- Ваша светлость, ты, как и прежде, любезен выше похвал. И всё-таки тебе придётся меня выслушать, - заявил Деди.
- И не подумаю! Всё сказанное тобою будет лживо.
- Вот уж нет. - И, продвигаясь к своей цели, Деди, явно издеваясь над Удоном, сказал: - Наш император требует от тебя всего лишь отказаться совать свой нос к россам. Стало известно государю, что ты намерен свататься к великому князю, так Генрих сие запрещает тебе.
- Что?! - в яростном гневе крикнул Удон. - Мне, маркграфу Нордмарки, он грозится запретом! Ну так пусть Рыжебородый Сатир догадается, каков мой ответ! - Удон повернулся к стене и схватил висящий на ней меч. - Защищайся! Или я сей же миг снесу тебе голову!
- Не надо пугать, старый козел! Я и сам умею бодаться! - И Деди извлёк меч. - У меня больше желания проткнуть тебя!
- Меня - проткнуть! Ах ты винная бочка!
И маркграфы схватились. Зазвенела сталь. Они долго гоняли друг друга по залу. Удон был по-прежнему искуснее Деди, он теснил его в угол и, загнав туда, нанёс колющий удар в правое плечо. Однако богатыря Деди трудно было свалить лёгким уколом. Он ударил по мечу Удона, ринулся в "пролом" и нанёс ему сильный удар в грудь. Удон перегнулся и медленно осел на пол. Он был жив, и Деди сказал ему:
- Надеюсь, теперь ты не помчишься на Русь, - с тем и покинул замок.
Рана оказалась смертельной. Как ни пытались лекари, коих привезли из Гамбурга, спасти Удона, им это не удалось, и через неделю, в первых числах марта, маркграф Нордмарки Удон Штаденский скончался. Северные князья пытались обвинить фаворита Генриха в убийстве Удона, но свидетель их поединка барон Саксон опроверг это обвинение.
- Ему бы сдержаться и исполнить волю императора, но он поднял меч, - сказал в день похорон барон Саксон в кругу близких маркграфа.
Вскоре же после похорон Удона вдова графиня Гедвига и княгиня Ода отважились исполнить волю покойного и тайно отправили на Русь посланников, а с ними и Генриха, дабы они привезли невесту. Все заботы по сборам в путешествие княгиня Ода взяла на себя, а чтобы дальняя дорога оказалась удачной, Ода отправила в Киев вместе с посланниками своего сына Вартеслава. И в первых числах апреля двадцать всадников и два дорожных дормеза ночью покинули Штаден и умчали в далёкий Киев.
Странным было при этом поведение юного маркграфа Генриха. Или смерть отца на него сильно повлияла, или что-то другое, но он оставался ко всему безучастным. Всё протекало помимо его воли и словно бы не касалось его. Он не обижался на то, что даже теперь, когда он вступил в наследство всего достояния отца, с ним обращались как с малым ребёнком. И может быть, по этой причине он думал о будущей невесте как о каком-то призрачном существе. И он давно забыл, что о ней говорила тётушка Ода. Большую часть пути он проводил в дормезе и даже редко встречался с Вартеславом.
Сын княгини Оды, князь Вартеслав, был лишь на год старше Генриха - разница пустяковая, но он уже казался настоящим воином, способным сразиться с любым врагом. Он лихо скакал на коне, крепко держал в руках меч и копьё, метко стрелял из лука. Когда Вартеслав и Генрих стояли рядом, то сходство у них было в одном: оба белокурые и голубоглазые. Наверное, в том и другом сказывалось влияние славянской крови. Ведь один из Штаденов в роду Генриха был выходцем из Великого Новгорода, а Вартеслав был сыном киевлянина. Во всём остальном они были прямой противоположностью. Вартеслав широк в плечах, прям как свеча, подвижен и ловок. Сильная кровь Святослава и Оды дала крепкий плод. Генрих проигрывал брату во всём и, может быть, по этой причине сторонился его. Вартеслав не докучал Генриху. Если они были в пути, то князь днями не покидал седла. Он уже один раз прошёл этим путём и гордился тем, что мог вести отряд не сбиваясь с дороги. Он вёл спутников по мирным землям. В Венгрии и Польше у него были родственники. И как-то он сказал Генриху:
- Нам везде окажут честь и тёплый приём. В этих державах знают моего батюшку и помнят деда Ярослава Мудрого. Нам и в Норвегии, и в Швеции будут рады, ежели судьба занесёт.
