Снова все заговорили сразу. Стали подсчитывать, кого можно пригласить в эти кружки, кого нет. Подсчитали годных - таковых оказалось человек 50–60. Сейчас же под горячую руку стали вырабатывать программу военно-революционной организации и устав центрального кружка. По комнате раздавались оживленные, взволнованные молодые голоса:
- Организовать в войсках силу для активной борьбы с правительством.
- Парализовать тех, кто с нами не согласен.
- Выход членов из центрального кружка, безусловно, воспрещается.
- Конечно.
- Само собой разумеется.
- Нам надо объехать всю Россию.
- Везде искать подходящих людей.
- Я знаю - такие есть в Одессе.
- В Николаеве…
- В Киеве…
- В Тифлисе…
События повторялись. Тени декабристов реяли в Кронштадтской квартире Суханова. Лейтенанты, гардемарины и прапорщики готовились решать судьбы России.
VI
Перовская отпустила извозчика и пошла пешком по грязной, разъезженной телегами, немощеной улице, шедшей вдоль полотна Московско-Курской железной дороги. Она несла обеими руками небольшой, но, видимо, очень тяжелый чемоданчик. Идти поэтому было трудно и неудобно. Она часто останавливалась, присаживалась на чемодан и задумывалась. Никто не попадался ей навстречу, и это было хорошо. Глухое было место и нелюдимое. Серые, мокрые, вонючие по углам заборы тянулись вдоль деревянной панели. Редкие фонари на деревянных столбах, должно быть, никогда не зажигались. Вдоль забора была канава с темной, ржавой водой. Погода была хмурая, стоял октябрь. Холодный ветер с дождем и мокрым снегом налетал порывами, отдувал юбку и потом прижимал ее к ногам и холодил их.
"Всего три версты от Москвы, - думала Перовская, - а какая глушь! Нигде и людей не видно, точно никто тут и не живет. Отлично выбрал Андреи место. Да, все у него продумано. Всюду он поспеет, все знает и все умеет".
Год тому назад, летом 1878-го года, но время Воронежского съезда, бродя с Андреем по дубовой роще вдоль озера, она горячо с ним спорила. Она отстаивала свои народнические взгляды, необходимость длительной подготовки народа к революции, хождение в народ, пропаганду, брошюры, прокламации. Андрей требовал сразу террор, "акт", как он называл цареубийство. По его словим, после цареубийства все явится само собой: восстанет народ, истребит правительство и установится народоправство. Перовская горячо протестовала и Андрей, подходя к своим товарищам, участникам Липецкого съезда, порывисто и страстно сказал:
- Нет, с этой бабой ничего невозможно сделать!
А вот теперь эта баба не только не протестует против террора, но сама идет на самое опасное место с твердой решимостью покончить с Государем. В этом простом сером парусиновом чемодане с железной оковкой - медный цилиндр с динамитом, спираль Румкорфа и провода.
Перовская приближалась к старому, двухэтажному, деревянному, словно необитаемому, всеми забытому и никому не нужному грязному дому, какие только и бывают на окраинах больших городов между фабриками, товарными складами, лесными дворами, в глуши и вони грязных предместий. Это был один из тех проклятых, неуютных и пустых домов, где устраивают свои притоны воры и грабители, где орудуют фальшивомонетчики, где бывают тайные свидания с проститутками, где совершаются самые страшные убийства и самоубийства.
За этот год некрасивое лицо Перовской стало еще некрасивее. Большой лоб с зачесанными назад коротко остриженными волосами был велик при мелких чертах лица. Маленький короткий подбородок - "заячий", или "подуздоватый", как выразился бы собачник, - делал безобразными ее большие бледные губы. Глаза были близко поставлены и под редкими бровями смотрели упрямо, напряженно и тупо.
"Вот черти, - думала Перовская, - никто не догадается выйти помочь. Товарищи называются… Неужели им меня не видно…"
Из дома донеслись звуки гармоники, чей-то мрачный голос - Перовская сейчас узнала голос Михайлова - вторил ей. Пели о страданиях Русского народа.
Нижний этаж дома был наглухо заколочен досками. Перовская подошла к деревянному крыльцу и позвонила в колокольчик на проволоке.
В форточку второго этажа просунулась лохматая голова Михайлова. Сейчас же загрохотали по лестнице тяжелые сапоги. Высокий, тощий человек и рубахе навыпуск сбежал вниз, отложил тяжелый крюк, и Перовская вошла в темные сырые сени.
- А, супружница, пожалуйте, - сказал, улыбаясь, отворивший дверь.
- Вот что, милый супруг, сердито сказала Перовская, - мог бы кто-нибудь, выйти навстречу помочь донести чемодан. Два пуда в нем.
- Признаться, Софья Львовна, никак не ожидали, что вы пешком. Все думали, что на извозчика разоритесь.
- Чтобы лишний человек знал о нашем доме?
- Да… Признаться не подумал. Русский человек, известно, задним умом крепок…
Встретивший взял у Перовской чемодан и приподнял его.
