– А что касается сёгунского наследника, то… – услышав собственный голос, который произносил эти слова, Ёсинобу даже сам слегка опешил, поскольку тема эта была исключительно скользкой. Но делать нечего – сказанного не воротишь. Собрав все собственное красноречие и тщательно подбирая слова, Ёсинобу звучным голосом продолжал: – то я хочу спросить Вас: принял ли властитель уже какое-либо решение по этому вопросу?
"Как вдруг покраснел тайро!" – отметил про себя Ёсинобу. Казалось бы, такая тема менее всего должна была взволновать старейшину… Однако и в ответ на этот вопрос Наосукэ только низко склонил голову и пробормотал:
– Виноват!
– В чем Вы виноваты? – Ёсинобу впервые за время разговора едва заметно улыбнулся и продолжал: – Конечно, это останется сугубо между нами!
Но Наосукэ снова ответил:
– Виноват!
– Он что, еще не решил? – нарочито холодно продолжал допытываться Ёсинобу. Но Наосукэ в ответ на все вопросы только кланялся и твердил свое: "Виноват! Виноват!" Поняв, что далее его расспрашивать бесполезно, Ёсинобу жестко сказал:
– Я стороной слышал, что будто бы уже определенно принято решение в пользу Кисю.
На это Наосукэ снова поднял голову и, глядя прямо в глаза Ёсинобу, словно следя за его реакцией, впервые за время разговора кивнул в знак согласия:
– Вы совершенно правы.
Для Ёсинобу наступил очень трудный момент, однако он был прирожденный актером и умел собираться в любой ситуации. Мгновенно согнав с лица подступившую было краску, Ёсинобу придал своему голосу самые теплые, задушевные интонации и весьма естественно продемонстрировал нахлынувшую на него несказанную радость:
– Замечательно! Это огромное счастье и подлинное благодеяние для всей нашей страны! В высшем обществе ходили самые разные слухи о будущем наследнике, – продолжал Ёсинобу, – многие из них имели касательство и ко мне, что до чрезвычайности меня беспокоило, и ничто не может принести большее успокоение, чем известие о том, что все так счастливо разрешилось. Это просто великолепно! Правда, поговаривали, что молодой господин из Кисю страдает эпилепсией, но когда я однажды видел его в сёгунском замке, в нем не было и следа нездоровья. Наоборот, он и ростом выше своих сверстников, что, конечно, не может не радовать. Можно, правда, слышать и такие голоса, что он слишком юн и неопытен, но при поддержке такого старейшины, как Ваше Превосходительство, все эти трудности, несомненно, удастся преодолеть. И потому я приложу все свои силы для того, чтобы служить властителю где только возможно, – резко сменил интонацию Ёсинобу и завершил свою речь словами о том, что будет самым верным вассалом властителя из Кисю.
Слушая это напыщенное славословие, Наосукэ даже на секунду забылся, но затем поднял на гостя полное лицо, которое буквально сочилось счастьем, и наконец-то стал обмениваться с гостем хоть какими-то репликами.
В ходе дальнейшей беседы Ёсинобу вскользь спросил, кто станет наследником в доме Кисю; ведь с уходом его главы в сёгунский дом это место будет пустовать.
Весь вид Наосукэ ясно показал, что он, похоже, еще ни на секунду не задумывался об этом преемнике. Однако мгновение спустя старейшина склонил голову набок и многозначительно улыбнулся. Сейчас он напоминал старого хитрющего кота-подлизу. Продолжая улыбаться, он поднял на собеседника свои маленькие глазки. Ёсинобу внутренне напрягся. Эту улыбку, полную лести и раболепия, он запомнил на всю оставшуюся жизнь.
– А Вы сами не задумывались об этом? – многозначительно проговорил Наосукэ. (Иными словами, нет ли у Вас желания самому стать главой клана Кисю?) Для Наосукэ, который из-за низкого происхождения своей матери первую половину жизни был вынужден жить в нищете и безвестности, предложение, которое он сделал Ёсинобу, казалось исключительно лестным. – А если будет такое желание, то я бы мог и посодействовать! – продолжал Наосукэ. Последние слова советника поставили Ёсинобу в такое унизительное положение, что он на некоторое время даже потерял дар речи.
