Взмястилась литва у костров, проспавшая свой полон и саму жизнь свою. Взмястилась и стала хвататься за оружие, седлать коней… Куда уж там вздевать доспехи, когда вот он - беспощадный ворог. Редко слышались предсмертные крики и стоны. Все перекрывали крики негодования и ненависти. Не давая опомниться литве, с гиканьем русичи секли с коня у костров всех, кто был в доспехах или кто пытался оказать хоть малейшее сопротивление. Слетали отсеченные головы и руки, окропляя белый снег темной кровью. Падали на снег литовские мужи, распластанные клинками и секирами от шеи до пояса. Бежавших нагоняли и кололи копьями. Тех, кто успевал вскочить на коня и уже было поскакал в поле или к озеру, догоняла и била меткая стрела. Литовцев, что стояли кострами у реки, смяли в десять минут. Те же, что были далее и смогли сесть в седло, собрались в отряд и вырвались на озеро. Но тут на озерный лед выкатился дмитровский полк и встретил литву копьями наперевес. И закрутилась, завертелась сеча. Вспомнили дмитровцы литве засаду и горячую, лихую схватку у Зубцова городка. Многие литовские мужи пали с коней на лед, колотые и сбитые русскими копьями. И следом вновь зазвенели и заскепали мечи, сабли и секиры.
Князь Ярослав был еще на ошеем берегу Усвяты, когда переславцы и новоторжцы смяли литву у береговых костров. Он понимал, что это только первая схватка, что брань еще впереди. Выехав на десный берег, он увидел, как дмитровцы погнали литовский отряд по озеру, устилая его лед и снег павшими. Медлить было нельзя. Светало. Князь приказал трубить в рог, собрать кметей и ворваться в слободу, так как по звукам москвичи и торопчане уже смели литовцев с дороги и прорвались к избам. Большая часть русского полона, видимо, располагалась там и за околицей. Рассыпавшиеся вначале схватки вдоль берега русичи быстро собирались под свои стяги. Десной рукой сжимая рукоять меча, князь указал воеводам и кметям туда, где уже явно слышался нараставший шум боя и поднимались первые дымы и языки пламени. Кто-то жег избы. Кони понесли русичей вперед. Из-за стен овинов, риг и бань в русских полетели сотни стрел, и тут появились первые серьезные потери. Но ждать было нельзя. Кони внесли кметей в слободу, и между рубленых построек, крытых соломой, дымившихся первыми всплесками пожара, началась новая схватка. Чья-то стрела летела из дверного проема или оконца и разила в ногу или чело конного воя. Кто-то, развернувшись в седле, бил стрелой из лука в дверной проем и также разил врага, падавшего в темноту клети. Кто-то, повернув за угол, копьем или сулицей колол прижатого к рубленой стене израненного ворога. Кто-то отмахивался секирой, пытаясь подсечь коню передние ноги. Другие, сбившись в кучи, копьями и рогатинами кололи коней в грудь, в пах и в брюхо и пытались сбить верховых кметей. Но тут налетали двое или трое верховых со стороны и шеломили, разили пеших воев. Многие литовцы, что были на постое в Усвятах или стояли станом у околицы, успели сесть на конь, кто в седло, а кто и без седла. В руках у них были копья и сулицы, мечи и топорики. Эти небольшие конные ватаги, собравшиеся у деревянного храма, пытались отбить напуск русской конницы. Но слишком яростен был напор переславских и новоторжских кметей, возглавляемых князем Владимиром. Его гриди рассекли надвое отчаянно сопротивлявшихся литовцев, добивали их на церковной площади и у стен храма. Вот один ловкий и храбрый литвин, отчаянно крутясь в седле и поворачивая коня, срубил секирой сначала одного, выбив у него копье, а затем второго молодого новоторжского кметя. Но вот и на нем тяжелой рогатиной какой-то спешившийся русский гридь просек кольчугу снизу, а другие повалили храбреца-литвина на землю булавами. Вот переславский кметь выпал из седла, пронзенный копьем у церковного крыльца. А на площади какие-то пешие смерды, верно освобожденные полонянники, покололи тяжелыми рогатинами литовских коней, а литвинов избили дубинами и кистенями. И вот уже последние два литвина обмякли и выронили совни, пригвожденные копьями к рубленой стене храма. А тут с озера влетели в село дмитровские кмети, смяв последнее сопротивление литовцев. Та часть слободы, что располагалась у дороги, была запружена возами с награбленным добром и русскими полонянниками. Там московские, новгородские и торопецкие кмети уже разбивали колодки и цепи, рассекали веревки, чем были скованы и связаны пленные русичи. Те из них, кто мог, сам хватался за подвернувшуюся дубину, слегу или секиру.
