Она поцеловала у отца руку и церемонно присела Кржижановскому.
Выражение их встретившихся взглядов далеко, однако, не гармонировало с этой церемонностью.
XIX. Под властью "змия"
В странном положении очутилась княжна Варвара Ивановна Прозоровская относительно Сигизмунда Нарцисовича. С того самого дня, когда она беседовала с ним с глазу на глаз и с радостным чувством убедилась, что пошатнувшийся было пьедестал ее героя стоит незыблемо, она, сама не замечая этого, подпала под власть этого героя.
Кржижановский поставил при этом разговоре на карту свою упроченную в доме ее отца репутацию и будущую возможность обладания ею, но как только увидал, что в его руках козыри, сумел этим воспользоваться.
Княжна, и без того увлеченная его нравственным, да к тому же и физическим обликом, считала себя после возникшего в ее уме страшного подозрения виноватой перед ним и сама шла навстречу этому подчинению железной воле этого человека, подчинению, скоро обратившемуся почти в рабство.
Женщина, даже самая властная, самая своевольная, самая капризная, всегда готова преклониться перед силой и, кажется, в подчинении ей находит больше наслаждения, нежели на свободе. Последняя делает ее ответственною за ее поступки, а женщина более всего не любит этой ответственности и даже, не найдя властелина, старается все ею содеянное объяснить посторонним влиянием. Роль жертвы, большей частью мнимой, любимая роль женщины.
Женщина никогда не виновата. Уголовная статистика всех народов подтверждает, что сознавшихся преступниц наименьший процент. Если же такие преступницы и сознаются, то это самое сознание непременно рисует их жертвами. Это свойство общее для всех женщин.
Княжна Варвара Ивановна, как мы знаем, почти с малолетства не знала над собой власти и была домашним деспотом, а потому привыкла к свободе и подчинение было для нее новинкой, имеющей свою привлекательность неизведанного.
Путы, надеваемые на нее любимым человеком, казались ей легки и приятны, и скоро она была ими связана по рукам и ногам. Сигизмунд Нарцисович, как искусный паук, ткал свою паутину около нравящейся ему мухи. Люди, подобные ему, обладающие не только сильным характером, но и хладнокровием злодея, действуют неотразимо на женщину. Библейское сказание красноречиво доказывает ее склонность поддаваться обаянию зла.
Мужчина, чтобы быть ее кумиром, должен обладать качествами библейского змия - злобной мудростью, убедительным красноречием и вкрадчивою ласкою. Нет женщины, которая может устоять перед ним и не последовать примеру своей прародительницы, нарушившей заповедь Бога.
Таким змием явился перед княжной Варварой Ивановной Прозоровской Сигизмунд Нарцисович Кржижановский.
Она не устояла, и всецело, повторяем, подпала под его власть. Он мог взять ее каждую минуту, взять всю, безраздельно, по мановению его руки она пошла бы за ним на край света, ни разу не оглянувшись назад. Но он не брал ее, он медлил, он вел ее к какой-то, если не неведомой, то не совсем понятной для нее цели.
Она чувствовала где-то в глубине своей души, что то, на что надеется, что предполагает этот человек, идет вразрез с тем понятием о нравственном и безнравственном, которое ей внушили с детства и о чем не раз повторяла ей Эрнестина Ивановна, но сила над ней этого человека была выше ее самой и заученной ею морали. Великосветское общество Москвы того времени, по распущенности нравов, не давало для Варвары Ивановны почвы, о которую она могла бы опереться, чтобы противостоять планам Кржижановского.
Он с торжеством указывал ей на тех и других представительниц московского света и говорил:
- Смотрите… Так поступают все…
"Так поступают все…" - фраза, которую женщины зачастую кладут в основу своей своеобразной морали.
В устах же любимого и любящего человека она была почти закон.
Сигизмунд Нарцисович, после первой беседы с княжной Варварой Ивановной с глазу на глаз, старался всеми силами повторять такие свидания. Это ему тем более удавалось, что Эрнестина Ивановна Лагранж стала сильно прихварывать и иногда по несколько дней не вставала с постели или не выходила из своей комнаты.
