- Прости, государь, но Шваба я никогда не полюблю так, как тебя. Лучше будем собирать войско, чтобы идти на него. Как мне хочется укоротить того осла на голову! - И Деди раскатисто засмеялся.
Генрих не отозвался на призыв маркграфа. Он ничего не мог противопоставить сплочённым силам князей Германии. У него не было достаточно войска и денег, чтобы нанять новых воинов. Даже приближённым - минестериалам - он не мог выплачивать жалованье, потому как казна была пуста и так продолжалось уже три года. Он ещё держал в руках корону императора, его ещё чтили, но круг подданных, признающих его власть, с каждым годом сужался. И оказался, наконец, мизерным, когда в марте 1080 года папа Григорий VII отказал ему во всякой поддержке в борьбе за королевский престол и вторично отлучил его от церкви. О причине отлучения Деди вспомнит потом и согласится с понтификом в том, что тот поступил по справедливости.
В те тяжёлые весенние дни, когда Генрих попал, казалось бы, в безвыходное положение, судьба в какой раз проявила к нему милость. Неведомо по каким причинам, поговаривали, что был травлен, скончался Рудольф Швабский. Избранный съездом князей Германии единодушно, он так и не поднялся на престол, не вкусил королевской власти. Смерть Рудольфа Швабского словно отрезвила германский народ. По всей Германии прекратились волнения, епископаты и города вновь присягнули на верность императору.
Генрих расправил плечи. Однако, непредсказуемый по характеру, вместо того чтобы благородно править государством, он развязал новую войну. Собрав своих верных минестериалов, он сказал им:
- Я благодарю вас, что не оставили своего императора в беде. Теперь пришёл наш час взять в руки всю полноту власти в империи.
- И что вы намерены делать, государь? - спросил его маркграф Деди.
- Три дня назад ко мне приходил за советом граф Паоло Кинелли. - Генрих показал рукой на молодого черноглазого красавца. - Он говорил, что у него в Риме очень важные дела о наследстве. Спрашивал меня, когда он туда может попасть. Тогда я ответил, что не знаю. Теперь говорю другое: любезный граф Паоло, вы сказали, что в своих имениях можете набрать войско в три тысячи человек, что у брата наберётся больше тысячи, а вам, чтобы войти в Рим, нужно тысяч пятнадцать, что недостающие тысячи воинов будут моими. Да, господа, я объявляю папе римскому Григорию Седьмому войну. И пусть это не удивляет вас, потому как знаете, сколько обид он мне причинил. Я объявляю войну за самодержавие! Я низложу папу и заточу его в монастырь. Я вновь подниму на престол церкви преданного мне и оскорблённого Григорием папу Климента Третьего. Мы наведём в Священной империи порядок и тишину.
В тот день маркграф Деди очень удивился. Он впервые услыхал от императора подобное откровение и подумал, что теперь ему и всем минестсриалам придётся много поработать. К тому же император отдаст им повеление раскошеливаться и добывать деньги, которые потребуются для похода на Рим, собирать под знамёна императора войско.
Однако в скором времени планам Генриха не дано было осуществиться. Обстоятельства вынудили его покинуть Верону и переехать в Кёльн. Вскоре же в императорском дворце появился антипапа Климент и доложил Генриху о том, что маркграф Удон Штаденский намерен отправить к великому князю России сватов, дабы учинить помолвку своего сына с какой-то из дочерей великого князя.
О том, что произошло дальше, маркграфу Деди не хотелось вспоминать. И теперь, покинув Гамбург, маркграф пытался разгадать замыслы Генриха, который скакал, по мнению Деди, неведомо куда и зачем. Но ближе к вечеру на развилке дорог маркграф увидел знакомую ему старую капеллу. Он вспомнил, что эта капелла стоит на пути из Штадена в Кёльн и Гамбург. И маркграф понял, что император направляется в Штаден. Деди был поражён. "Как он может появиться перед лицом графини Гедвиги, которая убеждена, что виновником смерти её супруга есть не только я, но и император", - подумал Деди и на развилке сказал:
- Ваше величество, нам лучше повернуть не направо, а налево.