– Не надо! – собравшись, наконец, с мыслями, резко сказал он. – Я не намерен покидать дом Хитоцубаси! Именно поэтому я отказался стать наследником сёгуна, и уж тем более не собираюсь идти в дом Кисю или какие другие дома! – И с этими словами Ёсинобу покинул сёгунский замок.
Вернувшись домой, он, по своему обыкновению, долго отмалчивался, но Хираока Энсиро столь назойливо донимал его вопросами о том, каким человеком изволит быть Его Превосходительство господин тайро, что Ёсинобу в конце концов сказал:
– Человек он решительный, но не мудрый. – Ёсинобу действительно так думал. Наосукэ мог сколько угодно пускать в ход свою неприкрытую лесть, но юноша хорошо знал, что ко всем, стоящим на служебной лестнице ниже министра, Наосукэ относится исключительно высокомерно и почти что вообще не считает их за людей. А, как говорил Ёсинобу в юные годы его наставник Иноуэ Дзиндзабуро: "Лебезит перед высшими, высокомерен с низшими – нет, это человек невежественный и бесталанный…"
– Я бы даже сказал, что он вообще человек малозначимый, – закончил свою мысль Ёсинобу.
Однако вскоре он получил возможность убедиться в том, что иногда человека приходится оценивать не по идеям или уму, а по той власти, которую он сосредоточил в своих руках. Сразу после разговора Наосукэ с Ёсинобу по всей стране начались повальные аресты – так называемая кампания годов Ансэй. В истории Японии не было более жестоких, ужасных и бессмысленных репрессий по идеологическим мотивам.
Нет, это не были политические репрессии, поскольку они напрямую не соотносились с политическими взглядами жертв. Цель Наосукэ, развязавшего эту травлю, состояла не в подавлении идейной оппозиции. Она была куда проще: окончательно покончить с Нариаки из Мито.
Наосукэ считал, что Нариаки все последние годы вынашивает тайные замыслы свергнуть сёгунский дом и всеми способами стремится претворить их в жизнь. Тайро был в этом убежден совершенно твердо, но без доказательств это убеждение оставалось не более, чем абстрактной гипотезой. Нужен был человек, который смог бы расцветить эту гипотезу буйными красками и тем хотя бы внешне сделать ее хоть немного похожей на правду. Таким человеком стал Нагано Сюдзэн.
Сюдзэн по собственной инициативе долго шпионил за Нариаки. Беззастенчиво приукрашивая факты и беллетризируя свои донесения, он поставлял их служившему под началом Наосукэ самураю по имени Уцуги Рокуносукэ.
Предположения Сюндзэн заключались в следующем.
Во-первых, Нариаки из Мито хочет взять под свой контроль правительство, для чего планирует сделать сёгуном своего родного сына Хитоцубаси Ёсинобу.
Во-вторых, для достижения этой цели планируется привлечь Мацудайра Сюнгаку. В качестве вознаграждения предполагается предоставить ему в военном правительстве крупный административный пост.
В третьих, с целью заручиться поддержкой кандидатуры Хитоцубаси Ёсинобу Нариаки из Мито намеревается воздействовать на императорский двор в Киото, в частности, всеми силами подстрекать к измене близкого к императору принца крови Сёрэнъин. Взамен принцу был якобы обещан императорский трон.
И так далее, и тому подобное. По Нагано получалось, что Нариаки из Мито организовал чуть ли не всеяпонский заговор, и Наосукэ был очень заинтересован в том, чтобы Сюндзэн подкрепил свои соображения хотя бы косвенными доказательствами. В ответ Нагано предложил простой план, который состоял в том, чтобы арестовать в Киото нескольких ронинов – активных сторонников императора, подвергнуть их пыткам и добиться нужных показаний. Он начал с ареста Умэда Умпин, ронина из провинции Вакаса. Однако от стойкого самурая так и не удалось добиться признаний в существовании заговора Нариаки, и пришлось прибегнуть к новым арестам. Постепенно волна репрессий докатилась сначала до вассалов знатных домов и даймё, а затем и до самих аристократов и крупных феодалов.