При первом же представившемся случае к подобной беседе он снова завел разговор о смерти князя Баратова. Этим он хотел, с одной стороны, совершенно очистить себя от подозрений, а с другой, как мы увидим далее, имел и иную личную цель.
- Я в одном виноват перед памятью князя! - со вздохом сказал он.
- В чем же? - удивленно спросила княжна, опустив на колени работу, с которой сидела в той же гостиной, в том же кресле как тогда, при первом разговоре.
- Меня совсем не огорчила его смерть… Совсем… Даже напротив.
Он сделал вид, что смутился, и замолчал.
- Напротив? - повторила княжна. - Почему?
Он ответил не сразу. Княжна тревожно смотрела на него. Наконец он начал:
- Нехорошо устроен свет… Счастье одного всегда несчастье другого. Человек возвышается непременно по спинам своих ближних… Если вы видите горе одного, то оно почти всегда составляет радость другого и наоборот… Это тяжело, это прямо страшно возмутительно, но, увы, этого не переделаешь…
- Я вас не понимаю, но при чем же тут князь… и вы…
- Не понимаете? - загадочно спросил Кржижановский.
- Разве то, что он жил счастливый, довольный… делало вас несчастным, недовольным?..
- Нет…
- Так что же вас побуждает не жалеть его?..
- Он должен был жениться на вас, княжна… - после некоторой паузы как бы с трудом произнес он.
- Что же из этого? - начала, было княжна, но вдруг оборвала фразу и вся вспыхнула.
Она поняла.
- Не видеть вас, хотя издали, не жить под одной кровлей с вами, не дышать тем воздухом, которым дышите вы… Это, простите, княжна, для меня невозможно… Лучше смерть…
Он взглянул на княжну, желая проверить действие своих слов. Она сидела, опустив низко голову, бледная как полотно.
- Княжна, ваше сиятельство, простите, я оскорбил вас… Я не скажу более ни слова… Прогоните меня отсюда, даже из дома… О, я несчастный, я оскорбил вас…
Сигизмунд Нарцисович встал и схватился руками за голову. Княжна Варвара Ивановна быстро подняла голову.
- Успокойтесь… Вы ничем не оскорбили меня… но это так неожиданно… так…
Княжна не договорила. Кржижановский несколько раз прошелся по гостиной.
- Как вы добры, княжна! Вы ангел… Вас не обидело, что я, бездомный, ничтожный человек, осмелился поднять полные любви взоры на вас, от которой меня отделяет целая пропасть… О, как мне благодарить вас, княжна.
Она подошла к нему и протянула свои руки. Сигизмунд Нарцисович наклонился и стал покрывать их горячими поцелуями. Она не отнимала их несколько минут, затем тихо высвободила, прошептав:
- Довольно, могут войти…
Этим было сказано все. Они ограничились этим своеобразным объяснением в любви. Он понял, что она любит его и что признание взволновало ее, как давно ожидаемая неожиданность. Она вся трепетала от охватившего ее сладкого чувства сознаний себя любимой любимым человеком.
Их второй роковой для княжны tete-a-tete был прерван вбежавшим учеником Кржижановского.
По тем немым, но красноречивым взглядам, которыми они незаметно для других, стали обмениваться друг с другом, было видно, что они совершенно поняли друг друга и что княжна бесповоротно нравственно принадлежала Сигизмунду Нарцисовичу. В последующие свидания они даже незаметно перешли на "ты".
- Папа так ценит тебя, так любит… Он согласится, он не пойдет наперекор нашему счастью… - заговорила княжна первая о браке.
- Это невозможно… - вздохнул Кржижановский.
- Что невозможно? Я так хочу! Я настою на этом… Если же он не согласится, так обойдемся и без его согласия. Я совершеннолетняя. У меня есть состояние моей матери… - продолжала, волнуясь, княжна Варвара.
- Это невозможно…
- То есть что же невозможно? Я не понимаю, - уставилась она на Сигизмунда Нарцисовича.