- Да-а! Тяжеленек! Признаться - не подумал об этом обстоятельстве. Прошу прощения. Вам известно, что я теперь не Гартман, а Сухоруковым прозываюсь?
- Конечно, известно. Андрей мне все объяснил.
- Так вот, - поднимаясь за Перовской по лестнице, говорил Гартман, - дом куплен у мещанина Кононова на наше с вами имя - супругов Сухоруковых. А здешние люди - это как бы наши гости.
- Кто прибыл?
- Все в сборе. Александр Михайлов, Арончик, Исаев, Баранников и наш химик Ширяев. Еще Морозов обещал приходить и помогать в работе.
Перовская остановилась на площадке у двери.
- Что-нибудь уже сделали? - спросила она.
- Признаться, почти ничего… Доски заготовили будто для ремонта дома, лопаты, кирки… Боюсь, что галерея длинноватая будет. И сырость, сами понимаете - осень, дожди…
Гартман открыл дверь, и Перовская вошла и большую комнату, почти без мебели. Несколько человек мужчин встали ей навстречу.
- Ну, все знакомые, - сказала Перовская, здороваясь. Вот его не знаю. Это и есть Арончик?
- Да, он самый. Он будет помогать Ширяеву в зарядке мины. Гартман провел Перовскую в дальнюю комнату, где жарко была натоплена железная круглая печка, пахло угаром и где стояла низкая, продавленная, простая железная кровать, небрежно застеленная суконным одеялом, где был простой деревянный стол и два соломенных стула. Окно было без занавески. Дождь сыпал по стеклам, теперь еще падали и снежинки и, тая, текли прозрачными струями по стеклам.
- Простите за обстановку - отель первого разряда… Регина Палас! - сказал Гартман. - Занавески нарочно не вешали. Напротив пустыри, а так меньше обращает на себя внимание…
- Спасибо, что натопили. Я продрогла на этом ветру и дожде.
- А мы вам сейчас горячего чайку с коньячком и закусить чего-нибудь. Арончик! - крикнул Гартман в соседнюю комнату, - распорядись, милый, самоваром. Женушку согреть надо. Располагайтесь, Софья Львовна.
Гартман вышел из комнаты. Перовская села на постель и усталым взглядом оглянула дешевые, грязные, местами порванные обои. покрывавшие стены.
"Ну, - подумала она, - унынию предаваться нечего. За дело! Вижу. что мужчины тут без меня ничего не приготовили. Тоже революционеры!.."
VII
Работа была нелегкая. Производить подкоп надо было скрытно. Нельзя было рыть, глубоко уходя под землю, - ни времени, ни сил для этого не было и некуда было девать вынимаемую землю. До полотна железной дороги, куда вели подкоп, было двадцать саженей.
В подвальном этаже прорыли наклонный колодезь на две сажени глубины. В этот колодезь спускался по очереди один из "гостей", или сам хозяин Гартман отрывал по компасу галерею. Землю клали на железный лист, который по мере наполнения вытягивали веревкой. Работали от семи часов утра до девяти часов вечера и за это время успевали вырыть от 2 до 3 аршин. Галерея была так узка, что работать приходилось стоя на четвереньках и даже лежа; одежду снимали и работали только в двух рубахах.
Все время шли дожди. Сверху разбухала и грязнилась, обращаясь в болото, улица. По ней возили лошадьми воду в этот и соседние дома, ездили телеги с досками и бревнами. Было страшно, что нога лошади или колесо тяжелого воза провалится в подкоп, и все будет обнаружено. Галерею, по мере продвижения ее вглубь, обшивали досками, но, несмотря на это, в нее проникала вода, приходилось останавливать работу и ведрами вычерпывать воду из галереи.
Перовская сидела внизу, в подвале, и смотрела, как Михайлов и Исаев вытягивали лист с землей из прокопанного колодца. За листом показались грязные ноги, задранная мокрая рубаха, волосатое тело. Гартман с загасшей свечой в руке выполз задом из колодца.
- Невозможно, товарищи, - сказал он, задыхаясь. Лицо его было зеленовато-белое. - Совсем как в могиле. Такое ощущение, будто заживо погребен и царапаешься, чтобы вылезти из могилы. И доски, как гробовая крышка. Свеча гаснет. Какие-то миазмы идут из земли. Воздух отравлен… Сколько времени я проработал? Перовская взглянула на часы.
- И пяти минут не работали, Лев Николаевич, - сухо сказала она.
- Не могу больше. Арончик, дайте воды. Кто-нибудь за меня, - опускаясь на стул, сказал Гартман.
Все молчали. В подвале горела одна свеча. Было темно, сыро и неуютно. Отверстие подкопа было, как отверстая могила.
- Эх, вы, мужчины! - с презрением сказала Перовская, - прозываетесь сильным полом.
Нервными, быстрыми движениями она расстегнула пуговки, скинула блузку, юбки, панталоны и, оставшись в одной рубашке, чулках и башмаках, решительно подошла к Гартману.
- Давай свечу, - резко сказала она.