Похоже, Наосукэ хотел арестовать всех активных "людей долга" (сторонников императора) в Японии. Не был застрахован от ареста и Ёсинобу. Еще за два месяца до задержания в Киото Умэда Умпин Ёсинобу было отказано в посещении сёгунского замка. А ведь прошло всего лишь две недели с того дня, как в том же замке Ии Наосукэ заискивал перед Ёсинобу, словно старый кот! В официальном уведомлении говорилось, что это сделано "по высочайшему повелению", иными словами, по приказу сёгуна. Между тем по сведениям, полученным Ёсинобу, сёгун Иэсада, который уже давно находился при смерти, еще четвертого числа (13 августа), то есть за день до издания этого распоряжения, испустил последний вздох во внутренних покоях замка Эдо. Однако Наосукэ решил не сообщать о кончине властителя и сохранить это известие в полной тайне, опасаясь, что если сообщение о смерти сёгуна выйдет за пределы замка, то Нариаки из Мито может воспользоваться таким благоприятным случаем и воплотить в жизнь свои тайные замыслы. Наосукэ искренне полагал, что заговор действительно существует, и главой его является именно Нариаки, а Мацудайра Сюнгаку – это своего рода Юи Сёсэцу, который вместе с киотосским принцем Сёрэнъин играют в этом гигантском фарсе второстепенные роли; недаром в донесениях Нагано принц фигурировал под кличкой "актер".
Ёсинобу понимал, что Наосукэ затеял какое-то крупное дело. Иначе зачем бы ему скрывать смерть сёгуна, выдавать его за здравствующего и от имени покойника издавать всякие указы?
Полученный документ не только преграждал для Ёсинобу дорогу в сёгунский замок. В нем ему запрещалось также пользоваться парадными воротами, черным ходом и хозяйственным въездом в самой резиденции Хитоцубаси. Отныне сюда дозволялось входить только через ворота личного дома Ёсинобу.
– Наверное, и с остальными нашими поступили так же, – смекнул догадливый Хираока и тотчас же послал гонцов из числа мелких торговцев тайно разведать, что происходит в эдосской резиденции клана Мито. Как оказалось, "из соображений безопасности" подобные меры были в тот же день приняты по отношению к Нариаки из Мито и Мацудайра Сюнгаку. Нариаки, в частности, был лишен права руководить кланом и помещен под домашний арест без права переписки в своем особняке в Комагомэ. Другим распоряжением "на покой" был принудительно отправлен и Сюнгаку.
Так в стране развернулись так называемые "повальные аресты периода Ансэй". Они начались с задержания в девятом лунном месяце пятого года Ансэй (октябрь 1858 года) ронинов – сторонников императора и продолжались до конца следующего года (то есть до начала 1860 года по европейскому календарю).
Был обезглавлен Хасимото Санаи, ближайший соратник Сюнгаку. С трудом избежал ареста и вместе со своим другом буддийским священником Гэссё бежал в родные края Сайго Такамори – правая рука Симадзу Нариакира, человек, который активно действовал в интересах сторонников Ёсинобу и в Киото, и в Эдо. На воротах тюрьмы была выставлена голова казненного Угаи Кокити – доверенного лица и посланника Нариаки из Мито. Агенты бакуфу вели слежку даже за такими людьми, как Ёсида Сёин из Тёсю, который вообще не имел никакого отношения к партии сторонников Ёсинобу. Общее же число самураев, обезглавленных в Эдо, казненных в других местах и сосланных на далекие острова, просто не поддавалось исчислению.
Среди пострадавших от репрессий были не только ронины, монахи и самураи разных кланов, но и девять придворных аристократов, десять даймё и четырнадцать хатамото. Самое тяжкое обвинение было, естественно, выдвинуто против Нариаки из Мито. Первоначальный приговор – домашний арест в Эдо – был вскоре заменен на пожизненное заключение в родовом поместье в Мито. Под домашний арест были заключены и так называемые "четыре мудрых правителя" – Токугава Ёсикуми, феодал из провинции Овари, который многое сделал для движения в пользу выдвижения Хитоцубаси Ёсинобу, Мацудайра Сюнгаку, губернатор Этидзэн, Яманоути Ёдо из клана Тоса, а также Датэ Мунэнари из Увадзима. Репрессий избежал разве что Симадзу Нариакира, и то только потому, что заболел дизентерией и уехал к себе на родину, где вскоре и умер.