- В мужья я тебе не гожусь!.. Мы не пара…
- Почему?
- А потому, что всякий бриллиант требует достойной оправы, а я дать тебе такой оправы не могу… Ты должна выйти за богатого, за знатного человека.
- А ты?..
- Я, я буду любить тебя!..
- Но как же ты говорил, что почти радовался, что князь Владимир умер? Ведь теперь будет другой…
- Князь не был из таких людей, которые бы приобретали жену для света. Он хотел тебя для себя. Тебе, наконец, князь нравился, ведь нравился?
- Да, немного… - тоном виноватой пролепетала княжна. - Да, я ведь тогда не знала, что ты любишь меня, - сочла она долгом добавить, как бы в свое оправдание.
- Вот, видишь ли… Если же жених нравится, любовь к мужу приходит… Ты должна выйти за того, кто тебе не нравится. Этот брак будет для света. Ты будешь свободна и будешь моей!
- Это ужасно! - воскликнула княжна.
- Что ужасно? - удивленно посмотрел на нее Сигизмунд Нарцисович.
- Что ты говоришь!
- Ничего нет ужасного! Допустим даже, что князь Иван Андреевич согласится на наш брак. Что из этого будет?
- Будет все хорошо.
- Нимало! Ты не имеешь понятия о жизни. То, что имеет твой отец и ты, разделенное на два дома - почти нищета.
- Мы будем жить вместе.
- Какую роль ты хочешь заставить меня играть в свете?
- Я откажусь от света.
- Это было бы безумием. Ты молода, прекрасна! Ты еще будешь царицей балов. Ты должна вращаться при дворе, в Петербурге! - Он говорил с расстановкой, неотводно смотря ей в глаза.
Он видел, что последний аргумент подействовал. Княжна Варвара Ивановна самодовольно улыбнулась.
- Ты думаешь?
- Я в этом убежден…
- Но это безнравственно…
- Какие пустяки… Прописная мораль… Разве ты не видишь, как живут с мужьями твои же подруги…
- Д-а-а-а… - протянула княжна.
- Так живут все…
Княжна возражала слабо. Она была подавлена авторитетом Кржижановского.
Если бы князь Иван Андреевич знал, к чему приведет его дочь это узаконенное им подчинение самого себя и всего дома авторитету Кржижановского, он бы горько раскаялся в своем почти благоговейном доверии к коварному другу.
В дальнейшие свидания Сигизмунд Нарцисович сумел совершенно подготовить княжну к давно намеченному им плану овладеть ею после свадьбы и таким образом быть безответственно счастливым.
Но где сыскать подходящего жениха?
Вот вопрос, который занимал ум Кржижановского, когда князь Иван Андреевич Прозоровский рассказал ему о сделанном предложении за сына со стороны Василия Ивановича Суворова. Подходящий жених был найден.
Что могло быть удобнее для сладострастных целей Сигизмунда Нарцисовича, как муж, отдавшийся всецело службе, которая составляла всю его жизнь. Самое сватовство Александра Васильевича Суворова через его отца указывало, что он смотрит на брак как на непременную обязанность гражданина, как на акт рассудка, а не сердца.
Невзрачный и некрасивый, он даст своей жене имя и положение, предоставив ему, Сигизмунду Нарцисовичу, обонять розы брачного венка, не чувствуя их шипов.
Чего же было больше желать ему?
Александр Васильевич Суворов был, таким образом, желательным для Кржижановского претендентом на руку так сильно нравящейся ему княжны Варвары Ивановны. Потому-то он с такой готовностью предложил князю Ивану Андреевичу свое посредничество в этом деле, обещая употребить для этого все свое красноречие и нравственное влияние. Он знал заранее, что почва была подготовлена и что ему не будет особого труда уговорить княжну Варвару принять предложение "знаменитого" Суворова.
Эпитет "знаменитый" хотя в глазах женщин и играет подчас решающую роль, и известность человека, даже независимо от качеств этой известности, часто заменяет для женщины все остальные его физические и нравственные качества, но в данном случае "знаменитость" жениха княжны Прозоровской в ее глазах не играла почти никакой роли.
