Хотел сказать: "Как же я избавлю вас люди, когда вы вон какие слабые и обессиленные, а я ничего не имею такого, что могло бы пособить вам?" Но не сказал, наоборот, успокоил: он пойдет сейчас к людям и расспросит у них, нет ли поблизости трав, которыми можно было бы побороть моровую язву, что осела в животе и вызвала немощь. А пообещав, не мог забыть, пошел к тому же словену, который принимал у колодца воду, и спросил, знает ли он такую траву - конский щавель.
- Да, - не задумываясь, кивнул словен.
- И есть здесь, вблизи селения?
- По проселкам и в оврагах есть.
Далее не помышлял о бегстве. Дождался рассвета и пошел к предводителю охраны, стал умолять его, чтобы задержался на день: он, эскулап, узнал от людей здешних: вблизи есть травы, которыми сможет вылечить немощных. Пусть позволит достойный предводитель пойти и собрать их. Когда это случится, мор будет преодолен.
Обры переминались, видно, им не терпелось идти дальше. Но и угроза моровой язвы пугала. Так, помявшись, позволили эскулапу последовать в селение и собрать то, что хотел.
Тех, изможденных до крайности, не спас уже: они простились с жизнью до того, как Светозар успел собрать травы и изготовить из нее свой отвар. Зато более сильным, кого мор не взял еще слишком, отвары из конского щавеля, собранные, кстати, щедро, полный воз, мало-помалу стали возвращать силу, а с силой и уверенность: этот эскулап - молодец с понятливостью, с ним не пропадут. Говорили это ему, говорили это и обрам, и теми речами другую утвердили в Светозаре мысль: ему нельзя бежать и оставлять их на произвол судьбы. Ибо есть сын и ученик Гиппократа, клялся быть верным его учению. Как же может не быть теперь с ними, изменить людям, их надеждам и уйти? Разве способен будет жить, потом на свете и иметь утешение от того, что живет?
Толпа пленных, отправилась долинами Паннонии, добралась же, благодаря стараниям эскулапа Светозара, до определенного аварскими предводителями лагеря - глубокого оврага на том же, паннонском берегу Дуная. А среди тех, которые гнали к переправе близ Сингидуна противоположным, ромейским берегом и не считались с мором, смерть надежно махнула косой, да так, что и самих аваров задела.
Каган узнал о том от гонца, которого послали в стойбище от переправы.
- Беда, Ясноликий! - упал гонец к ногам. - Турмы твои, сынов твоих-наследников одолевает мор! Баян не подпрыгнул, пораженный, ибо не пошевелился даже восседаючи на столе. Только лицом схолонул заметно и глаза сузились до предела.
- Где они?
- У Сингидуна, по ту сторону Дуная. Тарханы спрашивают, как быть: вести турмы и пленных, что при турмах, через Дунай или подождать, пока успокоится язва?
- Что ты мне про язву и переправу! - вскипел гневом и поднялся. - Говори, что с турмами с сыновьями? Как сильно поразила моровая язва, только одолевает, или одолела многих?
- Одних только одолевает, других уж одолела, достойный. Среди них несколько твоих сыновей.
- Кого именно?
Гонец заколебался: говорить или не говорить? У кагана - это все знают - немало их. Если считать только тех, что имеет от законных жен, пальцев на руках и ногах не хватит. А еще у него вон, сколько наложниц и у каждой по несколько их, рожденных от слюба с Ясноликим. Но знал гонец и то, что среди многих есть дети кровные и наикровнейшие, каганова опора и надежда. Что если среди семи, которых забрала язва, объявятся и родные ему? Гнев великого Баяна не знает тогда границ, а в гневе он на все способен.
- О, мудрый и милостивейший среди милостивых! - нашелся, наконец, гонец. - Пощади меня, бестолкового. В скорби и спешке не расслышал и не узнал, кого из сыновей твоих постигла смерть. Одно знаю: семь их забрали.
- Дандоло, Икунимон живы?
