Худшие же страдания, вне всяких сомнений, выпадают на долю бедолаги-философа, который должен отрабатывать всякое приглашение на обед или попойку, а также валяться в пыли в тени дерева или высокого здания. Если его не закармливают роскошными яствами, как свинью на убой, то пытаются упоить до полусмерти превосходным вином; кушетки, на которых он то и дело оказываются - не что иное, как замаскированные пыточные приспособления, вроде знаменитого Прокрустова ложа. Спаси тебя боги, если случится тебе заснуть после обильного обеда в заурядном афинском доме; ты проснешься с ощущением, будто голову тебе сначала отрезали, а потом приклеили назад рыбным клеем, не позаботившись толком совместить края.
Однако физические неудобства - пустяк по сравнению с умственными мучениями, которыми ты подвергаешься во время продолжительного, состоящего из семнадцати перемен обеда, за которым хозяин изображает из себя скромного поклонника философии, а ты не решаешься сесть и указать на прискорбные ошибки в его рассуждениях, ибо рискуешь вылететь на улицу еще до кефали, зажаренной в сливочном сыре.
(Кстати, Фризевт, я заметил, что в ваших местах хозяин дома сам обеспечивает все угощение, при этом, как мне представляется, чем больше его расходы, тем выше престиж. Глупо, конечно, но логично. Там, откуда я родом, в ходу иные традиции. На афинском приеме на плечи хозяина ложится только угощение вином - но помоги ему боги, если оно кончится - а еду приносят гости. Поэтому на афинских улицах можно то и дело встретить маленькую торжественную процессию, возглавляемую кухонным рабом, несущим огромное блюдо, накрытое полотенцем - это гурман несет свой обед сквозь прохладные вечерние сумерки.)
Но так же, как чистое серебро является на свет из преисподней копей, истинная философия каким-то образом рождалась на бесконечных пьянках, которым мы, философы, предавались в неустанном своем служении. Лучше всего, думается мне, эту мысль проиллюстрирует рассказ о приеме, который я посетил в Афинах, когда меня только-только начали признавать как не последнюю силу на кровавой арене политической теории. Нашим хозяином был человек по имени Мемнид, неумолимо щедрый покровитель наук, скопивший огромные деньги на торговле черноморским зерном. На его обедах всегда присутствовали один или два философа, которых можно уподобить старым кулачным бойцам, битым, немощным и с плохой реакцией, но все еще способным на драку благодаря опыту и технике; среди них были такие люди, как Спевсипп и Эраст, спарринг-партнеры нижней лиги для таких, как Платон, нечувствительные к травмам, поскольку давным-давно выплюнули последние зубы. Затем были нашпигованные чесноком юные бойцовые петушки вроде меня, новооткрытые пришельцы из других городов, вроде Кориска или Аристотеля, и, как правило, хотя бы один настоящей чемпион-тяжеловес - например, Диоген. Все эти имена просвистят над твоей головой, как первые стрелы в ветреный день, когда лучники пытаются оценить возвышение и поправку на ветер. Пусть тебя это не беспокоит - большинство из них теперь живет только в памяти стариков вроде меня, которая напоминает амбар скупца, набитый всевозможным бесполезным хламом. Что касается тех немногих, имена которых ты ожидал бы услышать, будь ты афинянином, то слава и забвение в философии, говоря по правде, выпадают случайно и зависят от заслуг или оригинальности в выборе цели не больше, чем чаячье дерьмо. Места исчезнувших тотчас занимались новичками, которых всегда было в изобилии, и вскоре ты бросал попытки различить их и ограничивался категориями - платоники, перипатетики, киники и так далее.
Мемнид, как это было у него заведено, выбирал стартовую точку дебатов и позволял им затем протекать свободно, главное, чтобы в процессе кровь и осколки костей не заляпали его мебель. Поскольку присутствовали мы с Диогеном, Мемнид выбрал тему, которая определенно осталась бы в рамках политики независимо от того, куда отклонится беседа.
- Если бы я был Великим Царем, - начал он, - и сказал бы вам: вот пять тысяч семей и достаточно денег и запасов, чтобы основать колонию, куда бы вы отправились и каким образом устроили бы ее? Кориск, твой город основан недавно, и у тебя должно сложиться ясное мнение о предмете. Что ты скажешь?
Та часть меня, которая не стонала "О боги, только не снова!", была чрезвычайно довольна выбором темы. На этом поле каждый добросовестный философ практиковался ежедневно, как музыкант играет гаммы; подрезая лозы или копая канавы, он полирует вступительные замечания или вымучивает новые, оригинальные взгляды на стандартные элементы. Так уж получилось, что эта тема, несмотря на ее сокрушительную банальность, была всегда близка мне. Она относилась к тем немногим вопросам политической теории, которые действительно интересовали меня, однако я прилагал все усилия, чтобы мой энтузиазм не попался под ноги моему профессионализму.
