Мало-помалу он стал замечать отчуждение от себя мальчика. Каким образом произошло это - он не знал и не хотел обвинять жену в сознательном вооружении против него сына. Но что, во всяком случае бессознательно, она это делала - это несомненно. Дети так чутки, дети так хорошо понимают многое!.. Гриша видел, что отец не хочет спускать ему того, что спускает мать, что от отца трудно скрыться и что, когда отец хочет наказать, мать защищает. И он, естественно, был на стороне матери, бегал к ней под защиту от отца, как бегал в других случаях от нее под защиту бабушки…
У Николая оставалась еще одна большая, выросшая с ним, привязанность к брату. Она не уменьшалась с годами; симпатичность Сергея, действовавшая на всех, кто только его знал, действовала и на Николая. Но ведь этого было мало, хотелось во всем сочувствовать человеку, уважать его, а уважать Сергея Николай не мог.
Наконец, после смерти отца, которая по вине самого Владимира Сергеевича не была особенным несчастьем для его детей, приехала мать. Это была новая мука для чуткой души Николая. Катерина Михайловна была для него совсем чужой женщиной, и, несмотря на то, что ему хотелось страстно, чтобы она стала ему близкой и дорогой, это было невозможно. Он не знал многих подробностей ее жизни; но и того, что он знал, было достаточно, чтобы заставить невольно почти стыдиться перед самим собою, когда он думал о матери.
Сергею было все равно - он как-то скользил по этому чувству, а Николай от него мучился. Но, конечно, никто не знал и не подозревал этих мучений. Он был неизменно почтителен с Катериной Михайловной, он, молчаливо согласившись с братом, предоставил ей первую роль в доме, выносил ее причуды, терпеливо выслушивал ее наставления и только в крайнем случае, чтобы не выказать подступавшего к сердцу раздражения, вдруг совсем замолкал, уходил и потом некоторое время избегал встреч с нею.
В последние два года жизнь Николая, совершенно незаметно для него самого, мало-помалу стала изменяться. Сергей женился вторично. В старом горбатовском доме появилось новое существо, принесшее с собою новую атмосферу.
Николай редко бывал в обществе и не видел Наташу почти до самой женитьбы брата. Он очень боялся за этот брак, устроенный матерью, и даже отговаривал Сергея, зная, что такому человеку вовсе не следует жениться.
Но когда он увидел и разглядел Наташу, то от всей души поздравил брата и даже подумал, что - почем знать - может быть, эта прелестная девушка наконец образумит вечного кутилу. Однако чем больше вглядывался он в Наташу, тем к чувству первой радости более и более стали примешиваться сомнение и жалость.
"А вдруг и она не изменит Сергея?.. А если не изменит - так, значит, погубит себя".
Но ему приходилось тщательно скрывать эти свои сомнения. Помешать свадьбе он ничем не мог, даже и не имел на это никакого права.
Скоро ему пришлось убедиться, что опасения его небезосновательны. Сергей, по странному капризу своей природы, в первое время, очевидно, не хотел замечать достоинств Наташи, а может быть, если и видел их, то не придавал им значения. Он был с нею нежен; но скоро вернулся к прежней своей жизни; ее общества было для него недостаточно.
Наташа еще ничего не замечала, она еще не разглядела мужа, она жила всею силою только что распустившейся молодости. Ей было хорошо, она любила все и всех. Она привязалась сразу к детям мужа, к Мари, к Грише, даже к Катерине Михайловне.
С Николаем ее обращение было самое дружеское, и так как Сергея не бывало очень часто дома, а Николай был домоседом, то случаев для встреч и разговоров оказывалось у них много. Разговоры эти делались все более и более оживленными. Скоро для них стало ясно, что они отлично понимают друг друга, что в их характерах и взглядах много общего, что Наташа, несмотря на свою живость и незнание жизни, может быть очень серьезна и уже не раз задумывалась над большими вопросами. А Николай так хорошо умел отвечать на эти вопросы, отвечать именно в том тоне, какой ей был по душе. Нередко, читая и работая в библиотеке, Николай слышал легкий стук в дверь:
- Можно войти?
