Алексаша держал сулицу правой дланью в кожаной рукавице, сжимая ее древко между предплечьем и подмышкой. Тупое лезвие наконечника лишь на пядь выступало перед головой коня. Во все глаза мальчик смотрел на дядьку. Тот вновь махнул рукой, и второй десяток тронул коней рысью, а затем перешел в галоп. Конь набирал ход. Алексаша изо всех сил упирался стопами ног в стремена, а бедрами сжимал бока коню. Подлетая ближе к цели, он, как и учили его, метил "в перси или в выю". С тех пор, как началось Филиппово говенье, княжич уже не единожды учился скакать в строю и бить сулицей. Не раз он ронял оружие, за что получал выговор от дядьки. Еще большим позором было для него выпасть из седла и повиснуть на стремени, что, в свою очередь, могло привести к падению и удару о землю. Подобное случилось с ним два дня назад один лишь раз, чем он сильно перепугал дядьку. Правда, наземь Алексаша тогда не упал, а удержался ногой и руками за стремя. Федор Данилович крепко тогда его выругал, но потом пожалел и, похлопав по плечу, велел держаться в седле так крепко, сколь было силы в ногах и в руках. Умело править надлежало и конем, дабы не выбиться вперед или не отстать и не нарушить конный строй. В этом, правда, помогали скакавшие рядом гриди, порой хватавшие его коня за повод во время конного бега.
В этот раз удар сулицей чуть-чуть не выбил Алексашу из седла и стоил ему огромного напряжения сил. Затем всадники повернули коней вспять и вновь выстроились в ряд на исходном рубеже. Удары сулицей во втором и третьем соступах были для княжича также тяжелы, но постепенно улеглось волнение. В четвертом, пятом, шестом и седьмом соступах принял участие и Федор Данилович, что-то громко на скаку кричавший воям и самому Алексаше, о чем тот больше догадывался по движениям рук, чем слышал из-за гулкого топота копыт и храпа коней. Княжич понимал, что тот показывал ему, как надо быстро и ловко выпрастывать копье назад после поражения цели, чтобы не уронить его. К десятому соступу силы уже оставляли Алексашу. Но он видел, что нелегко и Феде, хотя тот старше его на три с лишним года. Старший княжич, напрягая последние силы, еще крепко держался в седле. В десятом соступе Федя все же выронил свою сулицу после удара. Но посуровевший лицом дядька Федор Данилович все же заставил княжича скакать в строю и учиться копейной сшибке еще пять раз. Не остался в стороне и Алексаша. К пятнадцатому соступу руки княжичей окаменели от усталости, сулица, казавшаяся пудовым молотом тому и другому, выпадала из длани. Икры, бедра ног одервенели и дрожали от напряжения, и чудилось, что седло и конь такие же части человеческого тела, как ноги, седалище и спина.
Наконец дядька сжалился над княжичами и отпустил их из конного строя. Отъезжали в сторону и другие отроки - чадь окрестных кметей, кого те готовили на смену себе. Кто имел, доставал лук, натягивал тетиву и скакал учиться стрельбе, пока еще было светло. Другие, достав из-за спины щиты, учились биться с коня деревянной саблей или мечом. А неугомонный дядька Федор Данилович, разделив воев на два отряда, заставил их скакать в строю со щитами и, сшибаясь, биться копьями без наконечников. Это было опасное дело. По плечу оно было лишь опытным кметям и гридям. Молодь до такого учения не допускали.
Тем временем княжичи, достав лук и натянув тетиву, стали на скаку пускать стрелы в деревянные щиты, на которых были намалеваны черные и белые круги. Днем стреляли в черный круг, когда темнело - в белый. По заведенному правилу лучник должен был пустить три стрелы в щит, не доскакав до него двадцати саженей. Конечно, дело это было непростое, но все же это учение было более легким, чем скакать в строю и бить копьем. При стрельбе воин отпускал поводья и вертелся в седле как мог, клонясь с луком в руке то одесную, то ошую от коня. Многие, кто был постарше, кому было от четырнадцати до восемнадцати лет, кто хоть раз сходил в поход со старшими братьями и батюшкой, сказывали, что молодь с луками перед копейной сшибкой разбегается посторонь, а последние стрелы пускает в ворога, уже обернувшись, с конского хвоста. Федя давно уже обратил внимание младшего брата на то, что задняя седельная лука у старых и опытных кметей и гридей высокая. Она помогала удержаться в седле при ударе копьем. Молодь же сидела верхи в седлах с низкой задней лукой. Молоди и отрокам не давали биться тяжелым копьем. Их делом было метать сулицы, пускать стрелы, а коль уж попал в соступе под копья, крутись, беги от копья и бейся саблей. Но уже с молодых ногтей учили биться копьем всех конных воев. И копье для боя обычно вручал отец сыну или старший мужчина в семье младшему лишь к восемнадцати - двадцати годам.