- Что ж, - сказал Кориск (иногородний, как ты помнишь, и таким образом, единственный из присутствующих, кто мог сообщить нам что-то новое). - Я полагаю, у себя в... (будь я проклят, если помню, как это место называется; в любом случае, сейчас, после визита наступающей армии в той или иной войне, это не более чем заросшие кустами руины) мы добились разумного баланса. Мы уверены, что наше общественное устройство представляет собой идеальную смесь трех систем управления: монархии, олигархии и демократии. Таким оно стало случайно, однако мы давно обнаружили, что нам, на самом деле, нечего добавить к положению, в которое поместила нас судьба.
- Правда? - спросил Мемнид. - Звучит интересно. Что же произошло?
Кориск улыбнулся.
- Поверите ли - обвал, - сказал он. - Мы построили Зал Совета на южном склоне Крепостной Скалы, местной версии Акрополя, если угодно. Это миниатюрная гора прямо в центре города с крутыми склонами с трех сторон и естественным источником на вершине - идеал для обороны. К несчастью, там, где мы возвели Зал Совета, в скалах крылся какой-то изъян, поскольку в один прекрасный день, совершенно неожиданно, он рухнул на Площадь Корзинщиков вместе со всем Советом.
Диоген ухмыльнулся.
- Ты сочиняешь, - сказал он. - Звучит слишком прекрасно, чтобы быть правдой.
- Ты бы поверил мне, увидев Крепостную Скалу, - ответил Кориск. - Мы, безусловно, должны были предвидеть подобное развитие событий, но увы, не смогли. Наше правительство было стерто с лица земли в одно мгновение, и не осталось никого, уполномоченного проводить выборы, собирать внутренний совет, номинировать кого-то на должности архонтов и так далее.
Так вот, после того, как мы разобрали завалы и похоронили погибших - занятие довольно утомительное, учитывая, что в обычной жизни мы в основном плели корзины - мы наконец осознали, в каком затруднительном положении находимся. Положение это ухудшалось продолжительной историей внутренних стычек, которая простиралась во времена до основания города. Изначально, видите ли, земля принадлежала потомкам отцов-основателей, и они не желали отдавать ее без драки. По сию пору они составляли влиятельную долю жителей города и добивались возвращения исходной конституции, которая была, конечно, совершенно олигархической.
- Уверен, вы не пошли у них на поводу, - заметил кто-то. - Это, безусловно, был бы шаг назад.
Кориск кивнул.
- О, конечно же, нет, - ответил он. - Геоморои - так мы называли семьи отцов-основателей - были столь непопулярны в торговом сообществе, что дело шло к гражданской войне. Торговали мы весьма активно, как и любая колония на Черном Море, и сообщество это было весьма обширно.
- Так что же вы предприняли? - спросил Мемнид.
Кориск поднял свою чашу, чтобы ее снова наполнили.
- К этому я и подхожу, - сказал он. - Но сначала я расскажу, как мы пришли к окончательному решению. В конце концов, решение это было принято не на пустом месте, и истинно научный метод…
- Да, да, - вмешался кто-то. - Продолжай. Звучит занятно.
Молодой племянник Мемнида подхватил пустую чашу и снова наполнил ее. Когда чаша вернулась к Кориску, тот продолжил свою речь.
- К этому моменту собрались практически все граждане, - сказал он. - Поэтому те немногие, кто еще кое-как соображал, засуетились, вооружившись красными веревками…
- О, вы тоже так делаете? - вмешался Аристотель, шаря в рукавах в поисках восковых табличек, без которых он не выходил из дому. - Это интересно.
(Они говорили о длинных веревках, окрашенных в красный цвет, которые афинская городская стража обычно растягивает через агору и затем, прямо перед началом Собрания, медленно тянет вперед, сгоняя народ с площади и прямо в Собрание. Всякий, кто проявляет нежелание отдать свой гражданский долг, получает широкую красную полосу через всю спину и должен терпеть шутки друзей и родственников, пока краска не сойдет. В старые времена демократия в Афинах была обязательной; на самом деле, после окончания одной из наших маленьких и ужасных гражданских войн Совет постановил, что всякий, кто в завершившейся кровавой бане не поддерживал ту или иную сторону, обрекался на крупный штраф и поражение в правах. Безразличие, как ты можешь заметить - не наш путь.)
- Так или иначе, - продолжал Кориск, пытаясь не выказать раздражения, вызванного вмешательством, - когда всех собрали, один из жрецов Диониса - из того, что у нас осталось, он больше всего напоминал представителя власти - поднялся и сказал, что мы все будем стоять здесь, пока не примем решение по новой форме конституции подавляющим большинством голосов. А чтобы мы быстрее соображали, он приставил к колодцу шестерых храмовых стражей и именем бога приказал сбрасывать в него каждого, кто попытается напиться воды до окончания дебатов. День был жаркий, а по стражам было видно, что свое дело они разумеют; дебаты, соответственно, получились очень конструктивные и упорядоченные.