Генрих отмалчивался. После смерти отца он не выходил из угнетённого состояния. Не зная отношений отца с маркграфом Деди, он лишь догадывался, что они сошлись в поединке не случайно и что виною тому прежде всего император. Маркграф часто сетовал: "Батюшка, зачем ты покинул нас?" И у Генриха было основание сетовать и печалиться. Не осталось у него в роду личности, которая бы восполнила утрату. Маркграфа Нордмарки Удона уважали все северные князья Германии. Будут ли они уважать его, Генриха, он того не ведал. Юный маркграф понимал своё назначение: продолжать и укреплять династию Штаденов. Но с горечью приходил к мысли о том, что ни то ни другое ему не дано. Знал он, что юноши в его годы уже умели утолять жажду плоти. Он же ощущал себя пустым сосудом, в коем не было никакого брожения человеческих страстей. Он даже представить не мог своего поведения, когда вдруг окажется супругом юной, горячей особы, камни - это он вспомнил, наконец, - её рисовала огневая тётушка Ода. Иной раз к нему приходила дерзкая мысль: сбиться с пути и исчезнуть где-нибудь в глухом монастыре, надеть монашескую сутану. Однако на пути к исполнению этого желания стояла мать, единственная его любовь. Знал он, что и она любит его всем сердцем. Потому он никогда не отважится чем-либо огорчить её, принести горе. Что ж, решил Генрих, он женится ради матушки и будет достойно нести супружеский крест.
С такими мыслями, не замечая красот окружающего его весеннего мира, юный маркграф Генрих добрался до Киева, дабы встретиться со своей будущей женой, княжной Евпраксией, которой в эту пору пошёл четырнадцатый год. И всё-таки Генрих боялся встречи с огневой девицей. Хотя тётушка Ода и выдавала княжне похвалу в добродетелях, а для Генриха сие оборачивалось угрозой его будущей размеренной и созерцательной жизни.
Однако юному маркграфу нельзя было отказать в уме и даже в изворотливости оного. Ещё не повидав будущую не веслу, он нашёл путь, как избавиться от её докучливости. Генрих был убеждён, что вправе распорядиться судьбой невесты, ежели помолвка состоится и он увезёт её в Германию. С такими побуждениями и появился маркграф Штаденский в стольном граде Киеве.
Глава третья
ТУМАН
Много гроз отшумело за минувшие тринадцать лет над Киевской Русью, много воды упекло в Днепре с той поры, как в половецкой кибитке появилась на свет озарённая улыбкой княжна Евпраксия. По воле судьбы её отец Всеволод ещё шесть лет княжил в Переяславле. А после смерти брата, князя Святослава, получил в удел некогда принадлежавшее ему Черниговское княжество и мирно правил там на благо черниговцев два года. И вся жизнь на Руси протекала мирно, пока не вошёл в силу и не ощутил себя обездоленным и обкраденным своими дядьями князь Олег, старший сын Святослава. Собрав в Тмутаракани сильную дружину, позвав в союзники половцев, князь Олег поднял мятеж против великого князя Изяслава и князя Всеволода, который якобы получил в удел Черниговское княжество вопреки Божьей воле и его, Олегову, желанию, и отправился освобождать Чернигов. Коварное нападение Олега застало Всеволода врасплох. Он сумел собрать лишь малую дружину и выступил вместе с сыном Владимиром Мономахом против Олега и половцев. Но был наголову разбит в сече на реке Сожице. Всеволод бежал с семьёй в Киев и пришёл на поклон к старшему брату, великому князю Изяславу.
- Пособи, батюшка, избавиться от дерзкого Олега и половцев.
Изяслав, зная коварство Олега, испугался, что с ним придут на Русь многие беды, и согласился выступить против братенича, наказать его за дерзость и непочтение старших.
И братья Ярославичи двинулись с сильной ратью к Чернигову, встретились с воинами Олега и с половцами на Нежатной ниве близ Сожицы. В упорном сражении они одолели рать Олега и орду половцев, прогнали их с черниговской земли. Но в этой жестокой сече пал от вражеской руки великий князь Изяслав. О славном и добром князе печалилась вся Русь. Престол переходил к старшему сыну Изяслава Ярополку. Но благородный молодой князь отказался от великого княжения в пользу своего дяди князя Всеволода.
С тяжёлым сердцем вступил на престол князь Всеволод. Его одолевала мучительная страсть. Он хотел, чтобы державу не терзали междоусобные брани. И Всеволод добился своего добротою помыслов и дел. Русь, как и при его батюшке Ярославе Мудром, не знала потрясений и процветала. Всеволод по примеру отца много занимался державным устройствам, а все военные заботы по отражению иноземных врагов поручил своему способному и отважному воеводе - сыну Владимиру Мономаху, коему в эту пору миновало двадцать пять лет.