Княжичи учились стрелять из лука по очереди. Доскакав за двадцать саженей до цели, каждый из них успевал пустить лишь одну стрелу. За время ратной учебы Федя лишь дважды успел пустить две. Сей же день, из двадцати пущенных ими стрел лишь три Федины и одна Алексашина угодили в черный круг на щите. Остальные отроки стреляли лучше. Да и то правда, что из молоди здесь на лугу княжичи были самые младшие. Но так уж повелось, что княжичей начинали учить ратному делу ранее других детей. Чуть ли не с молоком матери - с пяти лет усваивали они эту науку, в то время как дети кметей, гридей и дворян приступали к ней с семи, а то и восьми лет.
Когда стало смеркаться и глаз уже плохо различал черный круг на щите в отдалении, и лук уже с трудом сжимала ошая длань, Алексаша заметил, что кмети постарше стали сходить с коней, привязывать их у коновязи и разводить костры. Другие, сойдя с коня, еще пробовали силу, скрещивая копья, мечи и сабли в пешем бою. Федор Данилович тоже отбросил копье, но, оставаясь верхи, размахивал своим тяжелым мечом в противоборстве с одним дородным кметем, что был в латинском шеломе с бармицей, с круглым щитом и булавой в руке. Уставший дядька все чаще отъезжал в сторону, отирал пот рукавицей и посматривал зоркими глазами туда, где разгулявшаяся молодь крутилась в седлах и пускала стрелы. На лугу то здесь, то там еще был слышен топот копыт и храп коней, лязг и скепанье скрещиваемых клинков и удары древком копья, легкое пенье тетивы и посвист стрелы, когда вдруг в отдаленной стороне луга у рощи послышались громкие крики. В сполохах костров было видно, что там собралось десятка два-три воев. Федор Данилович, не раздумывая, вложил меч в ножны и тронул коня туда, где кричали. Гриди тоже оставили свое учение и пустились за ним. Перестали стрелять и княжичи, услышавшие крики и погнавшие коней вслед за остальными.
Подъехав, Алексаша и Федя увидели, что недалеко от одного из костров столпились конные и пешие вои. Двое из них склонились над лежавшим, с кого снимали кольчугу и шелом. Видно было, что тот был тяжело ранен и истекал кровью. Кто-то уже рвал старую рубаху, чтобы перевязать раны на плече и бедре лежавшего воя. Трое кметей держали за руки и плечи крепкого молодца, одетого в прочный кожаный панцирь, стеганный металлическими кольцами. Оружие и щит его лежали на земле, шелом был сбит с головы. Федор Данилович уже был среди столпившихся людей и выяснял, что случилось. Со слов воев, окружавших дядьку, становилось ясно, что в сумерках на Перунов луг приехали двое кметей из Сокольнической слободы. Сойдя с коней, они привязали их к березам и стояли в ожидании. Затем показались еще двое. Один из них сошел с коня и обратился к ожидавшим. В ответ последовала негромкая брань. Противники выхватили сабли и с ожесточением скрестили их. Посколь оба были в доспехах и со щитами, то ближние к ним кмети почти не обратили на них внимания. Однако приехавшие схватились не на шутку. Звон сабель и грубая брань быстро встревожили окружавших. Вои, подъехавшие к дравшимся, узнали их. Схватка была скоротечной. Тот кметь, что был старше, по имени Вышеспав, изловчившись, ударил более молодого, по имени Любомир, клинком в нижний разрез кольчуги и поразил его в пах. Любомир припал на правое колено, но отразил щитом новый удар. Тогда Вышеслав отбросил свой щит и выхватил из-за пояса небольшой клевец. Следом он обрушил на противника сабельный удар справа, который Любомир вновь отбил саблей. Но тут же на голову Любомира пришелся удар слева. Клевец, ударившись о шелом, слетел с его покатой поверхности и, просадив кольчугу, впился острием в правое плечо Любомира. Тот закричал от боли и пал на землю, уткнувшись в нее лицом.
Подбежавшие со стороны вон окружили Вышеслава, но тот отбросил оружие и скрестил руки на груди. Его схватили за руки и заломили их за спину, но он не оказал сопротивления. Тогда-то и подъехал Федор Данилович с гридями. Он велел подогнать запряженную телегу, которая, к счастью, нашлась у постоялого двора, и, погрузив на нее раненого Любомира, гнать немедля в Сокольничью слободу. Вышеслава приказано было связать и доставить на княжий двор в Переславле. Уже совсем стемнело, когда Федор Данилович, расспросив воев, сопровождавших Любомира и Вышеслава, отпустил их восвояси. Оставшиеся ночевать на постоялом дворе уже готовили кашу в котлах над кострами, расседлывали, укрывали попонами, поили и кормили коней. Вои из ближних сел быстро разъезжались по домам. Княжичи и гриди давно проголодались и с жадностью ловили запах дымного варева. Кони ржали в ожидании корма и теплого стойла. Федор Данилович велел трогаться в обратный путь, и кони быстро понесли их знакомой дорогой к дому.
