Многие в свете утвердились в мнении, что на этот раз Ёсинобу, похоже, всерьез взялся за выдворение иноземцев. Ведь не случайно, возвращаясь на Восток, он взял с собой правителя Ига и одного из главных вассалов Мито господина Такэда. В Мито Такэда возглавлял самых ярых сторонников изгнания варваров, самонадеянно полагая, что только он, единственный, остался верен заветам покойного Нариаки. Кто может сомневаться в искренности намерений Ёсинобу, если в походе его сопровождает столь известный ненавистник иностранцев?
Начало пути в Эдо шли посуху. Двадцать второго числа (6 июня) покинули Киото, двадцать третьего остановились на ночлег в Оми, в гостинице "Цутияма", которая стояла у тракта Токайдо. Эта гостиница специально предназначалась для постоя даймё, поэтому сопровождавший Ёсинобу Главный правительственный инспектор Окабэ, правитель провинции Суруга, заночевал на другом, обычном постоялом дворе.
Той же ночью на этот постоялый двор проник десяток хорошо вооруженных людей, которые выбили камни из-под опор здания, порушили ставни, ворвались внутрь дома и с криками "Где этот бандит Окабэ из Суруга?" перевернули все вверх дном. Пока его слуги насмерть рубились с нападавшими, правитель Суруга ускользнул через черный ход и тем только и спас свою жизнь.
Позднее прошел слух, что покушавшихся подослал Анэгакодзи Кинтомо…
От Кувана шли морем; двадцать шестого числа (10 июня) заночевали в Ацута, в провинции Овари.
В ту ночь Ёсинобу совершил странный и на первый взгляд необъяснимый поступок. Запершись в дальнем кабинете гостиницы для даймё, он вынул свою тушечницу и написал два письма – одно длинное, другое короткое. Первое было адресовано в Эдо, министрам бакуфу. Оно начиналось с обычного для японских писем приветствия, в котором следовало обязательно упомянуть нынешнее время года. "Дни проходят за днями, становится все теплее, – писал Ёсинобу. – Прежде всего позвольте выразить глубочайшую радость в связи с тем, что Вы все находитесь в добром здравии"… – Далее в письме Ёсинобу во всех подробностях рассказывал о том, как был получен указ императора об изгнании варваров и сообщал, какие именно приготовления должно провести в связи с этим военное правительство.
Второе, короткое, письмо было адресовано в Киото канцлеру Такацукаса. Это было заявление об отставке, в котором Ёсинобу сухо сообщал, что не может выполнять обязанности сёгунского опекуна и уходит со своего поста.
Таким образом, направив в Эдо приказ об изгнании иностранцев, он фактически сам себя за это уволил.
"Да, иного выхода нет", – размышлял хитроумный Ёсинобу. Он задумал этот план еще тогда, когда с императорским указом на руках выезжал из Киото, и с тех пор неукоснительно ему следовал.
Отправив письма, Ёсинобу начал двигаться по тракту Токайдо нарочито медленно. Это тоже было частью его плана: потратить на переход из Киото в Эдо (а это 120 ри) дней так шестнадцать-семнадцать. В результате он прибыл в Эдо вечером восьмого дня пятой луны (23 июня), и только на следующий день вернулся в сёгунский замок. Начало решительных мер по выдворению иностранцев – то есть фактическое объявление войны западным державам – было намечено на десятое число пятого лунного месяца (25 июня), то есть на следующий день.
Иными словами, ни о какой подготовке к войне не могло идти и речи. Тем не менее Ёсинобу вызвал к себе всех министров бакуфу, советников, казначеев, самураев Посольского приказа и прочих и передал им содержание императорского указа. В заключении он сказал:
– Такова воля Его Императорского Величества. Пусть же каждый со всей ответственностью сделает все от него зависящее для изгнания варваров!
Ёсинобу говорил отчетливо, словно отдавая приказания, но не вдавался ни в какие подробности. Закончив свою речь, он тотчас же поднялся и уехал в особняк клана Мито, где проживала его супруга.
Члены правительства остались в полнейшем недоумении. Лишь спустя некоторое время они начали смутно осознавать, что Ёсинобу мастерски разыграл перед ними целый спектакль. И чем больше они раздумывали над смыслом этого представления под названием "Ёсинобу уклоняется от изгнания варваров", тем больше понимали, что пока в нем сыгран только первый акт.