- Это ещё почему? - гневно сверкнув глазами, спросил Генрих. - Ты же не виноват в том, что Удои напал на тебя. Или за тобой какая другая вина перед Гедвигой?
- Вам это лучше знать, - ответил Деди.
- Верно. Потому я и еду в Штаден, что ни моей, ни твоей вины перед графиней нет.
Маркграф знал, что отговаривать императора бесполезно. Он подумал, что, может быть, Гедвига не забыла всё то хорошее, что объединяло императорский дом и дом Штаденов. Ведь когда-то мать Гедвиги была при матери Генриха, императрице Агиесе, первой дамой. Поэтому будет милосердна к ним. Но, согласившись следовать в Штаден, маркграф не видел надобности делать визит к графине Гедвиге. Подумать только, ведь Генрих больше чем на два месяца оставил войско в Италии, доверив его маршалу Ульриху Эйхштейну и графу Паоло Кинелли, хотя не был уверен в их преданности и они могли переметнуться на сторону папы.
Генрих и сам знал, что рискует многим, если не всем, что к тому времени держал в руках. Но знал он и другое: если у него будут деньги для ведения войны с сильным войском папы римского, то он и перед князьями выстоит. Деньги - вот что ему нужно для укрепления тропа. Пасмурный день был на исходе. Лишь только полоска вечерней зари, горевшая на дальнем западе меж облаков, погасла, как быстро стало темнеть. До Штадена оставалось ещё половина пути. Генрих попытался гнать копя, но у его спутников и у воинов кони были слабее. Вскоре он оказался на дороге в одиночестве. Это ему не понравилось, и он придержал своего скакуна. Первым императора догнал Деди.
- Ваше величество, впереди таверна, - сказал он. - Надо бы остановиться на ночь. Мы гоним коней от Мейсена больше четырёх суток Скоро они падут.
- Я подумаю, - ответил Генрих. Он всматривался в даль и, заметив впереди несколько огней, спросил Деди: - Ты видишь что-нибудь впереди?
Присмотревшись, маркграф ответил:
- Похоже, что путники жгут костры.
- Странно. И зачем, ежели таверна рядом? - размышлял Генрих. И вдруг его осенило: "Уж не караван ли это?" И он позвал стременного: - Ламберг! - Тот подскакал. - Видишь огни? Узнай, кто возле них!
- Исполню, ваше величество, - ответил Ламберг и помчался к огням.
Прошло несколько минут, и вдруг огонь одного костра взметнулся и осветил стоящих между деревьями верблюдов. Сомнений не оставалось: там караван. И мелькнула у Генриха простая и убедительная мысль: "Я конфискую состояние каравана. Никому в державе не дано нарушать моих законов". Приняв такое решение, император почувствовал прилив сил. Он понимал, что за эту конфискацию его могут обвинить в незаконных действиях, но кто бросит обвинение ему в лицо? Нет такого человека в его окружении. К тому же он конфискует добро не для себя, а ради спасения державы, успокаивал совесть Генрих.
Вернулся Ламберг. Сказал императору:
- Ваше величество, там россы с верблюдами.
- Ты славный воин, Ламберг, - отозвался Генрих, продолжая размышлять, как ему лучше и вернее поступить. Он соображал быстро, и к нему пришла новая задумка, имеющая под собой крепкую почву. Сейчас он появится перед путниками и велит арестовать всех немцев. Их, как ему известно, чуть больше десяти. За главного - барон Вольф. И он обвинит Вольфа и прочих в измене императору. Обвинение прозвучит убедительно, потому что маркграфу Удону было запрещено отправлять послов в Россию. Запрет нарушен. Что это, как не измена? Дальше всё будет просто: арестованных уведут в одну сторону, караван погонят в другую, и никто не узнает, где он исчезнет. Всё это Генрих успел продумать до того, как его отряд приблизился к каравану. И настал миг, когда обдуманное нужно было донести до приближённых. И конечно же, в первую очередь до маркграфа Дели. Ему предстояло играть первую роль. Он позвал Деди, который следовал позади, сказал:
- Сейчас ты возьмёшь воинов, подойдёшь к каравану и арестуешь всех саксонцев. Всё исполнишь волею императора.