В эти мирные годы и подрастала княжна Евпраксия. Сказывали, что Всевышний подарил Евпраксии достойное её имени занятие - благоделание. И она тянулась к этому прилежно и с радостью. Она любила движение и, подрастая, не знала покоя, обо всех заботилась. Лишь только кто заболеет в княжеских палатах, Евпраксия уже тут как тут. То мазями кого-то растирает, то настоями из трав поит, какие матушка приготовила по заветам иранки Осаны. Перед самым появлением послов из Германии князь Всеволод простыл на пути из Чернигова в Киев, в пояснице разогнуться не мог. Так Анна вместе с доченькой взялись его лечить. Их чуткие руки нашли замершие от холода позвонки и оживили их, дали им новую жизнь. Да и ко времени.
Примчали гонцы с западных порубежных земель с вестью о том, что в Киев идёт германское посольство, а цели его гонцы не проведали. Великий князь два дня голову ломал: какая нужда у германцев возникла, чтобы на Русь послов отправлять? Да прежде всего подумал, что вдовствующая княгиня Ода надумала вернуться в Киев, за милостью послов гонит. Этой бойкой вдовице, считал Всеволод, что на ум взбредёт, то она и исполнит. Но, в мелочах осуждая Оду, он относился к ней доброжелательно, любил с нею поговорить на её родном языке. Он же, образованный собеседник, всегда Оде был любезен.
Дальше Оды мысли Всеволода не продвинулись. А о том, что из Германии могли нагрянуть сваты, у него и на уме не было, потому как старшие дочери давно определили свою судьбу, а младшая, Евпраксия, ещё не невестилась. В это покойное для великого князя время он часто вспоминал завещание батюшки, который наказывал сыновьям перед кончиной, чтобы пеклись о своих чадах так, как пёкся он. И Всеволод усердно выполнял завет Ярослава Мудрого. Он дал образование старшему сыну Владимиру. Оно хорошо помогало ему во многих военных делах, он преуспевал в победах и подвигах. Природный ум и дарование вкупе с науками позволили Мономаху в будущем создать мудрое и достойное великого человека "Поучение", написанное для своих сыновей, но полезное для всех россиян. Дочери Всеволода Анна-Янка и Ефросинья тоже были обучены им достойно. Теперь и младшие дети Всеволода успешно посягали грамоту и науки. Тут и княгиня Дина оказывала князю помощь. Вторая жена Всеволода, по мнению тех, кто не знал её, была проста и бесталанна. Но все они ошибались, как и летописцы той поры, утверждая, что она была половчанка или куманка. Князь Всеволод был достаточно искушён, чтобы по достоинству выбрать и оцепить женщину, кою надумал взять в супруги. Как бы она ни была красива, сие не завлекло бы соединить свою судьбу с полудикой степнячкой. И утверждение о расчёте Всеволода породниться с половцами ради мира не имело под собой почвы. Он знал, что никакое родство-кумовство не остановит половцев от набегов на Русь. Их коварство было безгранично. Даже женщины страдали этим. Слово "честь" им было незнакомо. Чего никак нельзя было сказать об Анне. Она дорожила честью, выше всяких похвал. Двадцать три года, прожитые Всеволодом с Анной, показали, что рядом с ним стояла женщина, достойная величия. Киевляне знали её как добрую и заботливую государыню, их беды были всегда близки ей. Она не держала втуне тайны иранского врачевания и щедро помогала больным и страждущим. А чисто русская, не броская, нет нежная красота Анны дополняла её душевный мир. За всё это Всеволод и любил свою "полонянку". И детей, нажитых с Анной, Всеволод любил сильнее, чем Янку и Ефросинью, которые пошли характером в матушку и отличались высокомерием и холодностью. Всем они давали знать, что есть внучки императора Византии Константина Мономаха.
Размышляя о близких, великий князь и в помыслах не мог увидеть какой-либо повод о скором изменении судьбы своей младшей дочери Евпраксии. И в тот час, когда в Киев прибыли германские посланники, Всеволод с дочерью и сыном Ростиславом были в книгохранилище храма Святой Софии. Появление там князя Вартеслава было для Всеволода полной неожиданностью. За прошедшие годы со дня отъезда из Киева Вартеслав возмужал, и было трудно узнать в молодом воине худенького подростка.
- Дядюшка Всеволод, я так спешил увидеть тебя, что не дождался в теремах! - горячо произнёс Вартеслав, появившись в дверях.
- Братенич! Экая радость! Да какой ветер тебя занёс? - удивился Всеволод. - Я знаю, что к нам идёт германское посольство, но о тебе гонцы не передавали.
- Это я не велел им того говорить. А теперь вот удивил тебя, дядюшка. - И Вартеслав низко поклонился великому князю.
Всеволод шагнул к нему и обнял, но спине похлопал.
- Вижу, добрым молодцем поднялся. Теперь подивись на моих молодых. Евпраксия скоро заневестится. И Ростислав крепким молодцем растёт.