Он радостно отвечал:
- Конечно, можно!
Дверь неслышно отворялась, и на пороге показывалась Наташа, милая, грациозная, с ласковым взглядом глубоких, прекрасных глаз, с тихой улыбкой. Проходил час, другой - и они беседовали, не замечая времени.
Только этой последней весною, перед отъездом в Знаменское, между ними произошло что-то странное - они вдруг стали иногда избегать друг друга, им иногда при встречах делалось неловко. Можно было подумать, что они поссорились и не хотели помириться, сердились. Наташа как будто иногда действовала раздражительно на Николая, и он не скрывал этого раздражения. Он уже несколько раз резко говорил с нею. Даже домашние заметили, что между ними пробежала кошка.
А между тем видимой причины такого разлада не было - они сами не понимали, что это значит. И так же бессознательно, как сближались и дружились, так они стали и расходиться. Но разойтись, живя под одной кровлей, было трудно, как ни избегай встреч и разговоров - они неизбежны.
С каждым днем становилось все хуже и хуже: Николай и Наташа стали мешать друг другу, стали доставлять друг другу мучения.
Он рад был, когда остался один в Петербурге и все уехали в деревню. Ему было приятно в первый день чувствовать свое одиночество в огромном доме; как будто легче дышалось. Но на следующий же день он затосковал, а через месяц стал рваться в деревню, в свою привычную семейную обстановку. И ему казалось, что он хочет именно к себе, и ему казалось, что Наташа теперь мешать ему не будет.
Но он прожил сутки в Знаменском, и вот та же тоска, только еще пуще прежнего, и Наташа еще больше мешает. Он не знает, куда от нее деваться…
Вышел он теперь из дома бродить по парку, чтобы разогнать эту тоску, чтобы забыться в тени этих старых деревьев, среди этой благоухающей летней природы.
И он стал забываться. Он отгонял от себя все беспокоящие мысли, шел все вперед и вперед, не замечая, где он, не зная - идет он, стоит или лежит.
Вдруг на повороте аллеи он столкнулся с Наташей. Они оба даже вздрогнули и остановились с испуганными лицами. Они взглянули друг на друга почти как враги и разошлись молча, не обменявшись ни одним словом.
Она поспешила домой, скорее, скорее, как будто кто-то гнался за нею, а он ушел в самую глубь парка. В нем поднималось даже злое чувство, почти бешенство - на кого?.. На себя, на нее, на всех, на то невидимое, непонятное и страшное, что мешало ему жить, дышать…
И оба они совсем не понимали, что это такое значит, почему им так тяжело, так невыносимо, и чем они виноваты друг перед другом…
XV. ИЗЛИШНЕЕ ПРИЗНАНИЕ
Наташа вошла в дом все с тем же испуганным выражением в лице, с болезненно бьющимся сердцем, с ощущением, будто кто-нибудь гонится за нею и настигает ее. Она почти пробежала парадные комнаты, радуясь, что никого в них не встретила, что никто не остановил ее.
Очутившись, наконец, в своей спальне, она глубоко вздохнула, почти упала в кресло и несколько минут оставалась неподвижной, с закрытыми глазами, с порывисто дышащей грудью. Потом она поднялась, провела рукою по горячему лбу, будто отгоняя нахлынувшие мысли, и огляделась.
Все было тихо в ее просторной и уютной спальне. Окно в сад было отворено, широкая, спущенная маркиза мешала солнцу проникать в комнату; но все же ясный летний день выглядывал из каждой щелки и наполнял всю спальню свежим, душистым запахом скошенной под окном травы.
Наташа еще прошлым летом позаботилась устройством своего гнездышка; каждая вещица здесь была, так сказать, проникнута ею. Старинная тяжелая мебель как бы терялась и изменяла свой характер среди различных грациозных безделушек, привезенных Наташей и расставленных всюду и с большим вкусом.
Но эта любимая молодой хозяйкой комната теперь, в солнечный день, в первый раз показалась ей унылой и пустой, почти противной.