Рассвело. Князь Ярослав, понимая, что бой еще не окончен, велел бросить все силы в сторону околицы и преследовать отступавших литовцев. Там была и значительная часть полона. Казалось, что всю литву выбили из слободы. Русская конница оставляла Усвяты и выходила в поле. Вдруг из-за одного крайнего овина вырвались четверо вооруженных копьями всадников и бросились со спины на князя Ярослава и двух гридей, бывших с ним конь о конь. В некотором отдалении с десного плеча скакал княжий меченоша Василий. Он первый заметил смертельную опасность. Удар тяжелого копья в спину мог просечь не только бармицу, но и доспех. Птицей рванул он своего коня под копья разогнавшихся литовских воев и дико закричал:
- Оборотись, княже! - и этим предупредил Ярослава и его гридей. Те стали поворачивать коней. Одно литовское копье отбил Василий своим щитом. Другое пронзило грудь его коня. Но конь не повалился, а встал на дыбы, поднятый шпорами хозяина. Третье копье ударило в скрепу бармицы, рассекло ее и выбило верного меченошу из седла. Четвертое копье пришлось уже в щит княжескому гридю, успевшему повернуть коня вполоборота к ворогу. Но князь Ярослав был спасен. Как верные псы набросились на литовцев ближние княжеские гриди и бояре. И двух минут не прошло, как изрубили их в куски. А русская конница тем временем смяла последний литовский отряд у околицы и уже гнала литву по полю, освобождала полонянников и начинала потрошить литовский кош.
Князь Ярослав Всеволодович остановил коня, привстал на стременах и осмотрелся окрест. Русская конница уже отогнала литву на две версты от Усвят. Сопротивления не было. Литва ударилась в бега. Весь литовский обоз достался русичам. Тысяч шесть или семь русских полонянников были вызволены из холопства и неволи. Усвяты горели, но пожар уже начали тушить. К Ярославу подъехал торопецкий боярин и, утирая чьей-то разодранной рубахой пот на челе и кровь на кольчуге, дрожавшими губами поведал, что князь их Давыд погиб от литовских стрел на дороге у въезда в слободу. Князь Ярослав тяжело вздохнул, перекрестился и, нахмурив брови, пожелал убиенным Давыду, Василию и всем русичам, ныне живот свой положившим, Царствия Небесного.
В этом бою с князем Давыдом легло не менеее двухсот торопецких и сорока новгородских воев. Потери были немалые. К вечеру сочли всех. Переславцев и дмитровцев полегло более двухсот пятидесяти человек. В московском полку недосчитались девяноста шести кметей и одного боярина. Новоторжцы потеряли сто тридцать три кметя и десятерых гридей, дравшихся при князе Владимире у храма с конной литвой. Но уже и литве досталось. Триста с лишним человек было изранено, подобрано после боя или сдалось. Всех их ожидали кого холопство и неволя, кого выкуп. С двух тысяч павших литовских воев сняли доспехи и всю пригодную сряду, а затем снесли убиенных к околице. Там смерды разожгли большой костер, растопили снег, отогрели землю и вырыли две скудельницы. В одну положили всех, кто был без креста, и забросали землей, сделав небольшой холмик. Над оставшимися покойниками-христианами, кого было около двухсот, по велению князя Ярослава сотворили церковное отпевание и, предав земле, отметили это место православным крестом. Два дня стоял князь Ярослав "на костях", пока хоронили побитую литву, собирали оружие и доспехи, разбросанные на месте боя, залечивали легкие раны и отправляли под охраной обозом тяжелораненых. Всех погибших русичей заворачивали в рогожи и по несколько покойников укладывали в сани. Никто не хотел хоронить погибших друзей или сродников далеко от родного края, всех везли домой. Князь посылал на запад сторожу, ждал, вдруг литва воротится. Но литва не воротилась.