Я не буду утомлять вас порядком выступлений или подробностями аргументации - точнее, буду, но не сейчас; я собираюсь как-нибудь их записать, потому что некоторые из них были весьма хороши. Достаточно сказать, что голосование состоялось уже во второй половине дня, необходимое большинство было сформировано, и вот что мы решили.
Первое предложение было - монархия. Сперва никто не желал с ним соглашаться, но некоторые аргументы за это устройство - последовательность, непрерывность, законодательство, находящееся превыше партийных или личных интересов - было трудно отрицать. Согласились с тем, что было бы неплохо включить положительные стороны монархии, если удастся исключить ее изъяны.
Затем кто-то предложил демократию - полную демократию в стиле Афин. Сначала это было очень популярное предложение, но потом мы приняли во внимание его недостатки; решения, принимаемые не на основе информации, а по воле толпы, иррациональная перемена настроений, склонность большинства обрушиваться на меньшинство, если эта склонность ничем не сдерживается, опасности безразличия народа и так далее. И снова мы должны были принять факты как есть и согласиться с тем, что чистая демократия - со всем уважением к присутствующим - крайне неприятное место для жизни, все равно как в доме на краю активного вулкана.
Еще кто-то выдвинул идею олигархии, которая была поддержана обычным крикливым меньшинством. Предложение это не прошло, однако мы должны были согласиться, что нравится нам это или нет, а олигархия имеет некоторые положительные стороны - это опять непрерывность и последовательность, правящие группы, как правило, состоят из профессиональных правителей, а не любителей, и потому от них можно ожидать правильных, пусть и непопулярных решений - то есть большинство преимуществ монархии, притом без необходимости вручать свои жизни и имущества в руки всего одного человека.
Очевидные недостатки каждого из выдвинутых предложений обсуждались также весьма страстно, и игнорировать их мы просто не могли. Все они были хорошо известны - царей невозможно удержать в рамках, олигархи более управляемы, однако склонны поощрять коррупцию и рост монополий, демократии пожирают своих детей, как рассеянные свиноматки. Один из горожан выдвинул идею избираемой олигархии, объединенной с двумя другими предложенными системы: каждые три года или около того Собрание избирает Совет из двух-трех сотен членов, которые управляют городом, как олигархи, до следующих выборов. Этот человек, кажется, так и не понял, чем его предложение так развеселило сограждан, хотя некоторые из них и пытались объяснить ему, что да, он придумал весьма изящный сплав двух концепций, но при этом безошибочно выбрал их худшие составляющие, что должно привести к постоянным склокам между группами членов совета, рвущих друг друга зубами и когтями в попытках склонить на свою сторону избирателей, чье мнение безусловно будет иметь для них куда большее значение, чем процветание города и его обитателей. У него получилась ухудшенная версия правления великих демагогов, таких как Клеон, Гипербол, Ферамен и им подобные, с успехом и неоднократно уничтожавших Город. Постепенно до этого человека дошел смысл предъявляемых к его идее претензий; он извинился за зря потраченное время и уселся на место.
И тут другой человек озвучил действительно хорошую идею, или скорее серию идей, объединенных общей темой: абсолютная власть, сдерживаемая страхом смерти.
Прежде всего, на вершине его системы должны были располагаться цари. Не единовластный царь, а именно цари - двое, как в Спарте; Большой Царь, возглавляющий армию на войне, и Малый Царь, который должен заправлять делами в отсутствие первого. Каждый царь располагал правом вето на любое предложение своего коллеги; пять вето - и нарушитель будет сброшен с Крепостной Скалы без всякой жалости и права помилования. Каждые десять лет Совет реализует право казнить или изгнать любого из царей или обоих сразу, но только по результатам их собственных деяний, совершенных без одобрения Совета.
Далее, в отношении Совета, который формируется из пятисот богатейших горожан, мы позаимствовали у Афин Жалобу на Противозаконие…
(ах да, "графе параномон": если некто предлагает закон, который, будучи принят, приведет к изменению конституции, то он может быть привлечен к суду и приговорен к смерти, если его вина будет доказана. С другой стороны, если обвинитель не сможет набрать определенную долю голосов присяжных, то казнят уже его. По каким-то причинам афинская конституция не меняется веками даже в мелочах.)