Он был для нее только тем ожидаемым мужем, который должен был сделать ее свободной, свободной для любви к ее герою. Право свое на такую свободу она, уже совершенно глядевшая на все глазами своего учителя жизни Кржижановского, считала совершенно естественным, почти законным.
Разрешение, данное Сигизмунду Нарцисовичу князем Прозоровским, влиять на его дочь в смысле склонения ее на брак с Александром Васильевичем Суворовым дало Кржижановскому более частую возможность вести беседы с княжной с глазу на глаз и еще более подчинять ее своему тлетворному влиянию.
О сватовстве имеющего прибыть в Москву молодого Суворова он сказал ей как-то вскользь, небрежно, предполагая как бы заранее, что она ответить отказом не может.
- Это для нас с тобой очень подходящая партия, - заметил он.
- Он молод?
- Нет, ему уже за сорок Он некрасив, говорят, груб, совсем солдат. Но зато…
- Что зато?..
- Он знаменит, и уже теперь его имя гремит по России.
- Меня это не прельщает.
- И я не буду ревновать тебя к нему.. - цинично пошутил он.
Княжна одно мгновение брезгливо повела плечами, но Сигизмунд Нарцисович с такою неподдельною страстью посмотрел на нее, что она самодовольно улыбнулась.
- Так ты согласна?
- Хорошо, хорошо, ведь ты знаешь, мне все равно.
Сигизмунд Нарцисович не преминул торжественно объявить князю Ивану Андреевичу о согласии его дочери быть женой сына Василия Ивановича Суворова.
- Да вы просто маг и волшебник! - воскликнул обрадованный отец.
XX. Накануне
В то время, когда Сигизмунд Нарцисович Кржижановский лелеял в своей черной душе гнусную надежду на обладание княжной Варварой Ивановной Прозоровской по выходе ее замуж и, как мы видели, постепенно приводил этот план в исполнение, его достойный друг и товарищ граф Станислав Владиславович Довудский с той же энергией и почти в том же смысле работал около княжны Александры Яковлевны Баратовой.
Дело последнего, впрочем, шло не так успешно, и препятствия только разжигали в нем страсть, заставляя придумывать всякого рода ухищрения для достижения цели - обладания княжной Александрой.
Последняя, получив в руки дневник Капочки, стала еще более в оборонительное положение от своего "поверенного по неволе", оставляя до поры до времени, как она сама думала, в его руках управление делами.
Верная своему слову, она купила у князя Прозоровского его дворовую девку Пелагею, выдала ее замуж за буфетчика Михайлу, была даже на их свадьбе посаженою матерью и отпустила счастливых супругов на волю, наградив их, как обещала, пятью тысячами рублей.
То счастье, какое она видела на молодых лицах сперва жениха и невесты, а затем мужа и жены, доставляло княжне Александре то еще не испытанное ею удовольствие - удовольствие доброго дела.
Молодые открыли булочную на Тверской улице и. зажили. припеваючи, оба благословляя княжну, а Поля внутренне, искренне молилась за упокой рабы Капитолины, ни единым словом, впрочем, даже своему мужу не обмолвившись об истинной виновнице их счастья.
Она даже придумала целую историю, которую и рассказала жениху на его весьма естественные вопросы о том, почему княжна Александра Яковлевна так вдруг, ни с того ни с сего полюбила ее и отвалила ей такой громадный куш в приданое.
- Это все князь Владимир Яковлевич, царство ему небесное.
- Что князь?.. - спросил Михайло, и в его глазах на мгновенье сверкнул ревнивый огонек.
Это не укрылось от Поли.
- Дурак ты, дурак, совсем дурак, посмотрю я на тебя… - спокойно заметила она. - Я покойника-князя только издали и видала, он со мной, голубчик, двух слов не сказал, а ты сейчас невесть что мекать стал…
- Ничего я мекать не стал… - сконфузился сперва Михайло, но потом, несколько оправившись, добавил: - За вами тоже, за девками, да за бабами, надо смотреть в оба.