И опять Наташа упала в кресло, и опять сидела неподвижно, с глазами, устремленными куда-то вперед, далеко за пределы спальни.
"Да что же это, наконец, со мною? - подумала она. - Как будто несчастье, как будто горе. Но ведь нет ни несчастья, ни горя! Отчего же, отчего, Боже мой, так мне тяжело? Или я больна?.. Вчера было сыро, может быть, я простудилась…"
Она с радостью даже остановилась было на этой мысли: но нет, она тут же сейчас и почувствовала, что не больна, не простудилась…
В это время в соседней комнате, в кабинете Сергея, отворилась дверь, послышались его шаги. Он и в этот день, как часто с ним случалось, рано выехал из дому и не возвращался к завтраку.
Наташа прислушалась: вот он бросил хлыст, вот он двинул стулом, раздается его протяжная, обычная зевота.
Она встрепенулась. "Скорей, скорей к нему!.."
Она почувствовала потребность быть к нему ближе, спрятаться под его защиту от того, что ее там мучило, что преследовало, что по пятам гналось за нею. Она сделала несколько быстрых шагов, приподняла портьеру и очутилась в кабинете.
Сергей, очевидно, утомленный верховой ездой и зноем, лежал на диване, вытянув свои длинные ноги, в пыльных сапогах, в расстегнутом жилете. Он обмахивался платком и то и дело вытирал им свой белый, влажный лоб. При виде входившей Наташи, он ей рассеянно улыбнулся и откинул голову на кожаную подушку дивана.
- Вот жара! - проговорил он. - В поле так и печет… совсем я замучил сегодня бедного Серого…
- Вольно же, неизвестно зачем, мучить и себя и лошадь! - сказала Наташа, подсаживаясь к мужу. - В полдень по полям! С тобой еще когда-нибудь солнечный удар сделается… Смотри, на что ты похож!
Она вынула из кармана свой маленький надушенный платок и вытерла им его лицо.
- Но где ты был? Что делал? Расскажи мне, по крайней мере, Сережа. Зачем это тебе так нужно было мучить Серого?
Она наклонилась, поцеловала его и прижалась к нему плечом.
В его лице что-то дрогнуло, он даже немного поморщился, как будто ему неприятна была близость хорошенькой, ласкающейся жены. Но это было только мгновение - он взглянул на нее, улыбнулся ей, хотел ее обнять - и вдруг опустил руку. Лицо его стало печально.
- Ах, Наташа, - проговорил он, - да не гляди ты так на меня, не гляди… ты меня мучаешь…
- Мучаю? Чем? - спросила она с изумлением.
- А тем, что я не стою, чтобы ты так на меня смотрела…
- Опять ты за старое!
Она засмеялась.
- Что это на тебя находит, в самом деле?.. И знаешь ли, ведь это унижение паче гордости!..
- Какое там унижение паче гордости! - досадливо выговорил он.
С ним положительно делалось что-то странное. Он начинал волноваться. Наконец спустил ноги с дивана, захватил обеими руками свою голову и сидел, уставив глаза в ковер. Наташа никогда не видела его таким странным, с таким выражением. Она почуяла, что это что-то неспроста.
- Сережа, - сказала она, - посмотри на меня!
Он поднял глаза и тотчас же опустил их.
- Что случилось? Что ты от меня скрываешь? Говори сейчас… Зачем ты хочешь пугать меня?..
- Я и скажу, - выговорил он, - это глупо… я не могу… брани, делай со мной, что хочешь… но лучше знай и прости меня…
Он путался - она не понимала.
- Что ты такое сделал?.. Что?
- Я глуп… я испорчен… я дрянной человек… Но я не хочу, не могу скрываться перед тобою… особенно, когда ты так смотришь… Ты знаешь Катеньку Недольсину?
(Это была молоденькая жена одного из их ближайших соседей. Она изредка посещала Горбатовых в Знаменском.)
- Так что же? - спросила Наташа, все еще ничего не понимая.
