
– Что-нибудь случилось с Василием Михалычем? – однажды спросила она у Буланова.
– Слава богу, ничего… Он уже уехал… – ответил Архип.
– А может, его арестовали?
– Вот еще придумала! – Оправившись от смущения, Буланов неизвестно в который раз начинал вспоминать о житье-бытье на Синем Шихане.
За окном плавал в сугробах апрельский день. Над поселком хмуро громоздились бледно-синие тучи. У Архипа вдруг затуманились глаза, и он ушел. Маринка достала из-под подушки последние деньги и стала просить Матрену Дмитриевну, чтобы она отвезла Кодару передачу.
– А где мне его искать-то? – пряча глаза, хозяйка отворачивалась.
– Узнайте в раскомандировочной. Да разве вам впервые! – настаивала Маринка, дивясь, как скупо и неохотно отзывается на ее просьбу Матрена Дмитриевна.
– Где там мыкать в такое время, да и ноги совсем не ходют… – Матрена начала громко стонать и охать, но к вечеру, вдруг забыв все свои болезни, ушла к соседям за новостями.
На следующий день, когда пришел Архип, Марина стала уговаривать его, чтобы он помог с передачей. Он обещал кое-что разузнать…
Немного успокоившись, она ушла в свою комнатушку и прилегла на кровать, мучительно думая о том, как она будет жить с ребенком, когда выйдут все деньги. Их оставалось очень немного. Словно свыкнувшись с этой горестной мыслью, она укрылась теплым платком и тут же забылась. Сон был беспокойно-тревожен. Сколько он длился, Маринка не знала. Разбудил ее громкий разговор, доносившийся с кухни.
– Своими глазами видал! – гундосил Тимка Берендей. – Мерзляком лежит с самого края, и тут же рядом малахай его лисий валяется. Знаешь, сколько их там навалено.
– Да тише ты, дуралей! – шипела на него Матрена.
– А что тише? Я сам с усам! – куражился Тимка.
"Почему мерзляком? А чей малахай лисий? Такой был только у Кодара! – Эта мысль остро и пронзительно кольнула в самое сердце. – Так вот почему прятал глаза Архип Буланов и отказывалась отнести передачу тетка Матрена!"
– Уходи, Тимофей! – слышался голос хозяйки.
– Нет, шалишь! Я пойду и сам все поведаю!
– Она же брюхатая, башка твоя непутевая!
– Вот и гоже! Раньше времени опростается!
– Да что ж ты за зверь такой, господи! – взмолилась Матрена Дмитриевна.
– Теперь она вдовая, а мы ихние благодетели… – захихикал Тимка.
Гнусавый, хриплый голос подрядчика гремел в ушах. Маринку затрясло, по всему телу пошел озноб. Она вскочила с кровати, шаря в полутьме, с трудом нашла голенища старых, подшитых валенок и торопливо надела их. В оба окошка маленькой спальни лезли сумерки. За высохшими обоями, как всегда, шуршали тараканы, а может быть, древесные жуки-короеды. Из кухни доносилась сдержанная ругань уже нескольких мужских голосов, послышалась глухая возня, а потом кто-то сдавленно вскрикнул и тут же, словно захлебнувшись, умолк.
Придерживая одной рукой сползавшую с плеча шаль, Маринка открыла дверь и замерла на пороге. Зажав нос ладонью, Тимка пятился к выходу. К его хищно поджатым губам и небритому подбородку скатывались темные струйки крови. Не видя Маринки, Архип ударил Берендея по скуле еще раз и вместе с дверью вышиб в сени. В окно было видно, как подрядчик выскочил на двор. Перед ним неожиданно возникли две в коротких полушубках тени. Они легко и ловко подняли Тимку на кулаки и швырнули в сугроб. Позднее стало известно, что подрядчик Берендеев в тот вечер неудачно наскочил на полный состав стачечного комитета прииска Васильевский. Заседание стачкома после этого не состоялось, зато Тимка исчез с прииска навсегда.
В это утро рассвет, словно предвещая нелегкий день, входил в дом Матрены Дмитриевны робко и медленно. Потухающая лампа слабо освещала выгоревшие обои цвета ржаной соломы. Дожидаясь Архипа, Маринка всю ночь не спала. Едва закрыв глаза, она видела то табуны гривастых кобыл и тонконогих жеребят, то пастбище в предгории Алимбетки, усыпанное ярко горящими тюльпанами. А когда видение проходило, оставался мурлыкавший у ног котенок, он комкал и перепетлял пряжу и затащил клубок под лавку. Жизнь казалась нелепой, такой же запутанной, как этот клубок пряжи. Маринка встала с постели, подошла к столу. Отпив из чашки глоток холодного чая, она потушила чадящую лампу и, судорожно вздохнув, начала одеваться.