И продолжение последовало. Через четыре дня Ёсинобу возвратился в сёгунский замок и снова собрал главных лиц правительства:
– Тщательно все взвесив, я принял решение уйти в отставку с поста опекуна сёгуна. Прошу Вас выполнить необходимые формальности.
Такая отставка в разгар кампании по изгнанию варваров оказалась совершенно неожиданной. Все растерянно молчали.
"Так вот что он задумал!" – Часть зрителей, кажется, начинала понимать, в чем состояла цель этого спектакля одного актера, и они уже мысленно одобрительно закивали. А спектакль-то весьма рискованный! В ответ на поступивший из Киото указ Ёсинобу издает собственное распоряжение об изгнании варваров, однако ни слова не говорит о том, как именно их следует изгонять. Поэтому даже те лидеры бакуфу, которые всерьез собираются начать войну с иностранцами, лишены возможности это сделать. Пока все остальные персонажи замерли от неожиданности, автор распоряжения под одобрительный гул зрительного зала эффектно удаляется со сцены по ханамити.
"Блестяще сыграно!" – думали, наверное, министры бакуфу и женщины из окружения сёгуна, оценивая игру исполнителя по имени Ёсинобу. Они-то полагали, что уж теперь вот-вот дадут занавес.
Но задуманный Ёсинобу спектакль на этом не заканчивался. Написав формальное прошение об отставке, он уединился в небольшой комнате и вызвал к себе замкового "монаха", велев тому подготовить тушь и кисти для письма. Однако когда "монах" начал медленно растирать тушь, Ёсинобу не выдержал и со словами "Дай-ка я!" отобрал у слуги тушечницу и принялся растирать тушь сам. Это было типично для Ёсинобу – он чувствовал себя совершенно не в своей тарелке, если что-то за него делали другие, и даже собственноручно растертая тушь казалась ему намного гуще!
Наконец, он взял в руки кисть. Письмо было адресовано в Киото, канцлеру Такацукаса. В нем излагалась причина внезапной отставки. Одно такое письмо Ёсинобу уже послал канцлеру из Ацута, провинция Овари, однако теперь для большей ясности он решил подробнее изложить причины, по которым он решил разыграть свой спектакль.
"Ваш покорнейший слуга, осчастливленный августейшим указом об изгнании варваров, немедля направился в Эдо, однако оказалось, что здесь нет никакой возможности рассчитывать на победу в этом деле, – начал свое письмо Ёсинобу. – Но, как говорится, "слово государя подобно поту", и посему Ваш покорнейший слуга был исполнен самых искренних помыслов не щадя живота своего сражаться здесь с варварами рука об руку со всеми другими сановниками из Канто. Однако никто из министров или советников правительства, ни старших, ни младших, не разделил моих мыслей об изгнании иноземцев. Напротив, они полностью извратили мои чистые помыслы и побуждения своими подозрениями, посчитав, что я воспользуюсь смятением, которое возникнет при изгнании варваров, для того, чтобы овладеть страной. По этой причине я полностью лишен возможности исполнить августейшую волю и посему, принося мои самые искренние извинения Его Императорскому Величеству, не имею иного выхода, кроме как оставить указанную мне стезю. Нижайше Вас прошу передать мою просьбу государю".
Всё!
Вернувшись в свой особняк в Коисикава, Ёсинобу вызвал к себе Наканэ Тёдзюро, Хираока Энсиро, Курокава Кибэй и обратился к ним за помощью и поддержкой.
Глава VIII
Разыгранный Ёсинобу спектакль больше всего неприятностей принес Хираока Энсиро и другим его вассалам. До крайности озлобленные, готовые обнажить мечи "люди долга" – фанатичные сторонники императора – со всего Эдо теперь постоянно осаждали их дома с криками: "Вы что, против императорского указа об изгнании варваров?" Среди них был и Сибусава Эйдзиро, которому, впрочем, это не помешало очень сблизиться с Хираока.
– В городе все наши просто в бешенстве, – сообщил Сибусава.
– Из-за господина Среднего советника? – уточнил Хираока.