- Я… я… сегодня был на свиданье с нею… И как все это глупо вышло… как скучно… она такая дура…
Наташа широко раскрыла глаза.
- Да ты что же это… шутишь? - прошептала она.
- Нет, не шучу…
Он печально и покорно глядел на нее, и она видела ясно, что он не шутит. Она отшатнулась от него, поднялась. Лицо ее побледнело, глаза зло блеснули.
- Если вы дошли до таких глупостей, то признаваться мне в них - еще противнее. Это уж совсем, совсем низко!.. - почти задыхаясь, выговорила она и хотела выйти из комнаты.
Но он силой удержал ее, захватил своими большими, будто железными руками ее маленькие, слабые руки.
- Наташа, ради Бога, не сердись, выслушай меня! - повторял он умоляющим голосом. - Наташа, ведь ты умна, ты должна понять… тут совсем не то!.. Ведь я винюсь перед тобою… я знаю сам, как это глупо и пошло… все, что хочешь… Наташа, если бы я не любил тебя - я бы не сказал… И неужели ты думаешь, что я могу променять тебя на кого-нибудь? Наташа!..
Она вырывалась из его рук и не могла вырваться.
- Да пустите же меня! - наконец почти крикнула она. - И знайте - после этого мне все равно, на кого бы вы меня ни променяли… Только оставьте меня, не прикасайтесь…
А он, огромный Сергей, превратился в совсем жалкого ребенка, не выпускал ее рук. Он встал перед нею на колени, он заглядывал ей в глаза своими добрыми, теперь испуганными глазами и молил:
- Наташа, ради Бога, да не сердись же, перестань!.. Я даю тебе слово… никогда… никогда больше!.. Не будь же злою - прости меня… самому все это так противно… Наташа, прости меня… милая, дорогая, прости!..
Голос его прервался, на глазах показались слезы. Он целовал ее руки. Возмущение, негодование, охватившие было ее, внезапно почти исчезли. Этот большой, сильный человек, стоявший перед нею на коленях, плакавший, целовавший ее руки и умолявший ее о прощении так по-детски, со своими приемами провинившегося ребенка, показался ей жалким.
Она теперь, наконец, в первый раз после того, как стала его женой, поняла его. Ей стало ясным все, и она уже совсем новым голосом сказала ему:
- Хорошо, я прощаю тебя, только оставь меня теперь, не говори - не надо… оставь меня.
Он послушно выпустил ее руки.
Он вышла из кабинета, прошла в спальню и заперла за собою дверь…
И к этому человеку она стремилась за несколько минут перед тем, думая найти в нем охрану, спасение! Быть может, и у нее в сердце созревала решимость признаться ему в чем-то, в том, чего не сознавала сама еще хорошо, решимость рассказать ему о своих непонятных муках, о своем волнении и просить у него поддержки, помощи…
Теперь ей хотелось быть как можно дальше от него, а между тем в ней не было против него злобы, в ней не было чувства ревности. Она сейчас же забыла оскорбление, нанесенное ей как жене, она даже не останавливалась на мысли об этой соседке, назначившей мужу свидание, на которое он поспешил. Ей не было теперь никакого дела ни до мужа, ни до этой соседки.
Она была поглощена собою. Этот нежданный разговор, это дикое признание Сергея вдруг открыли ей глаза не только на него, а главным образом, на себя.
Она вдруг схватилась рукой за сердце, почувствовала, как оно шибко и больно забилось в груди, ее побледневшие губы шептали:
"Боже, теперь все кончено!.. Теперь уже нет спасения!.. Что же это будет?!"
"Простила, а вот ушла… просит оставить - заперлась!" - жалобно думал Сергей, прислушиваясь, как щелкнула дверная ручка в спальне.
Он вернулся на диван, улегся на нем по-прежнему, закрыл глаза, хотел отдохнуть, задремать, забыть свое смущение и весь этот тяжелый, неприятный разговор. Ему всегда было так легко забывать неприятное. Но теперь он почувствовал, что на этот раз не может; напротив, с каждой минутой ему становилось все более неловко, противно и совестно.
- Охо-хо! Грехи наши тяжкие! - прошептал он.
Но и это любимое выражение не помогло. Он то и дело вертелся на диване и никак не мог удобно улечься.
"Заперлась, что она там делает?"
Он встал и, стараясь осторожно ступать по ковру, подошел к двери, прислушался.
Но ничего не было слышно.
XVI. ВРАГ СИЛЕН
"Может быть, плачет - я огорчил ее…" Ему стало еще противнее, еще скучнее, но все же не раскаивался он в том, что признался ей. Он никогда не раскаивался в том, что делал, хотя бы это была самая последняя глупость. И к тому же ведь рано или поздно, а нужно было признаться. Его давно уже тяготил обман, бывший всегда между ним и Наташей. Он давно уже порывался рассказать ей про свои "гадости", как называл он в минуты особенной скуки, нападавшей на него, все эти многочисленные и разнообразные любовные похождения.
Пусть она знает и, если может, простит, и тогда станет легче, можно будет прямо ей глядеть в глаза. А если не простит - все же лучше!..
Притворяться перед нею он больше не мог. Перед первой женой своей он всегда притворялся и скрывался, обманывал ее и смотрел ей в глаза, не считая это тяжелым и постыдным, а перед Наташей вот больше и не может!
"Хоть бы она вылечила меня от всего этого! - думал он теперь, прислушиваясь у двери. - Хоть бы сделала так, чтобы прошла моя скука, чтобы не лезло в голову все такое… Ведь все это от скуки… Она еще не понимает, ей нужно рассказать это, объяснить - она умная, Наташа, она поможет… Давно, давно нужно было ей сказать про эту мою скуку…"
- Наташа! - крикнул он.
Но она не отозвалась, она не слыхала.
В смущении он вернулся к дивану и ждал. Может быть, отворится дверь, и она придет, тогда он поговорит с нею.
И, глядя теперь на него, на этого бесшабашного покорителя женских сердец, как он сидел, опустив голову, с усталым взглядом добрых глаз, с лицом печальным и смущенным, на котором теперь резче выступали мелкие, уже кое-где тронувшие его морщинки, можно было почесть его за очень несчастного человека.
Да ведь он и был несчастным. Он рос без призора, без добрых примеров, покинутый отцом и матерью. Брат Николай случайно попал в старую дедовскую библиотеку, и она спасла его. Но Сергей не попал. Он придумывал себе иные забавы. Он быстро развивался, так как был одарен от рождения могучим, почти богатырским организмом; только развитие его пошло в сторону тела, в сторону мускулов.
Он шумел на весь дом, в отсутствие отца набирал дворовых мальчишек, устраивал всякие военные игры с неминуемыми драками. Потом ему дали учителя гимнастики и фехтования - и все его самолюбие стало стремиться к одной цели: быть всех сильнее, всех ловче. Ловкости большой он не приобрел - руки и ноги были слишком длинны, но зато сила прибывала не по дням, а по часам.
Он играл, как мячиками, пудовыми гирями, ломал железо. Учителя жаловались на его лень, на его неспособность. Товарищи в нем души не чаяли. Рано, чересчур рано начал он жить и чересчур быстро усвоил себе науку разгула. Его чувственная натура выказалась сразу; в двадцать лет он уже прошел всю школу разврата петербургской богатой молодежи.
Он любил женщин, то есть не мог ни на час обойтись без какого-нибудь пошлого приключения, без какой-нибудь легко достающейся удачи. Но он никогда не предавался мечтам об идеальной любви. Он не считал женщин способными возбудить к себе уважение, серьезную привязанность, глядел на них как на какую-то особую породу милых животных, созданную для его удовольствия. При этом он никогда не думал о женщине, а думал о женщинах, потому что как бы красива ни была та, которая остановила на себе его внимание, она ему скоро надоедала, и он уже искал другую, более подходившую к его вкусу. А найдя такую, уже никак не мог успокоиться, пока не овладеет ею.