– А может, туда не надо ехать, Марина? – тихо и как-то несмело спросила вошедшая Матрена Дмитриевна. За долгую, томительную ночь такой разговор возникал не один раз. Марина упорно настаивала на своем, и уговорить ее было невозможно.
– Ах, тетка Матрена, ну зачем вы опять начинаете…
– Но я не то чтобы отговорить… Я все думаю, в каком ты виде…
– В каком уж есть, – чуть слышно ответила Маринка. – Я ведь все равно пойду, уж что бы там ни было…
– Ну, бог тебе спаситель! – Матрена перекрестилась, подала ей шаль. Жена ли она ему, нет ли, но она мать его будущего ребенка. Его дорога была и ее дорогой. Тут переплетались не только обычай и долг, а многое другое…
Наспех свезенные солдатами в одно место, убитые лежали как попало на соломе, торопливо разбросанной возле сарая. Неприкрытые лица, кожаные сапоги, валяные остроносые пимы, бушлаты, полушубки, рукавички и варежки на застывших руках слабо запорошил белый снежок, лениво пошевеливались на ветерке мертвые волосы. Все это было освещено холодным еще апрельским солнцем.
Неподалеку от сарая, почти напротив распахнутой настежь двери, лежал Кодар. Маринка узнала хорошо знакомые ей сапоги с длинными голенищами, с заправленными в них войлочными ичигами и короткую, на меху куртку. Архип Гордеевич снял с лица Кодара шапку, подбитую лисьей шкуркой. Маринка увидела худое, небритое лицо, чужие, плотно сжатые губы, непривычно заострившийся нос с характерной горбинкой, высокий лоб, чистый, гладкий, еще нисколько не отмеченный тленом, навсегда закрытые глаза.
Полуденное апрельское солнце начинало слегка плавить голубые на Витиме сугробы. В холодных закопченных трубах застыл дым. За черным забором – безмолвная, заброшенная шахта, напоминающая о волшебном металле, из-за которого убиты все эти люди в разномастных кожухах, зипунах, душегрейках, армяках. Впрочем, ничего этого Маринка не видела. Она даже не заметила, что была тут не одна. Сюда беспрерывно и молча вереницей шли люди. Сняв головные уборы, долго стояли они и насупленно смотрели на припорошенные снежком лица.
Возвращаясь со станции, Маринка вдруг вскрикнула и, хватаясь за плечо Архипа, начала сникать. Он подхватил ее на руки и осторожно понес к дому. К утру у Маринки родился мальчик. Его назвали Василием.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Наконец в начале мая в сопровождении юрисконсульта "Ленского товарищества" иркутского адвоката Переломова на Лену прибыл сам Белозеров, которого с нетерпением давно ожидало все местное начальство. Сознательно опоздав к зимнику, главный управляющий задержался на несколько дней в Иркутске, поочередно навещая двух губернаторов, гражданского Бантыша, военного Князева и многих, связанных с их управлением чиновников. Одному богу известно, сколько в это время осело там витимского золота. Белозеров даже приехал без стражников, в игривом и бодром состоянии духа. До Бодайбо они следовали с адвокатом пароходом, а отсюда в специальном вагоне поездом. Узнав о приезде главного управляющего, на вокзале сгруппировалась было бодайбинская полиция, но Белозеров велел ей разойтись. В Надеждинске его встретила небольшая кучка чиновников во главе с Теппаном. Главный витимский воротила поздоровался со всеми весело и непринужденно, как будто бы ничего здесь без него не произошло. Позже, у себя в резиденции, выслушав доклад Теппана, сказал с присущей ему беспощадностью:
– Вы, господин хороший, своими дурацкими распоряжениями прикончили дело и заодно оттяпали себе башку. Вам осталось одно…
Но Теппан уже не стал дослушивать, что ему осталось… Закрыв лицо руками, выскочил вон.
Белозеров решил сразу же взять быка за рога. Через юриста Переломова он предложил рабочим избрать новую делегацию и прислать к нему для переговоров.
Вместо делегации стачечный комитет, который к этому времени стал полностью большевистским, находясь на нелегальном положении, прислал одного человека, Архипа Буланова, предварительно договорившись с Переломовым, что представитель стачкома не будет арестован или задержан полицией.
Белозеров принял Буланова в своем служебном кабинете, пол которого от стены до стены был застлан мягкими коврами. Когда Архип вошел, главный управляющий сидел за столом. На нем была темно-зеленая вельветовая куртка с прямым воротником, застегнутая до широкого, мясистого подбородка, заросшего густой темноватой шерстью.
– Почему один явился? – пристально рассматривая чернобрового, чисто выбритого Архипа, спросил Белозеров.