У маркграфа не было времени на размышления, и он ответил:
- Исполню, как сказано. - И спросил: - Что с ними делать?
- Скажешь, что они обвиняются в измене государю, приставишь к ним барона Хельмута и скажешь, чтобы гнал в Майнц. Оттуда я их отправлю в Италию к войску.
- Всё ясно, ваше величество, - ответил Деди и посмешил к воинам.
Император вновь позвал Ламберта.
- Барон, иди следом за маркграфом. Как только он арестует саксонцев, вернёшься и доложишь.
Ламберг молча последовал за Деди. Через минуту-другую Деди и воины были в роще. Император видел их, пока их не скрыла тьма. Время текло медленно. Генриху показалось, что прошла вечность, а Ламберг всё не возвращался. Он уже подумал, что совершил ошибку. Надо было с ходу навалиться всей силой, захватить караван, а тех, кто при нём, предать мечу. Но ход мыслей оборвался. Генрих услыхал звон мечей, а вскоре появился Ламберг.
- Ваше величество, там сеча! - крикнул он. - Россы защищают караван людей маркграфа.
Генрих, как истинный воин, крикнул: "За мной!" - и повёл воинов и приближённых к каравану.
Там всё случилось не так, как задумал Генрих. Когда отряд Деди приблизился к каравану и он огласил волю императора, ему возразил камергер маркграфа барон Вольф:
- Иди и скажи Генриху, что у нас нет императора. Мы слышали, что он низложен. И нет над нами его воли.
- Вы ещё и оскорбляете императора! - Деди обнажил меч и крикнул своим воинам: - Взять их!
Вельможи маркграфа Штаденского развели костёр в стороне от воинов россов, дабы не беспокоить верблюдов. И Деди воспользовался этим, окружил саксонцев. Но, как он потом скажет, всё испортил камер-юнкер маркграфа Генриха Саксон. Он знал славянскую речь и крикнул:
- Тихон, ратуй!
Сотский Тихон, что стоял во главе полусотни Евпраксии, был всегда готов к тому, чтобы обнажить меч, кого-то защитить, на кого-то напасть. Он крикнул: "Други, за мной!" и в мгновение ока полусотня русичей была близ немцев, взяла их в хомут.
- Тихон, оборони нас! - вновь раздался крик Саксона.
С обнажённым оружием, прикрываясь щитами, русичи двинулись на воинов Деди. И зазвенели мечи. Но хомут затягивался всё туже. И Деди понял, что его воинам грозит гибель, потому как могучим россам, защищённым червлёными щитами, ничего не стоило их уничтожить. И Деди крикнул:
- Стойте! Мы не будем сопротивляться! - И первым убрал меч в ножны.
Люди маркграфа Генриха попытались вырваться из кольца воинов императора, но всюду натыкались на выставленные мечи. И тогда сотский Тихон дерзнул отобрать у них оружие, приказал своим воинам:
- Избавьте их от мечей!
Стена пред немцами сомкнулась, щиты, мечи, суровые лица. И голос Тихона, понятный всем:
- Бросай оружие!
И простые воины положили на землю мечи. Они не хотели драться с россами, не затем их посылали в рощу. Но маркграф Деди и вельможи убрали мечи в ножны, считая для себя зазорным бросать их на землю.
А в это время в роще появился отряд воинов во главе с императором. Они налетели на русичей. Но никто из ратников Тихона не оплошал, и началась настоящая сеча. Сам император кружил на коне, нанося удары по щитам россов, но они умели защищаться от всадников, знали, что конный воин перед пешим со щитом уязвимее. Коня пешему легко достать и поразить. И многие кони были повержены, а всадники оказались на земле. Одни из них были придавлены конями, другие стали добычей русичей. Тихон и его воины вытеснили отряд императора на опушку рощи. Сам император едва избежал гибели, когда перед ним возникли два рослых воина. Они перед ним почему-то замешкались, а он, подняв на дыбы коня, вырвался на опушку. Генриха душили гнев и стыд - мало того, что он не справился с полусотней россов, но потерял много своих воинов и коней. И весь свой гнев Генрих готов был обрушить на маркграфа Деди за его бездарные действия.
