– Это дочь графа де Ламбрефу, Ваше Величество.
– Ну да! – воскликнул государь. – Где была моя голова! Помню, мне говорили, что она не слишком расположена к Бурбонам!
– Да, Ваше Величество, – едва слышно выдохнул офицер.
Все уставились на него, он же не мог пошевелиться. Справа от царя беспечно улыбался Великий князь, которому, должно быть, исполнилось лет девятнадцать: вытянутое лицо, прямой нос, маленький рот, круглые лучистые глаза.
– Полагаю, вы выбрали госпожу де Шамплит не за ее политические убеждения, – продолжил царь.
Раздалось несколько угодливых смешков.
– Конечно, нет, Ваше Величество.
– Что ж, в добрый час! Надеюсь, вы заставите это очаровательное создание забыть о политике.
– Рад служить Вашему Императорскому Величеству, – произнес сконфуженный Озарёв.
Кто-то вновь засмеялся. Он стоял навытяжку, пот выступил у него на лбу.
– Ну да! Только радости русской семейной жизни смогут успокоить французское интеллектуальное брожение, – вступил Николай Павлович.
Гримаса неудовольствия на лице государя свидетельствовала, что младшему брату следовало молчать. Но туча лишь на мгновение омрачила чело этого полубога, он вновь улыбнулся, взял под руку Волконского и вздохнул:
– Решено, дорогой мой, ты все уладишь, пусть он женится и уезжает.
Едва гости удалились, товарищи обрушились на сослуживца: как мог он скрывать от них столь важное решение? не боится ли жениться на француженке? хороша она? блондинка или брюнетка? когда они увидят ее? когда свадьба? кто будет венчать? Розников советовал обратиться к отцу Матвею, который служил в обрамлении гренадеров, святой человек и бонвиван при этом, его благословение – залог долгого союза. Оглушенный Николай был счастлив, но не мог не испытывать смущения: до сих пор грядущая женитьба была их с Софи тайной, теперь о ней знают все, она стала реальностью, каждый может обсуждать ее, рассматривать со всех сторон… Вокруг раздавались крики:
– Вот это да!.. Надо срочно выпить!.. Чего мы ждем?.. Позовите музыкантов!.. Выпьем за здоровье очаровательной Софи!..
Откуда они знают, что ее зовут Софи? Наверное, дело рук Ипполита, который возбужден был более других:
– На стол, неверный!
Озарёв пытался отвертеться, но его подняли силой. Вокруг радостные лица, сверкали глаза и зубы, пенились стаканы. Вряд ли он заслужил этот праздник. Присутствующие требовали речи.
– Ничего не могу сказать, – промямлил он. – Только то, что счастлив и что… что никогда не забуду вас… и… даже вдали от армии… останусь верным ее духу. За царя, отечество и веру!..
– Ура! – кричали его товарищи.
Розников протянул ему бутылку рома и потребовал, чтобы Николай выпил ее до дна:
– Мы не позволим тебе спуститься! Это наказание за то, что ты предпочел нам женщину! Покажи, на что способен! Итак…
Озарёв щелкнул каблуками и приставил бутылку к губам.
– Вперед! – скомандовал Ипполит.
Остальные запели.
Запрокинув голову, виновник пиршества смотрел на верх палатки, туда, где сходился на конус ее круг, и круговое движение это навевало на него тоску. Огненным ручейком проникал в него ром. Щеки горели. Он чувствовал себя все более одиноким и грустным. Проглотив последнюю каплю, бросил бутылку на землю, она упала с глухим звуком, вероятно, в траву. Ему рукоплескали. На ватных ногах спустился со стола. Голова раскалывалась, перед глазами маячили серебристые мушки. Розников дружески обнял его за плечи и спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
– Прекрасно! – ответил товарищ, едва ворочая языком.
– Продолжим?
– Да!
– Вот это человек! Береги силы – они понадобятся тебе для объяснения с Софи!
– Софи! – прошептал Николай. – Софи!..
Голова пошла кругом, он рухнул на землю.
9
– Теперь, Николай, расскажите мне все, – сказала Софи. Молодые люди устроились на диванчике в гостиной дома Ламбрефу. – Как прошел парад?
– Превосходно! Но поговорим об этом позже, когда придут ваши родители. У меня есть более интересные новости.
Он взял ее руку, поцеловал.
– Вы меня интригуете.
– Хорошо. Не стану терзать вас. Все устроилось! Царь лично известил меня, что не станет препятствовать ни моей отставке, ни моей женитьбе!
Жених был горд собой, счастливо смотрел на невесту, которая, впрочем, казалась скорее не слишком заинтересованной этим сообщением. Неужели не понимает всей его важности? Разочарованно, он пробормотал:
– Его Величество был так добр ко мне… к нам!