– Если уж схватят, так одного меня, – ответил Буланов.
– И ты нисколько не боишься? – Белозеров усмехнулся.
– Я просил бы вас, господин главный управляющий, не тыкать меня.
Сидевший у окошка Переломов кашлянул громко и опустил голову.
– Что, что? – Белозеров так был ошарашен, что привстал и тут же снова опустился в кресло.
– Мне бы хотелось, господин Белозеров, чтобы разговор наш происходил без свидетелей, – спокойно продолжал Буланов.
– Вы слышите? – обращаясь к адвокату, спросил Белозеров.
– Да, ваше превосходительство! – Переломов вскочил.
– Он мне, Белозерову, начинает диктовать? До чего я дожил! Но если я, главный управляющий, не соглашусь удалить своего доверенного, тогда что? – закуривая толстую сигару, спросил Белозеров.
– Тогда не будет у нас откровенного разговора, – ответил Буланов.
– Вы, значит, ему не доверяете? – кивая на юриста, спросил Белозеров.
– Да, не доверяем, – подтвердил Буланов.
Переломов, оскорбившись, пожал плечами и попросил разрешения удалиться. Склонив голову, Белозеров крепко зажал в зубах толстую сигару. Неслыханно было, чтобы им командовали. Но делать было нечего. Прииски не работали уже целый месяц. Каждый день приносил громадные убытки. Акции обесценились. Прервав свои мысли, он вскинул голову, исподлобья взглянув на Буланова, резко спросил:
– Мне тоже не доверяют?
В комнате густо плавал пахучий сигарный дым. На зеленое сукно письменного стола и бумаги лег квадрат солнечного света.
– Было бы удивительно, господин управляющий, если бы рабочие после всего случившегося продолжали верить администрации, – ответил Буланов.
Сигара, которую держал в зубах Белозеров, переместилась из одного угла рта в другой. Все в нем клокотало, но он быстро взял себя в руки.
– Удивительно, – повторил он сквозь зубы. – А когда шахты стоят, это никого не удивляет? По-вашему, я дурак, что буду за здорово живешь кормить всех этих дармоедов? Я скорее дам переломить себе череп, чем смирюсь с таким положением!
– Да полно, господин управляющий. Я ведь не для этого послан. – Буланов, как наставляли его Черепахин и другие члены стачкома, держался с достоинством.
– Ну и кто же вас сюда послал? – смягчившись, спросил Белозеров, понимая, что он проявляет излишнюю горячность.
– Меня послали рабочие.
– Что было велено передать?
– Они отказываются от каких бы то ни было переговоров через выборных товарищей.
– Чего же хотят твои любезные товарищи?
– Отправки в Россию.
– Скатертью дорога! – Брови Белозерова сдвинулись.
– Я так и передам.
– Передай, что мы на днях начинаем выселение. Кто не хочет работать, пусть едет куда угодно, но только не за счет правления!
– Вся загвоздка в том, господин управляющий, что правление нарушило договор…
– Старая песня! Я предпочитаю само золото, а не шлиф, в котором оно живет… – перебил его Белозеров.
– Тогда вызывайте опять войска и начинайте действовать. – Архип Буланов встал.
– Мы найдем иные средства. – Руки Белозерова побледнели и судорожно смяли потухшую сигару.
– Вам видней.
– Теперь каждый червяк будет искать гнилой корешок… Мнение… А что мне до этого общественного мнения? Оно добычу золота не увеличит! Повторяю, что разобью себе голову, а работать заставлю!
– Полагаю, господин управляющий, что мне пора уходить. Вижу, что с вами договориться все равно, что на тигрице жениться! – не удержался от шутки Архип.
– Как это понимать?
– Страху много, а удовольствия ни на грош…
– А вы наглец! – сдерживая ярость, выкрикнул Белозеров.
– Вы сами напрашиваетесь на такой ответ. Счастливо оставаться, господин главный управляющий.
– Погодите! – Белозеров стукнул ребром ладони по столу.
Архип остановился. Повернувшись вполоборота, настороженно косился на вторую дверь, откуда ненароком могли выскочить стражники.
– И что же мы решили? – насмешливо спросил Белозеров. – Как вы лично считаете?
– Я лично считаю, что в солдатики вы уже достаточно наигрались! – твердо проговорил Буланов.
– Ладно. Согласен, что игра в солдатики кончена. Пусть завтра рабочие приходят к моему крыльцу.
Буланов молчал.
– Не верите? Даю слово, что ни полиции, ни стражников не будет. Хоть вы-то мне один раз поверьте!
– Попробуем.
– Что полиции не будет, можете заранее убедиться…
– Об этом вы не заботьтесь. Мы уже теперь ученые… До свидания. – Архип, не оглядываясь, пошел к дверям.