* * *
Прошло две седмицы с лишним, пока князь Ярослав Всеволодович со своим переславским полком воротился домой. Позади уже были охваченные ликованием, радостью, благодарственными молебнами и церковными звонами Торопец, Зубцов, Микулин, Торжок, Тверь, Дмитров, другие города и села. Встречали воев за несколько верст от города тысячи людей у окрестных сел и слобод: у Сокольников, Веськово, Яма. Слезам и крикам радости не было конца. Но неизбывны были слезы и горе еще нескольких тысяч людей переславской волости, так как дорого заплатил Переславль-Залесский за спасение Волока Ламского, Торжка, Зубцова, Торопца, других русских волостей, земель и тысяч простых русских людей. Сто семьдесят три кметя, уснувших вечным сном, привезли в санях из этого похода их друзья и сродники. Но слезы горя лились не только в домах простых кметей. Безутешно плакали матери и сестры трех княжеских гридей, безутешно рыдала вдова и дети княжеского меченоши Василия. Но никого не забыл князь из своей дружины и полка. Щедро одарил всех подарками, деньгами и особо позаботился о семьях погибших.
Литургию торжественно стояли и молились при большом стечении народа в Спасо-Преображенском белокаменном соборе, священство величало князя-заступника и победителя "на супостаты". После литургии и водосвятия князь Ярослав созвал дружину, всех своих бояр и многих кметей из ближних слобод и сел на большой пир. Полтора дня пили и гуляли переславские вои, поминали павших на брани содругов, величали князя, княгиню и княжичей. Затем стали разъезжаться восвояси. Был на пиру и Борис Творимирич, управивший дела в своей вотчине и приехавший поздравить князя с победой. Гости разъехались, но Творимирича оставил Ярослав Всеволодович при себе, как ближнего боярина.
* * *
Вечерело. Сиреневые мартовские сумерки еще теплились за окном большой палаты княжеского городского терема. Князь Ярослав и трое ближних бояр во главе с Борисом Творимиричем сидели на лавах в красном углу под образами и вели беседу. Ярко светили лампады. Поблизости на поставце находился подсвечник, где горели пять свечей. В палате было довольно светло. Князь Ярослав был в приподнятом настроении, часто улыбался, и его голубые глаза лучились. Он и Борис Творимирич недавно вернулись из Твери. Там священство и народ встречали греческого корсунского иерея Астафия. Тот привез из Корсуня (Херсонеса) по Русскому морю через Греческое и Фряжские в Варяжское море в немецкий город Кесь, а оттуда в Новгород чудотворный образ святителя Николая Корсунского. Говорили, что сам святитель Николай, епископ Мир Ликийских являлся Астафию трижды во сне и указывал иерею отвезти образ на Русь в Рязанскую землю и поставить его там. Князь Ярослав и его боярин видели чудесный образ и целовали его. Борис Творимирич беседовал с Астафием по-гречески и просил иерея от имени князя Ярослава проехать через Переславль и, если возможно, погостить, а то и остаться совсем в Переславле. Князь Ярослав обещал и храм поставить в честь образа Николая Чудотворца. Но только грек никак не соглашался, а торопился в рязанскую землю. Тогда Ярослав Всеволодович предоставил Астафию сопровождение, дал свежих лошадей, продовольствие, получил благословение от Астафия и отправил во Владимир к старшему брату и в Рязань ко князю Юрию Ингваревичу весть о прибытии греческого иерея и святого образа. В Новгороде же прибытие образа святого Чудотворца тоже вызвало немалый переполох.