Засветив свечу, она подошла к колодцу, придержала внизу рубашку и быстро поползла вниз по галерее.
Гартман, Михайлов и Арончик подошли к отверстию и следили, как все дальше и дальше удалялся железный отсвет свечи и скользила, извиваясь как змея, веревка, привязанная к железному листу. Шорох листа и ползущей женщины не стал более слышен. Свет исчез. Холодом, мраком, смрадом и тишиной могилы тянуло из отверстия подкопа.
- На восемнадцатой сажени работает, - тихо сказал Гартман.
Веревка задвигалась, давая условный знак вытягивать землю. Михайлов и Исаев потянули лист.
- Какая вонючая земля, - сказал Исаев, относя землю в угол подвала.
- Я и говорю - миазмы, - как бы оправдываясь, сказал Гартман. - Дышать нечем. Свеча гаснет.
Лист за листом вытягивались с землей; пустые втягивались обратно Перовской.
- Сколько времени она работает? - глухим голодом спросил Гартман.
- Уже третий час.
- Не может быть….
- Я говорю вам, - сказал Арончик.
- Дьявол помогает ей.
Наконец за листом показались облепленные желтоватой глиной черные чулки, белые, вымазанные землей ноги и Перовская торопливо выскочила из галереи в насквозь промокшей рубашке, с растрепанными, покрытыми глиной волосами. Ее лицо было красно, глаза выпучены, клялось, сейчас ее хватит удар.
- Мы на девятнадцатой сажени, - восторженно сказала она задыхаясь. - Завтра кончим!… Вот товарищи, как надо работать!
Схватив в охапку свое платье и урываясь им, Перовская побежала по лестнице наверх, в свою комнату.
Она торжествовала.
VIII
19-го ноября утром Ширяев принес условную телеграмму из Харькова. Телеграфировал Желябов. Из этой телеграммы узнали, что подготовляемый им взрыв у Александровска не удался.
- Как я рада, - сказала Перовская. - Значит, это мы! Это нам будет принадлежать честь взрыва… Товарищ Ширяев, идемте закладывать мину и провода. Лев Николаевич, - обратилась она к Гартману, - узнай, голубчик, на станции, когда примерно ожидается Царский поезд в Москве?
На Курском вокзале Царские поезда ожидались в одиннадцатом часу ночи. Сначала должен был пройти так называемый "свитский", идущий почти пустым для проверки пути, за ним пойдет Царский поезд
Мина была проверена, провода проложены в комнату Перовской во второй этаж, где и установили на столе спираль Румкорфа. Соединить провода должен был "химик" Ширяев. Перовская взяла на себя самое опасное - она прошла на пути, охраняемые сторожами, устроилась в кустах и потайным фонариком должна была дать знать Ширяеву, когда надо будет давать ток.
Стояла холодная ноябрьская ночь. Все кругом было бело от снега. Над недалекой Москвой в небе светилось красное зарево - отсвет уличных огней.
Низкий лозняк без листьев, поросший вдоль пути, плохо скрывал залегшую в его хлыстах Перовскую. Она лежала, тщательно укрыв полой кофты небольшой фонарик и поглядывала то на путь, двумя стальными полосами убегавший к Москве, то на чуть видное темное окно в доме, откуда за ней следили ее товарищи.
Ночь была темная. Черные снеговые тучи низко нависли над землей. Далеко-далеко чуть виднелись красные и зеленые огни семафора.
Прошел курьерский обычный поезд. Долго за ним гудели рельсы. Потом все стихло, и страшно медленно потянулось время ожидания.
Совсем недалеко от Перовской прошли два человека с фонарями. Они внимательно осматривали рельсы и стучали молотками по стыкам. Потом прошел солдатский патруль, и Перовская догадалась сейчас должен идти Царский поезд.
Она услышала быстро приближавшийся гул и увидела, как со страшной скоростью мимо нее промчался поезд из трех вагонов, окутанный белыми парами. Кое-где в вагонах, сквозь спущенные занавески был виден свет: "свитский" поезд.
Перовская лежала, приникнув к земле. Ее сердце часто и сильно билось. И снова, все нарастая, приближался жесткий металлический гул. Мимо Перовской помчались большие синие вагоны. Перовская встала во весь рост и, все позабыв, ни о чем не думая, как только о том, что сейчас должно свершиться, высоко подняла фонарь и трижды взмахнула им…
В тот же миг оглушительный гул раздался в нескольких саженях от нее. На нее дохнуло горячим воздухом, она упала на землю, вскочила и, ничего больше не помня, побежала к месту взрыва.
Два паровоза и багажный вагон оторвались от состава. Багажный вагон и восемь громадных синих вагонов сошли с рельсов и громоздились друг на друга. Оттуда слышались стоны и крики о помощи. Там бегали и суетились люди с фонарями.
Удалось!..
Перовская вприпрыжку бежала в дом. Колокола радостным звоном звонили в ее сердце. Взрыв удался!.. удался!! удался!!!
В доме она уже никого не нашла. Как было условлено, в момент взрыва все обитатели дома ушли из него и скрылись, кто куда.