Но и здесь Рыжебородый Сатир нашёл выход из положения. Он один вернулся к россам и крикнул:
- Барон Вольф, если вы здесь, подойдите ко мне!
- Да, я здесь, ваше величество, - ответил камергер, возникнув перед императором.
- Барон Вольф, ты должен знать, за что пленили россы моих воинов. Отвечай!
- Ваше величество, маркграф Деди сказал, что есть твоя воля взять нас под стражу. Но за что?
- Он проявил свою волю и будет судим, - заявил Генрих. - Отпустите его и всех прочих моих людей. Сами вольно продолжайте путь.
- Если это так, мы выполним твоё повеление, - ответил Вольф и крикнул: - Барон Саксон!
Но Саксон не отозвался.
- Куда он пропал? - удивился Вольф и сказал Генриху: - Я сейчас распоряжусь, ваше величество.
Он направился к костру, где русичи держали в хомуте немцев.
Спустя какое-то время император и его люди покинули стоянку россов и, словно ничего не случилось, продолжали путь в Штаден, оставив на попечение Вольфа нескольких раненых и на добычу воронам около десятка убитых коней.
Глава восьмая
В ЗАМКЕ ШТАДЕН
Здесь ещё жили воспоминаниями о смерти маркграфа Удона. Он был слишком дорог для многих, кто остался в замке после него. Не все его любили, но, даже не любя, не могли забыть. При нём жизнь в замке бурлила, словно кипящая вода. И вдруг, когда его не стало, всё вокруг замерло. Никто уже не бегал озабоченно; по двору, не звенели голоса в стенах замка, на конюшне, на псарне. Даже гончие и борзые псы стали молчаливыми. Им-то было отчего горевать - они потеряли любимого господина.
Но больше других немота поразила графиню Гедвигу. В течение дня редко кто услышит от неё слово. И ходила она по замку, словно тень. Да и мало кто её видел. Она проводила дни у себя в опочивальне, долгими часами сидя у камина и созерцая прошлое. Ей было что вспомнить. В прежние годы она часто выезжала с супругом в Гамбург, в Майнц и в Кёльн, появлялась в замках при дворе императора Генриха. Она была двоюродной сестрой императрицы Берты Саксонской. Под стать Удону, жизнелюбивая, бойкая, она не давала никому покоя близ себя. Получив хорошее воспитание в Кведлинбургском монастыре, она сохранила любовь к чтению, и теперь, когда её постигло горе и когда оно нестерпимо терзало душу, она брала "Римские хроники" или "Божественное писание" и находила в них утешение. А иногда к ней приходила жажда мщения, ибо иные хроники углубляли её печаль. Сколько дворцовых заговоров, переворотов, убийств, отравлений, интриг. И тому были чаще всего одни причины: жажда власти, денег, прелюбодеяния. Часто после такого чтения Гедвига надолго забывала о книгах и углублялась в горькие размышления. Её одолевали разные мрачные домыслы, навеянные всё теми же "Римскими хрониками". И она всё больше убеждалась, что её супруг стал жертвой не маркграфа Деди, а другого лица. Маркграф был только тенью императора. И его поведение, как и самого Генриха, оставалось непредсказуемым. Деди приехал в Штаден разговорчивый, ненасытный, он много говорил даже за трапезой. Поглощая кубок за кубком вино и заедая его телячьим боком, он заявил Удону от имени императора:
- Я приехал к тебе пот ому, что у государя есть необходимость послать с твоими сватами и меня. Суть в том, что императору нужны мир и дружба с великой Россией.
Маркграф Удои, который никогда не чтил Генриха IV, сказал:
- А с какой стати ты пойдёшь со мной? Иди сам по себе.
- Принести на Русь поклон от низложенного с трона и отлучённого от церкви императора?! Велика ли честь государю россов? К тому же я сам государь Штаденский и мне не нужны няньки.
- Полно, любезный друг, во всех землях Германии Генриха чтят императором, потому как корона при нём. А твоё самолюбие никто не пытается задеть.