- Эти живые. Дандоло, Икунимона, брата Калегула видел. За других не знаю.
- О, Небо! - Баян переступил ползающего у его ног гонца и пошел твердой поступью к выходу. Вероятно, намеревался сесть на жеребца и скакать в ту сторону, где Сингидун и переправа при Сингидуне, но быстро одумался и круто повернулся к верным.
- Скачите кто-нибудь к переправе и узнайте, кого из моих сыновей забрал мор. Предводителям турм скажите: ни турмы, ни пленных через Дунай не переправлять. Пусть ведут всех в верховья Саввы, переправятся там на наш, аварский, берег и встанут лагерем. Авары - своим, пленные - своим, и пока не убедятся, что погасла язва, лагерей не покидать. Слышали, что сказал?
- Слышали, предводитель.
Все-таки изрядно был смущен тем, что принесли из-за Дуная. Ходил просторно перед палатками и метал молнии. То злился неизвестно на кого, то умолкал и лишь взгляды яростные бросал на встречных.
- Где тот, что принес нам эти злые вести? - остановился и спросил первого, что попал на глаза.
- Проводили вместе с твоими гонцами, Ясноликий.
- Хорошо сделали. Палатку эту сломать и сжечь, поставить другую и в другом месте. Ни одного из тех, что прибывают из-за Дуная, далее переправы при стойбище не пускать. Слушайте их на расстоянии десяти степеней и поворачивайте назад. Кстати, где эти турмы, которые шли паннонским берегом Дуная?
- Пошли по стойбищам.
- Проклятье! Среди них были пораженные язвой?
- Не слышали такого. Они заранее отобрали слабых и оставили их до ухода отдельной турмы.
- Это полбеды. Там, при язвленных, пусть остается и турма. Остальные пленные где?
- В овраге за Берестовой рощей.
- Убрать, и немедленно. Ближе, чем на сотню стадиев к стольному стойбищу никого не подпускать!
Не стал ждать, пока сломают и поставят новый шатер. Сел на жеребца и отправился в степь. Как надолго, никто не знал, даже те, кому положено ведать. И куда - тоже оставалось засекреченным. А вернулся - ничего утешительного не привез. Стойбищу велено было принять траурный вид и готовиться к почтению умершим.
Хоронили кагановых сыновей неподалеку от стольного стойбища, на высоком берегу Дуная, без плача материнского и сопровождения кровных. Таким было повеление кагана: чтобы мор не перекинулся на стойбище и тех, кто в стойбище, как и на землю между Дунаем и Дравой, поверженных ею сыновей его доставили Дунаем в небольших, наглухо забитых воловьей кожей лодьях, каждый в отдельной, и место на крутопади тоже подготовили особое. Только тогда, как произошло оно, захоронение, и те, которые отдавали своих родовитых собратьев земле, повернули в обратный путь, разрешено отправиться к семи неприметным на возвышении могилам конным турмам - тем, которые были в свое время с наследственными сыновьями кагана в походах и сечах, а сейчас оказались на этом, гепидском, берегу Дуная и остались непораженными мором. Воины шли смиренно тихие, друг другу вслед. В правой руке каждый из них держал за узду оседланного и при полном вооружении жеребца, в левой руке - калансуву с землей. Сблизившись с местом захоронения, говорили свое последнее "прощай", высыпали землю на одну из могил и так же тихо и смиренно отходили. Тому унылому и величественному их ходу, той бесконечной процессии не будет, казалось, конца. А могилы над погребенными росли и росли, их видно уже не только стойбищанам, но и тем, кто стоял или шел далеко от места захоронения. И только потом, как почтил кагановых сыновей последний из воинов, было разрешено подойти к могилам и оплакать похороненных их кровным - матерям, братьям, сестрам, всем, кто проживал в кагановом стойбище и так или иначе был причастен к роду кагана.