Вартеслав погладил по плечу Евпраксию, а на большее не отважился. Она улыбнулась, сказала ласково:
- Ах, братец, я ведь не киса. Сколько не виделись. Мог бы и... - Да сама и поцеловала Вартеслава в щёку. - Ты нам любезен.
Когда Вартеслав потискал за плечи одиннадцатилетнего Ростислава, великий князь спросил его:
- С чем пожаловал, братенич? Кто послов привёл?
- Так по воле матушки я и привёл. А какая справа у них, то особый разговор, князь-батюшка.
Всеволод вспомнил: когда брат Святослав три года стоял великим князем и Ода была при нём, послы из Римско-Германской империи часто наведывались к ним. И даже помощь от имени императора предлагали, ежели против Польши нужно будет идти. И вот уже пять лет они и носу не показывали на Русь. А и появились, так не от имени государя, а по воле княгини Оды. Оказия! И Всеволод понял, что ежели намерен что-то узнан, от братенича, то должен поговорить с ним с глазу на глаз. Он подумал, что прочие гости подождут, коль главный посланник здесь. Отправив Евпраксию и Ростислава в храм, где шла служба, он сказал Вартеславу:
- Теперь, братенич, поди скажешь, с чем пожаловал. - Всеволод усадил племянника к столу на котором лежали раскрытые рукописные книги, сам сел напротив.
- Скажу, князь-батюшка, токмо пусть сказанное не будет для тебя громом среди ясного неба.
- Ничего, к грозам привычны. Уж не с матушкой ли твоей что случилось?
- Нет, дядюшка, матушка здравствует и бойка, как молодица.
- Вот и слава богу. Тогда выкладывай.
- Начну издалека. Есть у матушки сродники в германских землях Саксонии. И старшего из них, маркграфа Удона Штаденского, государем величали. Да так и было. Дядюшка Удои стоял вторым вельможей близ императора. Однако нонче весной преставился, и вся полнота власти перешла к старшему сыну Генриху Штаденскому, коему минуло шестнадцать лет. На домашнем совете моя матушка и его, графиня Гедвига, сошлись во мнении, что Генриху пора искать невесту, и матушка посоветовала отправить послов к тебе, дядюшка, и просить, чтобы отдал Генриху дочь свою Евпраксу. Вот и весь сказ.
Громом среди ясного неба исповедь Вартеслава не прозвучала для Всеволода. И всё-таки он был удивлён тому, что услышал. Больше того, Вартеслав его озадачил. Было известно ему, что отношения между православной и католической церквями в последнее время стали враждебными. И глава русской церкви митрополит Иоанн не раз с амвона Софийского собора читал поучения - "Церковные правила", в каких он "ревностно осуждал обыкновение Князей Российских выдавать дочерей за Государей Латинской веры". Не хотелось мягкосердому и благочестивому князю идти встречь митрополиту Всея Руси. И потому он не знал, что ответить на услышанное от Вартеслава. Но чтобы не уронить великокняжеского достоинства и не посеять в душе юного посла смятения, сказал:
- То, любезный братенич, присказка к сватовству, а само оно впереди и суть его проявится, как жениха увидим.
- Так я привёл его на Русь, дядюшка, - поспешно заявил Вартеслав. - Ждут и жених, и посланцы твоей милости на княжьем дворе.
И вновь Всеволод был озадачен. Коль жених здесь, то предстоит ему и решения принимать однозначные: или с митрополитом остаться в ладу, или послов не лишить надежды. А третьего и не дано. "Ах, Ода, Ода, как ловко всё придумала, как бойко всё в движение привела", - посетовал Владислав и встал из-за стола.
- Коль так, братенич, иди в терема. Токмо прошу тебя: никому из моих ни слова о том, зачем прибыл на Русь. Ни слова!
- Но почему, дядюшка? - спросил Вартеслав.
- Пока не скажу. И не торопи. А теперь иди, я же в храм зайду. - И князь ушёл.
Конец апреля был жарким, солнечным. Всё в природе уже пробудилось к новой жизни. Киев утопал в зелени и цветении садов. Германские посланцы в ожидании великого князя сбились в кучку близ гридницы. Их конные воины и возницы с дормезами были отправлены на хозяйственный двор. Маркграф Генрих созерцал великокняжеские палаты. Тут было на что посмотреть. Ярослав Мудрый в последние годы жизни перестроил всё подворье. И теперь на месте деревянных теремов возвышался каменный дворец, украшенный многими диковинными для чужеземца башенками, рустами, маркизами, наличниками из византийских изразцов и мрамора. Маркграф Генрих ценил красоту и, несмотря на юный возраст, понимал в ней толк. Ему нужно было с кем-то поделиться своими впечатлениями, и он заговорил с "прилипшим" к нему от самого Штадена епископом Фриче:
- Ваше преосвященство, посмотрите, как всё легко, изящно и весело. Поистине искусные мастера творили сие чудо.