Графиня Гедвига, которая сидела рядом с Удоном, видела, что он с каждым словом Деди всё больше становился пунцовым и руки его, лежащие на столе, сжимались в кулаки. Он не хотел, чтобы кто-то и даже сам маркграф Деди шёл с ним в Киев. С той поры, как саксонские князья поднялись против императора, маркграф Штаденский счёл своим долгом и делом чести встать на их сторону. Ему, как и многим вельможам Северной Германии, претила политика императора, который многие годы нёс в ряды благочестивых католиков раскол и смуту, воюя против папы римского.
- Ты лжив, как и твой император. Рудольфу Швабскому быть государем отныне! - уже кричал Удон.
Может быть, тому причиной было рейнское вино, но, когда бочонок, из которого слуга наливал кубки, опустел, два маркграфа были яростны и неукротимы. И сколько Гедвига ни пыталась их утихомирить, они ушли в покой Удона и гам свели счёты.
Теперь у графини Гедвиги были основания сказать, что с появлением Деди в Штадене её супруг был обречён. Когда тело покойного маркграфа Удона предали земле, в замке произошло событие, подтверждающее доводы Гедвиги. Один из конюхов графской конюшни рассказал, что он видел, как стременной маркграфа Деди подходил к сбруе Удона. Вначале никто не придал значения тому рассказу. И один из егерей даже заметил:
- Тому причиной дорогие украшения. Проверили бы, не сорвал ли стременной серебро?
Но и словам егеря никто не дал ходу. Однако конюх Фриц оказался дотошным. Он осмотрел уздечку, подпругу, шлею, в кои наряжали скакуна: серебро было на месте. Взялся за осмотр седла и увидел то, что заставило его удивиться. Из потника выглядывала булавка с дырочкой на острие, и в ней покоилось какое-то прозрачное и вязкое вещество. В кожаном крыле седла было проколото шилом отверстие, через которое булавка выходила наружу. Фриц соображал довольно туго, но всё-таки догадался, для чего стременной затаил булавку. Похоже, что она должна была уколоть маркграфа. Чтобы утвердиться в догадке, Фриц оседлал коня.
- Попробую-ка я прокачусь на нём. Тогда уж и скажу господам о чьей-то затее, - подбодрил он себя. В простоте душевной тугодумец счёл, что всё будет как в шутке: тебя укололи в мягкое место, ты подпрыгнул в седле и на землю - бац!
Фриц вывел коня из конюшни, поднялся в седло и шагом выехал с хозяйственного двора на площадь перед замком. Увидев там слуг, дворовых, крикнул им:
- Смотрите, что сейчас будет! - и ударил плетью коня.
Застоявшийся скакун привстал на дыбы и с места помчался галопом. Фриц громко вскрикнул и вылетел из седла на каменные плиты. К нему сбежались все, кто был на дворе замка, кто-то позвал графиню Гедвигу, она не замешкалась. И лишь только подошла к Фрицу, он с трудом произнёс несколько слов:
- Госпожа, в седле игла, и она меня уколола. - Его глаза расширились, он захрипел и испустил дух.
Случилось это вскоре же, как маркграф Генрих и сваты уехали в Киев. Графиня Гедвига позвала медика, и он определил, что игла покрыта смолкой сильного яда. Графиня пришла в замешательство. Всё говорило о том, что в смерти маркграфа Удона повинен император. Однако о причине преступления она не могла догадаться.
Графиня мучилась оттого, что оказалась одинокой и беззащитной. Она переживала за старшего сына. В её воображении возникали ужасные картины нападения императорских людей на Генриха, и ей не к кому было обратиться за помощью. Она побуждалась написать обо всём императрице Берте, но отказывалась от этого, зная, что у самой Берты жизнь несчастна. Так, затаившись от людей, от мира, и жила графиня в одиночестве, когда в замке вновь забушевали страсти. В последнюю ночь августа на рассвете в ворота замка раздался громкий и настойчивый стук.
- Кто там ломится? - спросил страж, сбрасывая предутреннюю дрёму.
- Янкель, открой! Это барон Саксон, - донёсся голос из-за ворот.