- Смотри, смотри, авось тогда просмотришь, это всегда с такими случается…
- Ой, не дразни, Пелагея… Знаешь ты мое сердце… - упавшим голосом сказал Михайло.
- Я и не дразню, а на глупые слова ответ даю…
Поля замолчала и надулась. Разговор происходил в отведенной ей княжной маленькой комнате, куда, по праву жениха, имел доступ Михайло.
- Так при чем же тут князь, говоришь, коли он, может, тебя и не заметил?.. - после некоторой паузы вкрадчиво спросил Михайло.
- Я с тобой после речей твоих и говорить не хочу… - отрезала Поля.
- Ну, виноват, не сердись, Поленька, я так, сдуру… - подошел к ней Михайло и нежно обнял.
Та освободилась от его объятий.
- То-то сдуру… Коли теперь женихом невесть что несешь, что же ты залопочешь, как мужем будешь…
- Женихом-то чай впотьмах, а мужем, коли все по-хорошему, так во как ласкать буду, в глаза не нагляжусь, не надышусь на мою лапушку.
- По-хорошему, - повторила Поля, - а ты думаешь по-дурному… Я тоже Бога имею… А он вон что…
Поля заплакала. Михайло заволновался.
- Поля, Поленька, прости меня, окаянного, невесть что горожу… Потому очень ты мне дорога да желанна…
- Не видать что-то… Коли была бы дорога и желанна, не говорил бы пустых речей.
- Прости, прости меня, ни в жизнь не буду… Помышлять не посмею.
Он обнял ее и стал целовать заплаканные глаза. Примирение состоялось. Поля вытерла глаза от слез, и на губах ее появилась снова улыбка.
- Так расскажи же, касаточка; при чем в нашем счастье князь-то покойный, царство ему небесное?..
- Ох, не стоил бы ты, но уж так, и быть, слушай…
Михайло сел.
- Поклялась я барышне, что люблю тебя и кручинюсь. Думала-де я, ваше сиятельство, что пойду за вами в приданое к князю Владимиру Яковлевичу и тогда поклонюсь вам в ножки, упрошу выдать меня за Михаила, оставить его в буфетчиках, а меня в горничных, а теперь-де, как умер князь-то, батюшка, все мои мысли сладкие распались. Княжна, голубушка, приняла к сердцу горе-то мое… "Я, - говорит, - с княжной Александрой посоветуюсь, ты не плачь, может, судьба твоя и устроится…" Тут, вскорости это произошло, позвала меня ваша княжна и рассказала, что как княжна Варвара Ивановна ей про любовь нашу поведала, в ту же ночь приснился ей, вашей-то княжне, покойный князь Владимир Яковлевич и наказал поженить нас, отпустить на волю и пять тысяч выдать мне в приданое. Княжна-то Александра Яковлевна на первый сон большого внимания не обратила, но только на другую ночь опять то же ей видится и на третью, тут уж она за мной и послала… За гробом князь-батюшка о нас позаботился.
- Вот оно что… - заметил Михайло, которого этот рассказ, видимо, взволновал. - Истинные чудеса… Царство небесное покойнику, и при жизни не человек, а ангел был, так, видно, и там остался.
Михайло снова перекрестился. Таким придуманным рассказом Поля удовлетворила любопытство своего жениха, и до самой свадьбы, как и после нее, их жизнь не омрачалась уже размолвками даже вроде описанной нами.
Михайло, действительно, не мог наглядеться и надышаться на свою молодую жену. Они были счастливы совершенно, Радовались за них и другие дворовые люди, как дома княжны Баратовой, так и князя Прозоровского.
Не радовалась только одна Стеша, камеристка княжны Александры Яковлевны. Злобная и завистливая, она отказалась даже присутствовать на свадьбе, под предлогом нездоровья, и не могла простить княжне Александре Яковлевне никакого щедрого благодеяния, оказанного совершенно посторонней девушке.