В дороге что и разговоров было только о произошедшем столкновении на лугу. Из того, о чем говорили гриди промеж собой, Алексаша и Федя поняли лишь одно, Вышеслав справедливо побил Любомира за то, что тот "увел" его любую, нареченную ему, а потом хвастал этим перед дружками. Но куда "увел" и почему "увел", об этом княжичи сколь ни говорили, но могли только догадываться.
Вышеслава заперли ночевать в холодной. Но на следующий день с утра приехали его сродники - дядья и старшие братья. Они кланялись Федору Даниловичу и долго упрашивали его не доводить князю о сем деле, коль Любомир остался жив. Они же обещали наладить за раненым уход и заплатить его родным "за обиду". Дядька велел отпустить Вышеслава, взяв с него крестоцелование, что тот никуда не сбежит, если князь назначит суд. Сродникам же его сказал, что лучше им самим довести князю Ярославу о случившемся, как только тот будет в Переславле, ибо от худой молвы ждать хорошего не приходится.
И все вновь пошло своим чередом. Утро княжичей начиналось с молитвы. Потом по-постному кушали крутой кисель с мягким пшеничным караваем. Затем следовало учение книжное и письмо. Учение сменялось обедом из каши или гороха с рыбой или с грибами. Потом одевались и седлали коней, брали оружие и скакали в Перунов луг. За эти дни сильно уставали княжичи. Не раз еще теряли они сулицы, учась копейной сшибке, не раз и тот и другой повисали на стременах, случалось, что по разу выпадали от усталости и ударов из седла, чем вызывали дядькину ругань и упреки. Сотни стрел, пущенных ими на скаку, прошли мимо цели, но десятки уже поразили цель. И с каждым днем все крепче входило, вживалось в их руки, ноги и отроческие головы это нелегкое, но необходимое будущим князьям ратное дело. Ибо князю надлежало не только познать и уметь все то, что познали, что умели простые гриди, кмети, но предстояло учиться еще и тому, что позволяло ему управлять сотнями воев, полками, войском. А вечером, возвратившись домой, Алексаша с Федей на конюшне расседлывали коней, укрывали их попонами, тайно подкармливая краюхой, сбереженной с обеда. Затем, усталые, сносили седла и оружие в гридницу, шли умываться и сытно ужинали постными щами, кашей, пирогами и чем Бог послал. Затем молились на сон грядущий и шли спать. Спали крепко. НО с зарею Федор Данилович будил их и выводил на молитву. Так проходили дни. Но вот приблизился день субботний. Вечером в пяток возвратились из Клещина Городка князь и княгиня с младшими детками.
* * *
В субботу после литургии князь Ярослав позвал к застолью боярина Бориса Творимирича. Боярин недавно вернулся "из грек". Двадцать один год не был он в родной земле, да и не гадал, что возвратится когда-нибудь. Но как ударила Седина в бороду, а латинская стрела в десное плечо, заскучал он по родному краю и с великими трудами возвратился домой. Застолье заканчивалось, со столов убрали пустую посуду, оставив лишь вина, медовуху, брусничный квас и сладости. С князем Ярославом в большой палате терема остались лишь ближние бояре, княгиня Феодосья и дядька со старшими княжичами. Лобастый седобородый боярин в греческой сряде - светло-пурпуровой тунике с цветным, вышитым золотыми звездами оплечьем, такими же клави и каймой по низу, подпоясанный двумя поясами, в синих шерстяных штанах, заправленных в холщовые светлые чулки, коротких кожаных башмаках с узкими ремнями, оплетавшими голени и икры ног, солидно сидел на лавке за большим столом близ князя. Его воинский плащ - шерстяная трабея синего цвета - прикрывала плечи и закрывала спину. Два кожаных шнура, связанных между собой на груди боярина, стягивали верхние концы плаща. В ошеей руке боярин держал чашу с вином, стоявшую на столе. Десница была подвязана на уровне пояса и прикрыта тканью трабеи. Ярко горели свечи на столе и лампады перед образами.
Боярин рассказывал, как в лето 6711 двадцать четыре года назад был он зимой (конец 1203 г. от P. X.) в Торжке по своим делам. Там услыхал он от новгородских гостей, что в четвертый раз собрались латиняне в крестовый поход воевать за Гроб Господень в Святой Земле. Весть эта сильно взволновала Бориса Творимирича. Вернувшись домой, прочел он "Хождение игумена Даниила в Святую Землю". Тогда и загорелось в его душе желание увидеть Вифлеем, Иерусалим и Гроб Господень своими глазами, и если нужно, то послужить там святому делу своим мечом. Съездил боярин в стольный Владимир и умолил князя Всеволода отпустить его за море. Один в дальний путь идти не решился. Небольшую дружину набрал из своих отроков и молодых, знакомых ему кметей, добровольно пожелавших пуститься с молодым боярином в дальний, полный опасностей путь.