Заговорили о новгородских делах. Припомнив последние годы, князь слегка помрачнел. Он вспоминал, как почти два года назад, уже после похода в Чудскую землю, он из-за котор с новгородскими боярами оставил Новгород Великий. и уехал в Переславль-Залесский. Его старший брат великий князь Юрий волей своей посадил в Великий Новгород князем своего старшего сына Всеволода. Но где уж было молодому и неопытному Всеволоду справиться и уладить дела с новгородской вольницей, с его строптивым боярством, богатым купечеством, буйным ремесленным людом и непреклонным владыкой. Бежал Всеволод от новгородцев в Торжок. И тогда на помощь ему поспешил отец Юрий Всеволодович с владимирским и суздальским полками. Пришли и другие князья: их сыновец Василек Константинович с ростовцами, Михаил Всеволодович с черниговцами и он - Ярослав с переславцами. Устрашилась новгородская вольница и отправила к великому князю послами двух именитых мужей. Те от имени новгородского веча просили, чтобы Юрий Всеволодович вернул им бежавшего сына, обещали "не творити разлюбия" против него и молили увести рати из Торжка. С гневом отвечал послам великий князь:
- Выдайте Якима Иванковича и Микифора Тудоровича, Иванка Тимошкинича, Нездылу Савинича, Вячка, Иванка, Радка; аще ли сих не выдадите, ино поил есьм конь Тферью, а к тому еще Волховом напою.
Словом, требовал князь выдать всех зачинщиков смуты - бояр, именитых мужей, кто творил которы против Всеволода, да и против великого князя. Еще когда сидел на новгородском столе Всеволод и вел прю с "новгородской господой", немцы-латыняне захватили Медвежью Голову. Затем обложили Юрьев в Чудской земле. Но тогда никто, ни новгородцы, ни псковичи из-за этой при не потщились помочь юрьевским эстам и русичам с их князем Вячко. Вот и погубили Юрьев. А сколько он - Ярослав за эту Чудскую землю пота утер и крови пролил, а все по чем зря.
Услыхав ответ Юрия, новгородцы по всей волости своей стали собирать рати, а вокруг града поставили острог, чтобы уберечь концы (пригород) от нападения. На дороги вывели сторожи, построили засеки и острожки. К великому князю отправили новое посольство, оповещая, что братьев своих не выдадут и готовы умереть за Святую Софию и своего посадника Иванка Димитриевича. Но тут же просили Юрия крови не проливать, а дать им нового князя. Понял старший брат, что силой это дело не решить, и пошел на попятную. Отдал новгородский стол своему шурину - Михаилу Черниговскому. Уходя из Торжка, пограбил город, забрав много товара с собой. Новгородцы приняли князя Михаила. Но видать и ему не пришелся Новгород. Полгода не прошло, как напала на новгородскую волость литва, разорила многие села и погосты. Михаил против литвы полков не повел. Вышел навстречу литве новгородский посадник Феодор, и большой крови стоило новгородцам отразить литовский набег. Много тогда в боях с литвой погибло новгородцев и рушан (воинов из Старой Руссы). Правда, Михаил Черниговский смог вернуть новгородский и новоторжский товар, договорившись с князем Юрием, но сидеть на новгородском столе больше не хотел. Да и новый владыко новгородский - архиепископ Антоний, ранее руководивший епархией в Перемышле, видимо, не поладил с князем Михаилом. Возвратился князь Михаил восвояси - в Черниговскую землю.
Заговорил один из ближних бояр. Днями он возвратился из Торжка и узнал, что на площади у Святой Софии ныне буйствует новгородское вече, долго решают господа новогородцы, кого просить себе в князья. Много у князя Ярослава сторонников в Великом Новгороде. Но много и противников. Претит Ярославу "новгородская господа". Вот почему оставил Великий Новгород тогда после похода в Чудскую землю. Но большая часть купечества, ремесленного и черного люда за него. Знают новогородцы его решительный и твердый нрав, его крепкую руку и воинское умение, ценят его храбрость, отвагу и благородство. Последняя победа Ярослава над литвой, спасение Торжка, Волока Дамского и Торопца- вот та полновесная куна, что сдвинула чашу весов в его пользу. Что-то решит старший брат Юрий - великий князь Владимирский? Князь Ярослав, не скрывая волнения, повел плечами и нахмурился.