– Я понимаю ваши чувства, но благословение государя мало для меня значит рядом с благословением вашего отца.
Озарёв пал духом – Софи не отступала в своем упорстве, и никогда не сможет он ничего с этим поделать.
– Вы все еще не получили ответ?
Молодой человек был готов произнести привычное "нет", но ответ замер у него на губах. Он точно перестал быть самим собой, словно со стороны услышал своей беспечный голос:
– Получил.
Она вздрогнула и наклонилась к нему.
– Ваш отец написал вам?
– Да.
– Когда вы получили письмо?
– Два… да, два дня назад, в Вертю…
– И вы только теперь говорите мне об этом?!
Озарёв старался вести себя как можно естественнее, но улыбка вышла у него напряженной.
– Я хотел сделать вам сюрприз по возвращении.
– Какой сюрприз! Вы сошли с ума! Скажите, наконец, он – согласен?
Николай глубоко вдохнул, щеки его раскраснелись, кровь застучала в висках:
– Да, Софи, согласен.
Впервые она показалась обрадованной, но тут же взяла себя в руки, словно не веря в удачу:
– Вы убеждены?
– Конечно!
Прощайте, двадцать лет честной жизни! А вдруг Софи по глазам его поймет, что он ее обманывает?
– А письмо, оно с вами? – не унималась она.
Дрожащими пальцами Николай вынул его из кармана, протянул невесте.
– Но как я смогу прочитать его? Оно же по-русски!
– Да, мы с отцом всегда пишем друг другу по-русски.
Озарёв все острее ощущал свою вину, но, странное дело, тем больше любил Софи, ее доверчивость, прямоту.
– Что говорит ваш отец?
– Что?.. Что он очень рад и… благословляет нас…
– Именно в таких словах?
– Несомненно!
– Переведите мне место, где он говорит о нас.
Кровь бросилась ему в лицо, он не мог поднять глаза и все же согласился:
– Хорошо.
Софи протянула письмо. Склонившись над ним, Николай взывал к Богу. Отступать было поздно. Он читал по-русски: "В твои годы не следует сочетаться браком с женщиной, чьи вкусы и характер сформировались под влиянием первого мужа… Не гневи Бога, не отказывайся от уготованного им, вступая в столь невыгодный союз…" И переводил на французский: "Дорогой мой сын! В твои годы пора думать о женитьбе, я счастлив, что ты нашел ту, чьи вкусы, интересы, надежды, устремления совпадают с твоими, чья красота пленяет тебя. Не гневи Бога, не отказывайся от уготованного Им союза. Прошу тебя сказать ей, что…"
Озарёв растерялся и пробурчал:
– Понимаете, так непросто найти подходящее слово!.. Простите…
– О, Николай!
Глаза ее наполнились благодарными слезами, он же винил себя в этом призрачном счастье, а потому счел за лучшее продолжать: "Прошу тебя сказать ей, что… я приму ее как родную дочь…"
Стыд и горечь мешали ему читать дальше. Почему отец не написал так? Почему лишил сына былой любви и уважения к себе? Все было бы так просто! Как все это ужасно! Он не справится с выбранной ролью, еще несколько секунд, и страшная правда вырвется у него вместе с рыданиями! Это будет конец их любви, конец всему в этом мире! Собрав последние силы, Озарёв произнес: "И что я благословляю вас…"
Последовавшее молчание показалось Николаю громом небесным. Из оцепенения его вывела Софи. Приблизившись к нему, лаская его своим дыханием, она прошептала:
– Спасибо! Теперь я спокойна. Мы поженимся, когда вы захотите. Мне не терпится познакомиться с вашим отцом и вашей сестрой… Я их уже полюбила!
Он обнял ее, коря себя за обман. "В какую бездну я шагнул! Чем искуплю свою вину перед Софи, перед родными? Как только мы поженимся, клянусь, открою ей все!" Но обещание это лишь отчасти успокоило Озарёва.
Часть III
1
Софи вглядывалась в даль, туда, где сливались жемчужно-серое небо и сине-зеленое море, где холодный свет убивал всякий цвет, стирал какой бы то ни было рельеф, навевая печаль. То тут то там в густом тумане возникали силуэты кораблей-призраков с перламутровыми парусами и черными снастями – рыбацкие барки. Берега Финского залива скрывались за пеленой облаков, невероятно спокойное море казалось удивительно плотным, похожим на отливающую серебром непрозрачную ткань. В этом сонном царстве неспешно и почти бесшумно скользил их корабль – трехмачтовое русское торговое судно, двенадцать дней назад, двадцать пятого октября, отбывшее из Шербура. Несмотря на размеренность этого плавания, Софи так и не смогла привыкнуть к ощущению слегка покачивающейся под ногами палубы.