- ... которую мы слегка видоизменили, так что любой из членов совета мог выдвинуть обвинение против предложения любого другого члена совета, и проигравшего ждали цикута или полет со скалы; чтобы уравновесить эту меру, постановлялось, что каждые пять лет Собрание могло выразить недоверие любому члену совета, виновному в заключении секретных сделок, направленных на уклонение от конфронтации, результатом которой может быть смерть обеих сторон, и казнить его. В дополнение к этому, цари и члены совета могут вводить любые налоги, но каждый год они должны отчитываться по всем собранным и потраченным средствам перед Собранием, а за недостоверный отчет царь или казначей Совета карается смертью.
И наконец, отправление общественных должностей было обязательным, под страхом смерти; таким образом, если вы оказывались следующим в очереди на трон или место в Совете, отказаться было невозможно. Это положение давало то неоценимое преимущество, что в любой момент времени по крайней мере девять десятых от состава правительства занимали свои посты против воли, что сводило шансы попадания власти в руки властолюбца к приемлемому минимуму.
Последовало продолжительное молчание.
- И эта система действительно работает? - спросил наконец кто-то. - В смысле, город на самом деле управляется таким порядком?
- По меньшей мере последние сто двадцать лет, - ответил Кориск.
- Понятно, - пробормотал Аристотель, левой рукой потирая подбородок, а правой яростно строча на табличке. - Могу я спросить, сколько царей и членов совета, по приблизительной оценке, были казнены за этот срок?
Кориск улыбнулся и взял чашу вина.
- Ни одного.
Глава пятая
Царь Македонии Филипп начал свое правление с серии тяжелых войн против, как казалось, неистощимых сил дикарских и варварских племен, которыми кишат гористые пустоши к северу и западу от его владений - иллирийцев, фракийцев, фессалийцев, трибалов, пеонов и гетов. Ко всеобщему удивлению он побил их всех, и, что еще более удивительно, вместо того, чтобы сжечь их деревни, перебить мужчин и продать в рабство женщин и детей, он умудрился превратить большинство этих полулюдей в добрых македонцев или, как минимум, в их ближайшее подобие.
Все это представляло для афинского наблюдателя некоторый интерес: мы смаковали странные истории с гор, и к тому времени, конечно, уже с определенным вниманием следили за последними отчетами из этой области, поскольку имели в тех местах ценные для города колонии, населенные истинными афинянами, покинувшими Афины по резонам, связанным с предпринимательствам или состоянием здоровья.
Интерес этот вырос, когда Филипп, исчерпав запасы волосатых дикарей, пригодных к уничтожению или приручению, повернул на юг. Это долгая история и весьма печальная для любого афинянина. Короткая версия: он начал именовать себя стражем Аполлона; мы всегда полагали, что Аполлон - как-никак божество - достаточно велик и страшен, чтобы присмотреть за собой самостоятельно, но как выяснилось, ошибались; Филипп обратил внимание, что нечестивые мерзавцы из Фокиды аннексировали священный храм и дельфийского оракула, получили в свое распоряжение огромные финансовые резервы, сосредоточенные там (Аполлон являлся почетным банкиром греческих городов; лично я находил это весьма странным; в конце концов, он все-таки бог, то есть тот, кому вы не доверите присмотреть за своим плащом в бане, а не то что за сбережениями всей жизни) и ведут себя в высшей степени неуважительно. К тому моменту, когда ему удалось измыслить повод для вторжения, виновник захвата храма был мертв, а его приспешники рассеялись; тем не менее Филипп двинул свои силы вперед, растер фокидян в труху, прикарманил парочку плохо лежащих городов и забрел еще на пятьдесят миль южнее, по всей видимости, заблудившись; тут, у знаменитого прохода Фермопилы, его поджидала афинская армия. Мы бросили сюда наши силы, чтобы защитить свои колонии, копи и другие ценности, просто чтобы Филипп по рассеянности не уронил их к себе в рукав, как иной раз гости прихватывают на обеде всякие мелочи; в этот раз Филипп понял намек и дальше не двинулся.
Так или иначе всякий, кто никогда не слышал о Филиппе раньше, узнал о нем теперь, а мы оказались в неловком положении людей, у которых вдруг появился шумный антисоциально настроенный сосед, дети которого воруют яблоки из соседских садов, а собаки - гоняют соседских овец.
Пустяки, думали мы все, за исключением человека по имени Демосфен, профессиональный юрист-заика, который начал произносить в Собрании тревожные речи вскоре после пикника, устроенного Филиппом в Фессалии. Демосфен был одарен красноречием, и слушать его жарким, ленивым утром, когда больше нечего делать, было одно удовольствие. Едва пробегала весть, что он собирается выступать, в Собрании становилось людно; но особого внимания на него никто не обращал. Сама идея о том, что дикий, завернутый в овчину Филипп может представлять для Афин серьезную угрозу, казалась фантазией, столь же умозрительной и забавной, как старая комедия Аристофана, в которой женщины захватили власть в Афинах и принялись голосовать в Собрании. Мы, афиняне, любим комические фантазии.