Плакал над свеженасыпанными могилами и каган. Не так, как жены его - рвать на себе волосы, посылая в мир громкие плачи сожаления, но, все же, плакал. Подходил сутуляще-надломлен к каждой, брал в руки землю, ее несли за ним, воздавал как воин воинам должное и приговаривал, глотая слезы:
- Прости, сынок. Прости и прощай! Дорого заплатят они мне за твою смерть. Так дорого, что и тем, которые в утробе матери сейчас, места на земле не будет. Небом клянусь: не будет! Мы еще возьмем Константинополь. Мы еще погуляем на пожарищах из костей ромейских!
Кого касались эти угрозы, и без толкований знали. Одного не могли понять: как после всего, что произошло на фракийских и мезийских долинах, можно мечтать о возмездии? Авары же позорно бежали от ромеев! До мести ли сейчас? Должен молить Небо, чтобы не было хуже. Если ромеи узнают, как испуганны и как рассеянны аварские турмы, могут перейти Дунай. А перейдут - погибель будет, потопом пойдут по их стойбищам.
Каган почему-то не думал так. Отдал дань умершим и пошел между жен проводить по детям своим тризну. Один день в одной пили и оплакивали, второй - во второй, третий - в третьей. И так всю неделю. А еще сокрушался потом, а еще охлаждал раны - если не телесные, то душевные, плакался если не каждой, то наиболее полюбившимся женам неудачами, что постигли его, великого воина, слушал их утешения-успокоения, и воспринимал ласки утешительниц. На те жалобы, как и на лечение их, право, не достаточно было недели. Поэтому и зашептались советники: как быть, что делать? Никто не решится нарушить закон: если каган находится между жен, детей своих, появляться на глаза не разрешено, а видеть с женами и подавно. Ждать же тоже не приходится. Послухи докладывают: ромеи не пошли восвояси, встали лагерями в ближних от Дуная городах и поселках и ждут чего-то. Есть очень вероятные догадки: потому не решаются преследовать аваров за Дунаем, что боятся моровой язвы. Поэтому аварам не следует сидеть и уповать на то, что когда-то будет. Должны воспользоваться страхом перед мором и помириться с ромеями.
- Надо позвать кагана. Без него ничего не сделаем.
- Как позовешь, если недозволенно? Советники переглядывались и отмалчивались.
- А ждать погибели разрешено? - поднялся Апсих. - Придется и это брать на себя, если среди вас нет мужей.
Не устыдились и не вскипели гневом, наоборот, оживились, и все, до единого.
- Иди, хакан-бег. Только тебе он и может простить вторжение.
Не слушал их. Сел на жеребца и через несколько мгновений стоял перед палаткой той, которая, знал, утешает сейчас кагана.
- Позови Ясноликого! - сказал, не отклоняя завесы.
На голос выбежали только любопытные до всего дети.
- Отца нет здесь. Отец там, - показали на соседнюю палатку.
- И это, правда, там? - улыбнулся малышам.
- Да так. Он покоится, велел не будить. "Вот незадача. Ну, раз уж решился, то буду отвечать до конца".
Подъехал и назвал каганову жену по имени, попросил выйти к нему. Отмалчивалась определенное время. Наконец подала голос:
- Кто ты и чего тебе?
- Неужели не узнаешь? Апсих я, хакан-бег. Позови Ясколикого.
Опять молчание. На этот раз не такое длительное.
- Зачем он тебе?
- Скажи, обязанность зовет. Я не смел, бы, беспокоить его, но есть неотложная необходимость. Должны решить, как быть с ромеями.
- Ясноликий сказал, чтобы убирался, - послышался злорадно ободренный голос.
Теперь Апсих отмалчивался, потому что действительно не знал, как ему быть.
- Я-то могу убраться, но Коментиол все еще топчется возле Дуная. Верные люди говорят, что не намерен убираться прочь.
Из палатки вышел вскоре и стал перед Апсихом сам хан.
- Это правда или ты хочешь разозлить меня?