Человек двадцать пассажиров собрались наверху, чтобы не пропустить мгновение, когда впереди покажется Россия. Николай все не появлялся – вместе с Антипом занимался багажом. Поднимется он наконец или нет, женщина начинала сердиться: ей хотелось, чтобы муж непременно был рядом с ней, когда корабль войдет в порт. Думая о том, что уже совсем скоро ступит на русскую землю, она и радовалась, и ужасалась, вспоминала грустные перешептывания родителей накануне ее свадьбы, напутствие католического священника, на чем настаивали мать и отец, церемонию в православной церкви в Елисейском дворце, где были лишь близкие друзья семьи, Пуатевены и несколько приятелей Озарёва, которые, сменяя друг друга, держали тяжелые короны над головами новобрачных. Хор, состоявший из солдат, исполнял нежнейшие гимны, голос бородатого священника, утопавшего в золотых одеяниях, напротив, казалось, доносился из земных глубин. Когда молодые обменялись кольцами, он поднес к их губам кубок с вином, перевязал им руки шелковым платком и трижды обвел вокруг аналоя, чтобы приучались идти в ногу. Странный этот ритуал не вызвал бы у Софи ничего, кроме улыбки, если бы не выражение лица Николая: воистину, в эти мгновения Озарёву казалось, что сам Господь спустился с Небес и благословляет их. Во время торжественного обеда, который давали Ламбрефу, молодой человек не сводил с жены тревожного, почти виноватого взгляда, будто считал себя недостойным ее, и не мог вообразить иного наслаждения, кроме как созерцать ее. Впрочем, в ту же ночь доказал обратное.
Она вспоминала и первые его ласки, и формальности, связанные с его отставкой и оформлением паспортов, их сборы, на которые ушло еще две недели. Софи неловко было жить с мужем в родительском доме: порой стыдно было за свое счастье, порой хотелось показать, что рада своему выбору, хотя ни мать, ни отец ни разу не упрекнули ее за это легкомысленное, с их точки зрения, решение. Николай своей предупредительностью покорил их, они почти не плакали, провожая молодоженов в Шербур. Так и запомнились два стоящих рука об руку старичка, чьи голоса терялись среди криков грузчиков и форейторов, грохота копыт: "Будь счастлива! Прощай! Прощай! Когда-то увидимся вновь?"
Слова эти тогда почти не тронули дочь, теперь она думала о них с грустью. И все же нисколько не сожалела, что рассталась с родными, чьи взгляды и образ жизни так отличались от ее собственных. Мать, женщина большой души, была довольно суетной и простоватой, отец, пропитанный идеями ушедшего века, – одним из самых светских, обаятельных и поверхностных парижан. Овдовев, госпожа де Шамплит немедленно дала понять им, что желает быть независимой, занялась политикой – это развлекало ее, одновременно продолжала дело мужа, бывшего для нее существом высшим. Она стала увереннее держаться, в ее повадке появилось что-то мужское. Появление Николая изменило ее до такой степени, что та, заинтересовавшаяся политикой женщина, казалась ей теперь чуждой. Влюбившись в своего будущего мужа, Софи обнаружила в себе душу юной девушки, и казалось невероятным, что когда-то она принадлежала другому мужчине. Госпожа Озарёва! Француженка кокетливо склонила головку, словно примеряя новую шляпку. Впрочем, и сомнения не покидали ее: не слишком ли она воодушевлена? что найдет в России? И в который раз успокоила себя, вспоминая рассказы мужа о его отце и сестре, с нетерпением их ожидавших, заранее испытывая привязанность к ним, будучи уверенной в теплом приеме, и даже начав учить русский, чтобы понравиться им.
Налетел ветерок, путешественница подняла воротник. Она наслаждалась пахнувшим солью и смолой воздухом. Вдалеке звонили колокола. Жизнь вокруг заметно оживилась: сквозь туман прорезались десятки мачт, показались военные корабли под белоснежными парусами, сотни лодочек покачивались на волнах. Уже виднелся берег – плоский, болотистый, чахлые, а то и засохшие березки. Казалось, местами земля лежит ниже уровня воды. Вот и каменная громада Кронштадской крепости. Пассажиры собрались по левому борту, корабль бросил якорь.
Подошел Николай, обнял жену за плечи. Она взглянула на него – супруг был чудо как хорош: гражданское платье – стального цвета редингот и шляпа – шло ему больше военного мундира. Софи сама выбирала ткань для редингота, это была первая их совместная покупка.
– Друг мой, вас не было так долго! Еще немного, и мне пришлось бы сойти на берег одной! Но почему корабль остановился?
Они все еще были на "вы", хотя давно обещали друг другу перейти на "ты".
– Наверняка, какие-то формальности, – ответил Озарёв.