Чтобы как-то отвлечь князя от неспокойных мыслей и погасить волнение, Борис Творимирич потихоньку завел разговор о новом новгородском владыке Антонии. Причина его неприязни к Михаилу Черниговскому была ясна. Он из Перемышля. Не любили в Галицко-Волынской земле черниговцев. Вечно разоряли черниговские и новгород-северские князья Юго-Западную Русь во время войн и котор за великий стол киевский н Галичину. Постепенно разговор перешел на дела Южной Руси. Борис Творимирич рассказывал, что вот уже не первый год там шла пря между Мстиславом Удалым (Галицким) и молодым Даниилом Волынским. После Калки переругались они, как и многие южнорусские князья. Мстислав Удалой, как вернулся в Галич, опять окунулся в дела своих крамольных бояр. Уверяли они Мстислава, что его зять Даниил хочет его смерти, чтобы завладеть Галичем. В особое доверие к Мстиславу вошел бывший враг Даниила - князь Александр Бельзский. Так началась губительная усобица в Галицкой земле. Мстислав привел на Даниила половцев. Даниил навел на Мстислава свою родню - ляхов. Многие волости там разорены войной. Князья примирились. И все бы ничего, но вот слышно, собираются угры на Галицкую землю. Не иначе опять боярские которы. Угры - латиняне, как и ляхи, как немцы, франки и фряги, говорят все на разных языках, но молятся одинаково - значит суть у них одна. Не будет добра православной Руси от них, покуда они вмешиваются в дела русских князей. Не так ли пал Цареград и сгинула Ромейская империя?
Князь Ярослав и бояре стали выспрашивать, известно ли что о греческих делах. Борис Творимирич отвечал, что недавно получил вести из Никеи. Молодой никейский император Иоанн Ш Ватац (1222–1254 гг.) - зять покойного Феодора Ласкариса добился больших успехов. Теперь никейские греки переправили флотом свои войска из Малой Азии во Фракию и начали освобождать ее от латинян. В большой сече при граде Пиманионе (1225 г.) никейские греки и их союзники наголову разгромили франков из Цареграда. Большой силой стала Никея, флот ее господствовал в Эгейском море и на Геллеспонте, а сухопутные полки дошли до Адрианополя. Уже и Адрианополь был у никейцев в руках, но тут вмешался в дело эпирский царь Феодор Ангел. Он предложил адрианопольским грекам признать его господство и изгнать никейцев из города. Адрианопольцы склонились к Ангелу, и войскам Иоанна Ватаца пришлось оставить город. Не иначе грядет война между Никеей и Эпиром. Такое на руку латинянам. Но, правда, ныне на Балканах уже не одно сильное православное государство. Большой силой владеет болгарский царь Иоанн II Асень. Выросла, поднялась и еще одна сила - Сербское королевство. При нынешнем короле Стефане Первовенчанном (1196–1228 гг.) в Сербии окончательно утвердилось православие. Уже скоро десять лет как он принял королевский венец по православному обряду. Все идет к тому, что изгонят рано или поздно латинян из Цареграда. Но не просто это будет. Много еще крови прольется в усобицах и в войнах с франками и фрягами.
Князь Ярослав вздохнул и вспомнил, что ныне уже и вся Чудская земля отдана латинянам - немцам и датчанам, а ведь еще двадцать - двадцать пять лет назад была эта земля вотчиной русских князей. И, наверное, немало еще русской крови прольется, пока остановят русичи латинян у своих рубежей и у Варяжского моря. Но для того нужна сильная власть - власть одного князя, чьей воле не противились бы Господин Великий Новгород и Псков.
Наступило молчание. Прервал его Борис Творимирич:
- Помяни еси слово мое, княже! Имаши ти яти нувогородский стол нонешнее лето.
Ярослав обратил взгляд на боярина, и голубые глаза его - вновь наполнились теплотой и светом.
Не прошло и месяца, как весна нового 6734 года (1226 год от P. X.) вступила в свои права. В тот год новгородский летописец Юрьева монастыря записал: