Переведя глаза во внутренность беседки, Борис Сергеевич увидел озадаченную фигуру уже знакомой ему служанки, а за нею и Капитолину Ивановну.
Он не мог ошибиться - это была она, по описанию Прыгунова. Маленькая толстая старушка с короткой шеей, с круглой спиной. Она была совсем некрасива, большой неопределенной формы нос, обвисшие и теперь горевшие от жару и раздражения щеки, несколько ввалившийся, почти беззубый рот, меленькие серые, сохранившие ясность и живость глаза, седоватые брови, выведенные в виде вопросительных знаков, редкие седые волосы, гладко причесанные и напомаженные. На голове чепчик с кружевцами и лиловыми ленточками, коричневое полубатистовое платье с белыми мушками…
Все это мелькнуло перед Борисом Сергеевичем, но он пока, главным образом, заметил только, что в этой простенькой и некрасивой толстой старушке есть нечто особенное, чего ему нечасто приходилось встречать в людях. Она взглянула на него, и под ее взглядом он как-то невольно смутился, будто спросил себя: "То ли он делает, что нужно?" А она между тем уже к нему обратилась:
- Прошу извинить, - сказала она, однако, ничуть не смущаясь, - незнакомых людей у меня не бывает… Эта женщина не догадалась просить вас в дом… С кем имею удовольствие говорить?
Борис Сергеевич себя назвал.
Старушка из красной сделалась багровой, сердитый огонек блеснул в ее глазах. Но это было только мгновение. Она тотчас же оправилась и, горделиво поклонившись гостю, проговорила:
- Здесь вам будет совсем неудобно, прошу за мною в дом.
- Машка! - прибавила она, обращаясь к девочке. - Смотри ты у меня, не упусти варенье! Да и ты тут оставайся, Лукерья…
- Слушаю-с! - не без робости ответила провинившаяся женщина.
Капитолина Ивановна важно, хотя и с маленькой перевалкой, пошла вперед, указывая гостю дорогу. Вот они поднялись по ступенькам маленького балкончика и вошли в залу. Это была светлая просторная комната, вся белая - и обои белые, и пол белый, некрашеный, гладкий, блестящий, как слоновая кость, и старая мебель в белых чехлах, даже зеркало занавешено от мух белой кисеей. Только и было цветного во всей комнате, что у каждого окошка деревянные покрашенные в зеленый цвет горки с горшками цветов.
Капитолина Ивановна несколько мрачно указала гостю на диван.
- Сядьте сюда, здесь вам будет удобнее.
А сама придвинула себе кресло, уселась и смотрела на Бориса Сергеевича пристальным взглядом. Ему решительно становилось неловко под этим взглядом.
"Пренеприятная старуха", - невольно подумал он. Но опять-таки было в ней что-то такое, что его заинтересовало.
- Теперь прошу вас объяснить мне, какое дело могло-привести вас ко мне? Зачем я вам понадобилась?
Ее взгляд сделался совсем строгим, и вопросительные знаки, т. е. брови, сдвинулись, образуя на лбу бесчисленные морщины.
- Если вы вспомните ваш последний разговор с Кондратом Кузьмичем Прыгуновым, то поймете, по какому случаю я решился беспокоить вас, Капитолина Ивановна.
Капитолина Ивановна из багровой сделалась совсем синей, так что становилось за нее почти страшно. Она пожевала губами и кинула теперь уже откровенно сердитый взгляд на гостя.
- Так-с, - произнесла она, - понимаю, понимаю теперь все. Но если это вы послали ко мне Прыгунова, то, полагаю я, вам известно и то, что я ему ответила?
- Известно…
- Так чего же вам еще от меня угодно?
- Вы сказали, что все умерли.
- Да-с!
- В таком случае, не будете ли так добры подробно объяснить мне, как они умерли.
- А зачем бы это знать вам, сударь? Только буду просить я вас, батюшка, не ведите вы со мною политику… Я, признаться сказать, терпеть этого не могу!..
- И я тоже этого терпеть не могу, - сказал вслед за нею Борис Сергеевич, улыбаясь своей кроткой улыбкой.
Она как-то поежилась и кашлянула. Дело в том, что этот нежданный гость помимо ее воли начинал производить на нее хорошее впечатление.
"Какое у него прекрасное и благородное лицо!" - подумала она про себя, но тотчас же и постаралась снова стать сердитой.
А Борис Сергеевич продолжал:
- Я прямо и откровенно скажу вам все, так будет гораздо лучше, или вот что - прочту я вам несколько строк одного письма.
Он вынул находившееся при нем письмо покойного брата и прочел все, что касалось Петруши и его матери.
- Та-а-к! - протянула Капитолина Ивановна, - но только все это напрасно…
- Как напрасно? - изумленно воскликнул Борис Сергеевич. - Мне тяжело осуждать умершего брата да и бесполезно это, он был, конечно, очень виноват, но видите - и сам страдал за свою вину, как это почти всегда бывает в жизни… Он поручил мне, насколько возможно, исправить сделанное им зло… Это предсмертная его просьба и, конечно, я не могу оставить ее без внимания - вы ведь понимаете это!..
- Так-с! - протянула опять Капитолина Ивановна. - Все это прекрасно, и, конечно, ваши действия достойны всякой похвалы - но, видите ли, батюшка, поздно уж очень!.. Как сказала я Прыгунову Кондрату Кузьмичу, так и вам повторяю, нет их на свете - умерли! Что же с этим поделаешь! Кому же вы благодетельствовать-то будете? И что я еще могу сказать вам? Вы узнали, не понимаю каким способом, что мне это дело известно, спрашиваете меня - я не отпираюсь. Да, батюшка, знала я, хорошо знала несчастную, соблазненную вашим покойным братом девушку. Была она дочерью воспитанницы моей матушки. Матушка воспитанницу свою выдала замуж, пристроила за человека хорошего, непьющего, ну, само собой, не за дворянина - купцом он был… Сашеньку я помню совсем маленькой… Жили они сначала в Москве, а затем отец ее получил в наследство лавку в Петербурге - вот и переехали они тогда. Да уж, видно, такова воля Божья - умер он там, а за ним и жена скоро. Осталась Сашенька сироткой, на руках у отцовской родни, да непутевые-то люди оказались, не уберегли ее… Подвернулся ваш братец, важный барин, собою красавец… Ну, как они там все это… вспоминать не хочу!.. Писала мне Сашенька, да долго скрывала от меня, а потом и не выдержала. А у меня к тому времени дело в Петербурге оказалось, я и собралась и поехала. Приехала и вижу: срам и позор! Она, конечно, что же… Девушка простая… (голос Капитолины Ивановны дрогнул). Обидеть ее и не церемониться с нею не грех важному барину! Может, у него и не одна она такая была… За честь должна была считать. Ну, а я-то вот, извините вы меня, за бесчестие почла. Объяснила ей все, послушалась она меня… Да и несчастная больно была… Увезла я ее. С тех пор ведь более тридцати годов прошло! Увезла я ее уж больную, и года не протянула моя Сашенька - скончалась… А за нею и мальчик… Вот вам и весь мой сказ!..
Борис Сергеевич покачал головою и пристально, будто магнетизируя Капиталину Ивановну, стал смотреть ей в глаза. И чудное дело - не выдержала она его взгляда, неловко ей так под ним стало.
"Да что же он в меня уставился? - сердито думала она. - Чего это в душу-то заглядывает?"
- Нехорошо! - спокойно проговорил Борис Сергеевич. - Нехорошо это - зачем вы меня обманываете? Ведь я знаю, что они живы, а если мать и умерла, так уж ребенок-то жив наверно!
- Знаете?.. Как знаете?.. Откуда? - снова вся вспыхивая, прошептала Капитолина Ивановна. - Кто мог вам выдумать это, когда они умерли…
- Я не знаю вашей цели, - сказал он. - Если вы решились скрывать от меня и молчать - что же я могу с этим сделать! Одно только знайте, я этого дела не оставлю. Люди так не пропадают. Если они действительно умерли, то потрудитесь мне представить тому доказательства.
- Не нахожу нужным даже и этого, батюшка, не нахожу нужным… - несколько раз упорно повторила Капитолина Ивановна, глядя на гостя вызывающим взглядом.
- А впрочем, - прибавила она, - потрудитесь обратиться на Ваганьковское кладбище - там я их схоронила…
"Ну что же ты… Ну чего еще ждать… Ну и уходи…" - думала она.
Он взял шляпу и поднялся с дивана.
- Извините, - сказал он, - я пришел к вам не со злом и не знаю, зачем вам нужно лишать человека того, что, может быть, составит его счастье.
- То же вот самое и делец ваш, Кондрат Кузьмич, мне говорил! - уж совсем насмешливо воскликнула Капитолина Ивановна. - Только мне все невдомек, какое такое счастье вы бы принесли этому незаконнорожденному сыну вашего брата, если бы он и в живых был? Ведь признать его законным, дать ему вашу знаменитую фамилию вы не можете… Что ж! Обогатить его - это вы, что ли, подразумеваете? Так разве в богатстве счастье? Да сами-то вы, будучи богаты и знатны, испытали вы счастье от богатства и знатности? Если было у вас счастье в жизни, так откуда пришло оно - деньги его дали, что ли? Так-то, государь мой, уж коли на то пошло!.. И она глядела все с той же насмешливой улыбкой.
- Да, вы правы, - откровенно признался он, - но я должен исполнить волю покойного брата, и этот сын его - мне не чужой. Если бы я нашел его, я дал бы ему не одни деньги, я был бы ему родным и близким человеком, и, может быть, это на что-нибудь ему бы и пригодилось.
- У вас есть другие родные… Есть племяннички законные…
Невольно заныло его сердце при этом слове.
- Любите их, этих ваших наследников, любите их и они пусть вас любят. А уж Петрушу бедного оставьте в его могилке…
"Что же это? - думал Борис Серегеевич. - Ошибся, что ли, Прыгунов? Правду она говорит или нет? Есть что-то, есть!.. Крепкая старуха… И ведь справедливо рассуждает… и нечего ей ответить…"
Он раскланялся и вышел. Капитолина Ивановна любезно проводила его и затем, подойдя к окошку, смотрела, как он садился в коляску.
"Что, небось, смутила я тебя? - думала она. - Правда ведь, батюшка, правда!.. Нечего сказать, важны очень! Эх, благодетели… Благодетели!.. Насмехаться над человеком, изуродовать его, жизнь всю его загубить… Уложить в могилу раннюю, а потом, через тридцать-то лет, с благодеяниями! Нечего, батюшка, нечего… Возвращайся ты в твои золотые хоромы несолоно похлебавши, а уж мы тут в бедноте своей останемся, не про нас ваши золотые хоромы… Петруша! На поди, ищи - нет его, умер Петруша!.. Доказательства - добьюсь, говорил - как же, добьешься!.. И Прыгунов тоже, старый подьячий, со мной тягаться вздумал! Ну что же, Кузьмич, потягаемся, потягаемся, умная голова…"
"Однако что же я - пойти скорее посмотреть - не переварила ли Машка варенье!.."
II. НА ОСТОЖЕНКЕ
Капитолина Ивановна с давних лет была неотъемлемой принадлежностью Остоженки, где ее знали все без исключения, от мала до велика. Когда она выходила из своего домика, летом - в коричневом платье с белыми мушками, черной шелковой мантилье и удивительной шляпе, похожей на будку, а зимою - в широчайшем лисьем салопе и капоте, превращавших ее фигуру в шар, ей приходилось останавливаться почти на каждом шагу.
- Здравствуйте, Капитолина Ивановна!
- Как здоровьице, почтеннейшая Капитолина Ивановна?
- А, Капитолина Ивановна! Только что я подумала, что это вас давно не видно, матушка, - а вы и тут как тут!
Капитолина Ивановна отвечала на все эти приветствия, соблюдая притом различные оттенки. Иногда она улыбалась, останавливалась и вступала с встречным или с встречной в беседу. Иному или иной просто кивала головою и важно проходила дальше. А то случалось и так, что вместо всякого ответа на приветствие, она грозилась пальцем и строго говорила:
- Ну… ну… ну! Нечего лебезить-то да спину гнуть, я тебе не начальство… Что сиротой казанской прикидываешься?.. Знаем мы все ваши проделки!..