И показал на суденышки, которые отошли от острова и направились к ним. Полицейские и таможенники поднялись на борт, капитан приветствовал их. Некоторое время спустя пассажирам предложили пройти в большую залу, где за длинным столом обосновался настоящий трибунал. Посыпались вопросы:
– Фамилия? Имя? Дата рождения? Рекомендации? Зачем приехали в Россию? Надолго? Не связан ли визит с выполнением тайной миссии? Нет ли чего противозаконного в ваших планах?
У отвечающих, даже самых достойных, вид был виноватый. К русским недоверия было не меньше, чем к иностранцам. Чиновники открывали паспорта и буквально через лупу рассматривали визы, другие перелистывали какие-то списки, сверяли что-то, заносили фамилии. Софи никак не могла понять, что происходит, и, поднявшись на цыпочки и вытянув шею, шепотом спросила:
– Что они ищут? У нас на борту злоумышленник?
– Да нет. Обычная процедура. Все наши перемещения – под контролем.
– Почему?
– Потому что в такой огромной, разнообразной, малообразованной стране, как Россия, только сильная власть в состоянии держать народ в руках.
Николай говорил тихо, уголком глаза наблюдая за женой. Как жаль, что они прибыли в такой серый день! Ему хотелось, чтобы сияло солнце, все вокруг сверкало чистотой, улыбками, но первое впечатление от Петербурга – бледные, подозрительные лица полицейских и таможенников. Несомненно, ее не могут не возмущать все эти обязательные для России меры предосторожности – в Европе люди перемещаются свободно. Вдруг она решит, что променяла независимость на атмосферу подозрительности и страха? Озарёв неожиданно почувствовал себя виноватым перед ней, мысль эта привела его в ужас. Со дня на день он все откладывал объяснение, Софи до сих пор не подозревала, на какой лжи покоится их счастье. Поначалу поклялся рассказать ей правду на другой день после венчания, потом решил дождаться отъезда, теперь думал заявиться в Каштановку и лишь после этого поговорить с женой – личная встреча лучше любых писем, отец, конечно, сдастся. Эта грядущая победа несколько смягчала чувство стыда, с которым молодой человек жил, ожидая решительного штурма, дни и часы до которого с замиранием сердца отсчитывал: "Если все будет хорошо, через неделю мы будем дома!"
– Проходите, прошу вас! – раздался чей-то сухой голос.
Направляясь в каюту, Озарёв мечтал, чтобы полицейские были любезны. Они оказались почтительны сверх меры: жандармский офицер с напомаженными усами взял документы, по-русски поздравил Николая с женитьбой, по-французски приветствовал его супругу. Впрочем, паспорта все равно забрали до следующего дня, когда их можно будет получить уже в Петербурге. К Антипу отнеслись с не меньшим вниманием, по счастью, его бумаги были в полном порядке. К тому же он не имел права дольше оставаться в армии, так как ушел на войну в качестве крепостного слуги.
На палубе чиновники набросились на багаж. Несколько пассажиров исчезли в каюте, где их собирались подвергнуть обыску. Вернулись они похожими на провинившихся школьников: раскрасневшиеся лица, одежда в беспорядке. Полная дама, которую обыскивали с особой тщательностью, кричала, что будет жаловаться в английское посольство. Николай негодовал при мысли, что подобную процедуру придется пережить и Софи, но ее беспокоить не стали, таможенник только перевернул вверх дном всю их поклажу.
Наконец, и пассажиры, и багаж оказались на корабле поменьше, который направился к столице. Через три часа он вошел в Петербург и причалил у гранитной набережной. Снова полицейские, таможенники, допросы, обыски, словом, окончательный контроль.
Оказавшись на твердой земле, Софи никак не могла избавиться от ощущения шаткой палубы под ногами. И хотя за двенадцать дней путешествия ей ни разу не было дурно, здесь вдруг почувствовала тошноту, все вокруг было словно в тумане. Заметив что-то неладное, муж поспешил поддержать ее. Антип занялся багажом. Пронзительно кричали чайки, горланили кучера, зазывая пассажиров. Между молочной водой и свинцовым небом зеленели крыши, над ними возвышались луковки церквей, прорезала небо золотая игла Адмиралтейства.
И вот уже подбежали мужики, длинноволосые и бородатые, в меховых армяках, с какими-то лохмотьями на ногах. Подхватили чемоданы и сундуки, потащили к повозке. Николай бросил им несколько монет, в знак благодарности те низко кланялись, видеть это раболепие было мучительно.
Воздух казался недвижим, но тем не менее заметно посвежел. Дождя не было, надвигался туман, водяная пыль пронизывала все вокруг.
Озарёв помог супруге взобраться в экипаж, запряженный исхудавшей лошадью. Кругленький, заросший волосами кучер в облезшей меховой шапке щелкнул кнутом. Тронулись. Повозка с багажом, на которой восседал Антип, плелась позади. Николай взял Софи за руку:
– Вот мы и дома! Это – твоя новая страна!