- Не было бы правдой, разве я посмел бы объявляться перед своим повелителем. Есть верные вести: потому не идет через Дунай, что боится язвы. Следует воспользоваться этим и замириться с ромеями. Советники ждут тебя, предводитель. Приди и вразуми, как быть.
- Только не сегодня. Завтра.
Советоваться было о чем. Первое, можно ли полагаться на Таргита, если он все еще сидит на Родосе, а второе, с чем пойдут к ромеям? С тем, что и прежде: чтобы платили субсидии? После неудачного похода во Фракию не приходится как-то вспоминать о субсидиях.
- А если предложить им их пленных? - подал голос кто-то из советников.
- Как - предложить?
- У нас их двадцать тысяч. К зиме должны сбыть, иначе погибнут. А где сбудем, если работорговые рынки сплошь византийские? Вот и пойти с этим к императору: пусть платит половину или четверть цены и берет себе своих легионеров.
- Это может быть поводом к переговорам, однако не резоном. Ищите резоны.
Искали день - и не нашли, искали второй - тоже. А на третий же ромеи подоспели и подсказали. Пришло посольство от Коментиола и потребовали, чтобы им вернули стратега Каста. Без него, мол, не могут уйти от Дуная.
Совет и оживился: причина для переговоров есть. Но не о том подумал в тот момент Баян.
- Это как - отдать? Без мира и согласия? Чтобы тот же Каст повел завтра ромейские легионы на аваров.
- Стратег Коментиол дает слово: уйдет от Дуная, когда вернете Каста. А это и будет началом переговоров о мире и согласии.
Советники не только зрением - всем видом своим рвались к Баяну, пыхтели подсказать ему: соглашайся. Но Баян закусил уже удила, ему не до советников.
- Стратег Коментиол говорит одно, а император может сказать другое. Заявляем о своем желании обменяться посольствами - и немедленно, а уже посольства договорятся, как быть с миром и согласием между нами, как - с Кастом.
Ромейские нарочитые все еще пытались заверить Баяна: то, что легионы их снимутся и пойдут - не верная ли примета о примирении? Но ничего, каган стоял на своем. Единственное, что пообещал послам Коментиола, - Каст будет выделен из числа пленных, до подписания договора будет жить в тепле и достатке. Чтобы освобождение его ускорилось, пусть стратег Коментиол поспособствует, чтобы ускорилось заключение договора между аварами и империей. Послы аварские отправятся в Константинополь в ближайшие дни.
Когда ромеи ушли, посоветовались и встали на мысли: на Таргита не полагаться, собирать другое посольство и повелеть ему держать себя на переговорах с императором и его людьми не как побежденные с победителями, а как такие, которые могут меряться с Византией силой, и, прежде всего, должны сказать императору, что они, авары, склонны жить с Византией в мире и согласии и быть ее стражей дунайских рубежей, однако, в том лишь случае, если Византия будет принимать их за наемное войско, а не за рабов, как было до сих пор; если она, империя византийская, будет придерживаться заключенного с аварами договора и исправно будет платить им субсидии, а не будет тянуть, или совсем будет уклоняться, как было прежде. Если же речь пойдет о выкупе стратега Каста, посольство должно сказать императору: авары готовы вернуть Византии не только стратега Каста, а и остальных пленных - как легионеров, так и людей ромейских с городов и поселков. Однако император должен знать: все, добытое воинами в битве, добывается кровью и принадлежит, значит, воинам или их кровным. Каган не властен отнять их и передать императору. Это может сделать выкуп. Учитывая примирение и согласие, он будет не высоким: всего в полцены. Если ромеи будут упираться, легионеров, как и граждан империи, можно сбыть дешевле.
Послы аварские вернулись из Константинополя довольно быстро, а привезли не так уж много. Император Маврикий соглашался заключить с аварами договор на мир и согласие, однако за сторожевую службу на рубежах обещал платить не сто, а все-таки восемьдесят солидов. За стратега Каста тоже согласился дать столько, сколько потребовали, а граждан своей земли, как и рядовых легионеров, отказался купить.