Такой строгий реприманд относился обыкновенно к толстому и лоснящемуся от жира хозяину большого магазина, на вывеске которого значилось:
"Торговля чаем, сахаром, колониальными товарами и прочими иностранными винами!"
В ответ на такую строгость почтенный купчина только усмехался, облизывался и, ничуть не смущаясь, продолжал:
- Не зайдете ли, матушка Капитолина Ивановна, медку я вам могу предложить нового получения… Аромат, я вам скажу, деликатес! Одним словом, амбрэ!.. Чаи тоже китайские получены, самые что ни на есть лучшие, особливо могу рекомендовать вам, матушка, "чухунмы затхленькой"… букетец!..
Он складывал свои красные, жирные пальцы вместе, подносил их ко рту и чмокал.
- Ну тебя совсем, с твоим затхленьким букетцем! - сердито произносила Капитолина Ивановна. - То-то вот и есть, что ты, брат, затхленького много держишь у себя!.. В прошлый раз такую икру подсунул, что тошно глядеть было, осрамил совсем…
Купчина таращил глаза и разводил руками.
- Что вы, матушка, обижаете! Как такое могло статься? Вам да чтобы я дурного товара отпустил!.. Кажись, столько лет угрожать стараюсь…
- Что же я тебе, врать, что ли, буду?..
- Зачем врать, сударыня… А уж и ума не приложу, как такое могло статься… разве вот Прошка как-нибудь невзначай сбился… Так я ему тут же, при вас, сударыня, уши надеру!..
- Ах, ты, иродова твоя совесть! Сбился… уши надеру… то-то вот… одному вот получше товар, другому похуже за ту же цену… Мальчишку надувать учит… уши надеру!.. За что же ты, брюхо, уши драть ему будешь? Тебя вот самого выпороть хорошенько!.. Бога позабыл… одумайся… Ведь ты, что же, не сегодня завтра лопнешь, взгляни на себя… лопнешь, так с собою в могилу, что ли, возьмешь деньжищи? Ведь тут оставишь… А мальчишки твои… протрут им глаза - не путем добытые деньги прахом и пойдут. Так-то, Прохор Петров, подумай-ка на досуге об этом, подумай, не на ветер я говорю же. А, да ну тебя! Что мне тут с тобою… некогда…
И она, важная и строгая, плыла дальше.
Прохор Петров, давно уже выстроивший себе каменные палаты и разъезжавший на рысаках по Петровскому парку с супружницей и дщерью, вовсе не привык к подобным репримандам. Напротив, даже некоторые большие господа к нему относились с любезностью, так как он давал деньги под верное обеспеченье и за солидные проценты. Другого он, хорошо знавший себе цену, сумел бы и обрезать, а вот Капитолина Ивановна могла говорить, что ей угодно, и он выслушивал. А когда она уходила, то даже задумывался на мгновение:
"Строгая старуха, строгая!" - повторял он про себя.
Но при этом он не задавал себе вопроса, почему же он так смиряется перед этой строгой старухой, которая не знатна, не богата и не состоит в числе его очень выгодных покупательниц. "Что уж с ней поделаешь, известно, она такая… Ведь это не кто другой сказал, это Капитолина Ивановна…" - и больше ничего.
Дети побаивались Капитолины Ивановны и не в каждую минуту решались к ней обращаться с приветствием. Иной раз какой-нибудь мальчуган в длиннополом, чуть ли не до пяток сюртучище, переделанном из старого отцовского, или девчонка в накинутом на голову платке пропищат ей при встрече:
- Мое почтение, Капитолина Ивановна!
А она поведет одним глазом и только промолвит:
- Брысь… Кыш-ш!..
И мальчишка и девчонка тотчас же сокращаются. А другой раз случится и так - улыбнется она и даже остановится.
- Ну, здравствуй, здравствуй! - скажет. - Ишь ведь ты растешь, словно гонит кто тебя кверху! Гляди, меня перерос, а ума-то, чай, ни на волос не прибавилось, шалопайничаешь, по улице таскаешься… Ну чего ты тут торчишь, ступай за буковник, долби, лентяй… На вот… на…
Порывшись в своем кармане, она вытаскивает гривенник, а то так же и двугривенный, и дает его лентяю.