– Да нет, из-за Вас, господин Хираока, и Ваших сообщников! – ответил Сибусава и рассказал, что сторонники изгнания варваров по-прежнему свято верят в непогрешимость Ёсинобу и считают, что он не мог совершить такого рода проступок. Более того, в обществе сложилось мнение, что именно его ближайшие прислужники своими колебаниями и нерешительными действиями наводят тень на сиятельный лик господина Хитоцубаси. – А некоторые уже требуют Ваших голов, – заключил Сибусава. Нет, он не выдавал своих соратников, скорее просто хотел довести до сведения Хираока общее мнение и тем заставить его изменить свое слабодушное отношение к иностранцам.
В прежние времена, когда Хираока еще не вращался в государственных сферах, он, как и многие другие патриоты, был ярым шовинистом. Однако теперь, когда он вошел в могущественный дом Хитоцубаси и оказался в высшем эшелоне государственного управления, его позиция заметно смягчилась. С точки зрения Сибусава его друг Хираока вообще отказался от чистого лозунга "закрытие страны, изгнание варваров" и стал склоняться к идее, которую можно было бы выразить словами "открытие страны, уважение иностранцев". Это было опасно, и Сибусава в конце разговора счел своим долгом честно предупредить Хираока о грозящей ему опасности.
Хираока действительно стал очень осторожен: вечерами из дома не выходил, встреч с незнакомыми людьми избегал, однако со старыми друзьями-товарищами порвать не смог, наоборот, принимал их дома чаще прежнего. Гости все время требовали от Хираока объяснений, и однажды загнанный в тупик постоянными расспросами самурай сам набросился на них:
– Да у меня и в мыслях не было вилять! Я по-прежнему за выдворение иноземцев! Дух покойного Нариаки живет в моем сердце! Это в окружении господина Среднего советника есть люди, которые мутят воду! – А когда на него снова начали наседать с расспросами, не выдержал и, в конце концов, нехотя назвал имя своего соратника Наканэ Тёдзюро.
Естественно, это была неправда. У Наканэ Тёдзюро и в мыслях ничего такого не было; он честно нес службу в доме Хитоцубаси в качестве управляющего канцелярией, занимаясь финансами и жалованьем воинов, и, кстати говоря, уже поднялся по служебной лестнице выше Энсиро. Конечно, Хираока назвал имя угрюмого, замкнутого Наканэ просто так, в минуту слабости, вовсе не желая ему зла. Однако для Наканэ его слова стали роковыми.
Несколько дней спустя в Эдо шел дождь. Возвращаясь вечером домой, Наканэ вышел из ворот Кидзибаси на прилегающий пустырь. Внезапно кто-то сзади дернул его за зонтик, а когда Наканэ подался вперед – на голову, руки, плечи самурая посыпались удары мечей… Получив более двадцати ран, он тут же испустил дух.
Узнав о том, что случилось, Ёсинобу немедля приказал начать розыск негодяев, но никого найти не удалось. Только после этого Хираока пришел к Ёсинобу, попросил его выслушать и рассказал все, как было.
– Во всем виноват только я, Энсиро! – признался он.
Ёсинобу слушал слугу, по своему обыкновению слегка склонив голову набок, глядя прямо в глаза Хираока. Наконец, после долгого молчания, он произнес:
– Нет, это время виновато! – Хотя, может быть, в этом конкретном случае дело было, скорее всего, в самом Ёсинобу с его излишне тонкими политическими маневрами. Строго говоря, Наканэ просто пал жертвой запутанной политической игры, которую вел Ёсинобу. Это смутно чувствовал и сам Хираока, которого-то и должны были убить вместо Наканэ. Впрочем, Ёсинобу, как настоящий аристократ, в такие тонкости отношений своих вассалов не входил…
Между тем спектакль в этом театре одного актера по пьесе, написанным самим Ёсинобу, всё еще продолжался. Заявив о своей отставке, Ёсинобу, естественно, вызвал в Киото настоящий переполох. И императорский двор, и сановники бакуфу в замке Нидзёдзё резонно полагали, что выдворение из страны иностранцев немыслимо без участия Ёсинобу. В стране просто не было другого военачальника, который по своему положению и по возлагавшимся на него надеждам мог бы сравниться с Ёсинобу, мог возглавить объединенные японские войска и противостоять иностранным державам. Из Киото спешно слали одного посланника за другим, пытаясь удержать Ёсинобу на его посту. По приказу бакуфу в Эдо примчался из Мито старший брат Ёсинобу, занимавший пост Среднего советника, и попытался убедить его изменить свое решение. Даже многочисленные недоброжелатели Ёсинобу из числа правительственных чиновников находились в видимом расстройстве.