- Даже за четверть цены? - не поверил Баян.
- Даже за четверть цены. Покупают, сказал, рабов, а они, империя, запрещают кому-либо покупать или продавать граждан Византии. Если авары хотят взять за них солиды, пусть обращаются к родственникам пленных. Это был гром среди ясного неба. И кагана и его советников потрясло это так, что они потеряли на какое-то время дар речи. Ведь они посчитали, сколько будут иметь за пленных в целом, сколько - за каждого в отдельности, и все это - подумать только - выпадает теперь из рук. А, кроме того, что же делать с полоненными? По стойбищам не разберешь их, как рабов не используешь - пораженные язвой, а кормить двадцать тысяч за так… Кто на это пойдет и кому это надо?
- Что вы сказали императору?
- Сказали, что такого договора не подпишем. С пленными пусть как знает, так и поступает, а если вспомогательные двадцать тысяч солидов (к восьмидесяти согласованным) не будет платить, мира не будет, и договор о том с Византией не подпишем.
Не часто нарушает каган общепринятое, то, что перешло к нему от дедов и прадедов рода аварского. А на этот раз нарушил. Не усидел на столе, вышел перед послами и сказал:
- Хвалю за мудрость, послы мои. И за мужество также. Пусть знают ромеи: мы не боимся, - обернулся к советникам и сказал уже не только послам, а и советникам: - Это не беда, что мы оступились перед ними во Фракии, что наши турмы понесли там ощутимые потери. Род аварский - плодовитый род. На место упавших на поле боя, придут другие, моложе и усерднее, чем отцы и братья их. Перехваченная слава - не перехваченная возможность. Мы еще померяемся с ромеями силой!
Не очень уверены были советники, что померяются еще с ромеями силой, тем более сейчас и на равных - турмы вон как поредели и предводитель их постарел уже, лета совершенно отбелили голову, однако услышали его строгий голос - и воспряли духом: так будет! Перехваченная слава - не перехваченная возможность!
- Слава предводителю гордого племени аваров! Слава великому Баяну!
Все, казалось, произносили ему здравицы и все радовались присутствию в себе ратного духа. А между тем это только казалось. Апсих сидел рядом с каганом, однако не кричал "слава" и ратным духом, как другие, не воспылал.
- Чтобы перенять у супостата возможность, - сказал, улучив момент, - надо сначала очиститься.
Сказал достаточно тихо, без надлежащего восклицания, однако все услышали и сосредоточили на нем любопытные взгляды своих глаз.
- От чего?
- Хотя бы от скверны, которую принесли с собой из Фракии.
То ли не знали, как можно очиститься, или не совсем поняли, что имеет в виду.
- Может, хакан-бег высказался бы яснее?
- Можно и яснее. Скажи, каган, что будем делать после всего, что привезли послы от императора, с его недобитками - пленными? Мор, занесенный ими, набирает силу. Он многих забрал уже, еще больше заберет людей, когда ничего не сделаем и немедленно. К зиме идет.
Каган взвешивал и взвешивал его пристальным взглядом.
- Хакан-бег не знает, что делать? Вывести в поле и посечь.
Советники скрестили на своем предводителе посоловевшие от изумления глаза и отмалчивались.
- Все двадцать тысяч?
- А как же? Императору не жаль их, четверть цены поскупился дать, а вы удивлены, у вас дрогнула рука?
- Это двадцать тысяч, Ясноликий!
- Другого совета нет. По стойбищам таких не пошлете, на рынках тоже не продадите. Кто купит, зная, что между них ходит мор? Чтобы положить этому конец, остается одно: вырезать пленных. А чтобы все это не бросалось так сильно в глаза, отбирайте по сотне или тысяче, выводите в поле и напускайте на каждую тысячу новую турму, желательно молодых и самых молодых воинов. Пусть учатся мужественному делу и закаливают для грядущих сечей сердца.