Все присутствовавшие, включая старших княжичей, со вниманием слушали Бориса Творимирича. Тог продолжал рассказ. В месяц сечень (февраль) пристал он с малой дружиной в Киеве к большому купеческому каравану. С этим караваном и добрались они до Олешья санным зимним путем. Уже по весеннему льду - до острова святого Эферия в устье Днепра. Далее было Русское море, где льды топило весенним солнцем и разметывало ветром. Через две недели боярина и его малую дружину с небольшим товаром взяла на борт греческая галера, шедшая с грузом белой рыбы и воска до Цареграда. Лед уже сошел на Русском море, и быстро побежала их галера под парусами и на веслах к стольному граду Империи ромеев. В начале месяца березозола (апреля) был Творимирич со своей дружиной уже близ Цареграда на Босфоре. Неспокойно было в это время в Цареграде. У стен со стороны моря, называемого греками Пропонтидой (Мраморным), стоял многочисленный латинский флот. Встречавшиеся им греческие мореходы рассказывали, что крестоносцы-латиняне собрались у стен города, чтобы морем идти в Святую Землю. Обрадовался вначале тому известию боярин, однако скоро узнал, что вот уже год как стоят латиняне с флотом у стен града. Большие ладьи и насады (корабли) латинян: галеры, юисье и нефы ходили под парусами на море, перекрыли вход в залив Золотой Рог и с трудом впустили туда галеру с русичами. С грека - хозяина галеры взяли большие деньги и часть товара за проход, да то пропустили лишь тогда, когда узнали, что знатный русский муж идет в Святую Землю с дружиной. Небольшой латинский град Галата, что стоит через залив напротив Цареграда, был весь полон ратными франками - рыцарями и оруженосцами. Венецианские фряги со своими кораблями и войском были с ними заодно.
Галера высадила русичей на южном берегу Золотого Рога недалеко от того места, где находился русский квартал "Эмвол". Огромный и красивый каменный город, венчающий высоты над Босфором, уже издали поразил паломников своим видом. Но когда они оказались среди его величественных стен, башен, огромных каменных зданий, порой достигавших высоты церковных крестов, храмов, возвышающихся над этими зданиями, когда они смогли измерить своими ногами безмерную длину многочисленных улиц и площадей, вымощенных брусчатым камнем и плитами, то удивлению их не было предела.
Остановившись в одном подворье, владельцем которого был русич, живший в Цареграде и женатый на гречанке, Борис Творимирич и его содруги узнали, что более чем за два месяца до их прибытия в месяц просинец (январь) здесь была большая котора и пря. Что царей Алексея IV и его отца Исаака II Ангелов свергли со стола и убили. Власть взял новый царь Алексей V по прозвищу Мурзуфл (Нахмуренный). Он и отказал латинянам, собравшимся в Святую Землю, в уплате долга, что обещал выплатить Алексей IV в помощь за возвращение царского стола. Латинские рыцари стали готовиться к нападению на Цареград, а римские бискупы (епископы) и попы благословили их на это. Правда, часть латинских рыцарей не захотела воевать против православных греков, считая их своими братьями во Христе. Эти рыцари на нескольких кораблях ушли из-под Константинополя в Святую Землю. Про тех же латинян, что остались, говорили, что они даже не считают православных за христиан. Ромейские вои и народ, видевшие со стороны морских стен латинский флот, рассказывали, что латиняне связывали корабли попарно и устанавливали на них деревянные башни. Борис Творимирич, думавший вначале добраться до Святой Земли с латинянами, понял, что мечта его может и вовсе не осуществиться. Тем временем русичи осматривали город и знакомились с ним. Особенно восхитил их собор Святой Софии, который они пока успели только обойти и осмотреть со всех сторон снаружи. Слишком велик показался он им в сравнении не только с Успенским собором Пресвятой Богородицы во Владимире, но и со Святой Софией в Киеве. Решили отстоять в нем литургию в неделю (воскресенье). Издали с восхищеньем обозрели они Акрополь, ипподром и древние царские дворцы, возвышавшиеся на холмах над лазурной Пропонтидой, где вдали под парусами ходили латинские насады. Долго бродили они по форумам, площадям и торгам Цареграда, удивляясь богатству его товаров, производимых здесь или стекавшихся сюда со всех стран мира. Приценивались, что-то покупали себе на память. Но замыслы Бориса Творимирича и его людей не смогли исполниться из-за дальнейших событий.