В конце концов, из столицы через канцлера Такацукаса было передано и высочайшее мнение, которое мгновенно стало известно в Эдо. По словам Такацукаса, после того, как Ёсинобу подал прошение об отставке, "Его Величество потеряли сон и аппетит". "Однако в том, что касается изгнания варваров, – продолжал канцлер, – августейшая мнение ни на йоту не переменилось. Воля государя неколебима. Пусть даже империя превратится в пепелище – это не отвратит монарха от задуманного".
Ёсинобу был в отчаянии. Он догадывался, что император, в отличие от многих прочих, обладает незаурядным мужеством, умом и решительностью, однако из-за того, что придворные совершенно не доводят до него реальные сведения об иностранных державах, в политических вопросах государь наивен, как дитя. Как же мало знает он об окружающем мире! Трудно в это поверить, но все, с чем императора познакомили после прихода Перри – это портрет коммодора, созданный фантазией одного мастера укиё-э из Эдо. На нем Перри обличьем напоминал бычьего дьявола из Иё, да и вообще был больше похож не на человека, а на какую-то зловредную скотину.
И вот эдакие-то чудища посмели приблизиться к владениям государя-императора, собираются осквернить память предков наших и Землю Богов – Японию! Разумеется, императору ничего другого не остается, как отдать высочайший приказ своим доблестным воинам вышвырнуть этих тварей прочь! – Такова была единственная и неповторимая политическая концепция реагирования на появление иностранцев, которую сумели выработать при императорском дворе.
Кстати говоря, император, в отличии от его радикальных приближенных, не был оппонентом, а тем более непримиримым противником бакуфу; он видел в военном правительстве свою опору и считал, что только благодаря бакуфу и обеспечивается безопасность двора. Так что в этом смысле он был гораздо более консервативен, чем многие министры военного правительства.
Поняв, что позицию императора поколебать не удастся, Ёсинобу, с одной стороны, очень расстроился, а, с другой, испытал чувство огромного удовлетворения. Теперь, когда двор понял, сколь доверяет ему император, наверное, станет намного легче работать. То же самое можно сказать и о правительственном кабинете, и о министрах, которые буквально вцепились в его рукава и со слезами умоляют Ёсинобу остаться на своем посту. Если дело пошло таким образом, то теперь ему будет легче производить изменения и в самом правительстве. Цель затеянного Ёсинобу представления была достигнута.
– После этого медлить было бы уже непростительно! – жестко заявил Ёсинобу и разослал во все концы страны сообщения о том, что он возвращается в Киото…
Его главная цель была достигнута, но Ёсинобу и сейчас продолжал свою тонкую игру. Так, он заявил, что наверняка погибнет на войне с варварами, и потому поспешил выбрать себе наследника; им стал его младший брат Ёкумаро. Более того, Ёсинобу сделал попытку вывезти Микако, свою жену, и Токусюин, вдову своего предшественника на посту главы клана, из особняка Хитоцубаси в Коисикава в более безопасные места в провинциях Мусаси или Симоцукэ, чтобы уберечь их от ужасов войны. Он даже предложил эвакуировать не только свою семью, но и жен и детей всех вассалов клана, отправив их в Мито.
Многих в это время охватывал страх. Но не Ёсинобу: он при всех обстоятельствах сохранял присутствие духа:
– Эдо скоро станет полем битвы! – бесстрашно говорил он, и слова его бальзамом лились на души сторонников изгнания варваров, которые, в свою очередь, повторяли, что вся надежда теперь – на Хитоцубаси, что их ожидания, наконец, начинают оправдываться (на самом же деле ни до какой эвакуации семей дело так и не дошло из-за того, что в провинции не нашлось "подходящих особняков").
Если даже теперь Хитоцубаси не удастся довести до конца дело изгнания варваров – вся вина за это, несомненно, ляжет на его коварных приближенных.