- Купи леденцов, грызи, востри зубы!.. Ну, прочь с дороги…
- А, и ты тут, булка! - прибавляет она, замечая умильно улыбающуюся ей белолицую сдобную дочку булочника, вечно сидящую на завалинке возле булочной.
- В добром ли здоровье, Капитолина Ивановна? - тоненьким, сладким голосом заговаривает сдобная булочница, медленно поднимаясь с завалинки.
- Видишь, чай, здорова! А ты-то вот, мать моя, все ни с места! Распустилась совсем… Гуща ты, гуща! Проснись, матушка, доползи до меня вечерком, ленточки у меня тебе приготовлены - хорошие…
- Покорно благодарим, Капитолина Ивановна!..
Круглые, навыкате глаза девушки начинают сиять.
- Так вечерком, вы говорите?
- Да, вечерком, то-то… гуща…
Капитолина Ивановна делает строгое лицо и идет дальше…
В субботу после всенощной и в воскресенье после обедни к Капитолине Ивановне обыкновенно подходили все важные прихожане, мужчины и дамы, осведомляясь о здоровье. Церковный староста, Прыгунов, спешил к ней с просфиркой, батюшка из алтаря высылал другую.
Капитолина Ивановна принимала все эти знаки внимания спокойно и с достоинством как должную и привычную дань. Иногда она удостаивала кое-кого приглашения к себе на пирог, и от такой чести никто не отказывался. А если какой-нибудь легкомысленный прихожанин или дама, уже заранее наметившие иное, более интересное времяпровождение, вздумают извиняться, выставляя более или менее серьезные предлоги, Капитолина Ивановна поджимала губы и цедила:
- Очень жаль, очень жаль…
И она долго не забывала такой провинности.
Если какой-нибудь новый человек, случайно попавший в Остоженский район, заинтересовывался Капитолиной Ивановной и желал знать, кто она, и что, и откуда происходит ее исключительное положение и всеобщее к ней почтение, он никак не мог получить удовлетворительного ответа. Вопрос его всех озадачивал.
- Капитолина-то Ивановна? - отвечали ему. - Да ее все знают, она испокон веков тут живет… Строгая старуха, не дай Бог ей на язык попасться!..
- Да кто же она такая - незамужняя… вдова?
- Вдова она, вдова.
- Кто же ее муж был?
Но никто не знал, кто был ее муж, потому что она никогда никому о нем не говорила. Он, очевидно, в ее жизни не сыграл особенной роли, да и умер очень давно, не в Москве, а где-то далеко, на какой-то из окраин России, где он служил. Капитолина Ивановна получала за его службу пенсию - двадцать восемь рублей с копейками в месяц и аккуратно в назначенный срок отправлялась за этой пенсией.
От матери своей, про которую было известно, что звали ее Аграфеной Николаевной, Капитолина Ивановна получила в наследство небольшой капитал, на который в незапамятные времена купила дом, а остальное положила на проценты и жила этим.
Сколько она имела - она тщательно скрывала от всех, на недостаток никогда не жаловалась, а достатка особенно не было видно. Жила она расчетливо, и жизнь ее стоила немного в те блаженные времена, когда на Остоженке все было очень дешево и когда даже Прохор Петров продавал лучшую паюсную икру по сорока копеек за фунт.
Домик у Капитолины Ивановны был небольшой. Из залы шла гостиная, потом столовая и спальня, через коридор помещалась просторная кухня и из того же коридора вела узенькая лестница в мезонин, где находились две комнаты. Одна из них носила название "девичьей" и в ней помещалась прислуга, девочка Машка да Лукерья-кухарка, она же старшая горничная. Другая комната предназначалась для гостей и испокон веков стояла пустая. Убранство домика было крайне незатейливое, но зато все поражало у Капитолины Ивановны своей чистотой и опрятностью.
Бедная Машка должна была раз по десяти в день обходить все комнаты, навьюченная тряпками, вениками и метелками, и сметать со всего пыль. Но даже и этим не ограничивалась Капитолина Ивановна. Она сама в свободные минуты, "ради моциона", как она говорила, тоже вооружалась тряпкой и метелкой.