Наказание Ёсинобу также вскоре ужесточили: запрет на посещение сёгунского замка был заменен домашним арестом.
– И какой же во всем этом смысл? – только и произнес Ёсинобу, получив это предписание. И замолчал. Замолчал надолго. У него не было иного выбора: Ии повсюду разослал своих соглядатаев, которые буквально заполонили Эдо и Киото, а поговорку "И у стен есть уши" знал в это время, наверное, любой базарный нищий. Всякое неосторожное слово Ёсинобу тотчас же стало бы известно повсюду и дало бы Ии возможность обвинить его в участии в заговоре и приговорить к смерти.
Домашний арест означал, что особняк Хитоцубаси фактически превратился в тюрьму. Все ворота были заперты. Сам Ёсинобу постоянно находился в комнатах с притворенными ставнями; для освещения оставались лишь узкие щели шириной пять-шесть сантиметров.
Здесь не было необходимости постоянно поддерживать прическу сакаяки: согласно предписанию сёгуната Ёсинобу должен был носить длинные волосы, что делало его похожим на безродного ронина.
В прежние времена домочадцы с самого утра толпились в коридоре и в соседних со спальней комнатах, чтобы первыми узнать о самочувствии господина. Теперь это тоже было строго-настрого запрещено. Вообще пресекались все непосредственные контакты с внешним миром: даже в случае землетрясения не дозволялось ничего иного, как послать гонца в замок Эдо для того, чтобы узнать, все ли там благополучно.
Таким образом, Ёсинобу целыми днями сидел взаперти. Как арестованный, он носил одежду, сшитую из простого полотна. В полумраке тесной комнаты у Ёсинобу не было другого занятия, кроме чтения. Поговорить было не с кем: волна арестов смела даже его верного оруженосца Хираока Энсиро, которому было объявлено, что он отзывается со своего поста.
Это "даже" Ёсинобу переживал особенно сильно. Он привык считать этого слугу, который был старше его на пять лет, чем-то вроде близкого друга, хотя, конечно, его иногда раздражали чрезмерная простота, упрямство и уклончивость самурая.
Между тем, как оказалось, благодаря своему участию в движении в поддержку Ёсинобу и знакомству с воинами из самых разных кланов Хираока исключительно быстро набрал политический вес. Прежде он часто встречался с советником Сюнгаку, Хасимото Санаи, который считался одним из умнейших людей своего времени. Наканэ Юкиэ, другой знаменитый самурай из клана Этидзэн, который как-то стал свидетелем разговора между Хираока и Хасимото, описал свои впечатления от беседы в таких словах: "Энсиро в высшей мере умен и красноречив, Санаи же прозорлив, благороден, ясно мыслит. Находясь в их обществе, я постоянно пьянел от высказываний одного из них, но слова другого меня тут же отрезвляли".
Поначалу Хираока не блистал мастерством публичной речи, но потом стал демонстрировать все большее умение в этом деле. Здесь, безусловно, на него повлиял Ёсинобу. Обычно молчаливый, молодой господин мог быть блестящим оратором, буквально ошеломлявшим людей своим красноречием. Постепенно Хираока стал подыгрывать хозяину, и в конце концов достиг такого уровня, что вполне заслужил эту оценку – "умен и красноречив".
Судьба приготовила ему еще одно испытание. Освобожденный от своей должности Хираока был направлен в Кофу на мелкую должность сборщика пожертвований. Для крупных феодалов-хатамото подобное назначение было равносильно ссылке на отдаленный остров. Обычно такие люди до конца своей жизни уже не имели возможности вернуться в Эдо.
– Да, похоже, жизнь Хираока на этом закончилась, – размышлял Ёсинобу. Он, конечно, не мог себе представить, что пройдет совсем немного времени, и он вернется к бурной общественной деятельности, а вместе с ним возродится и как лидер заговорщиков получит и добрую, и худую славу его верный слуга Хираока Энсиро…
Единственный оставшийся в правительстве бакуфу сторонник Ёсинобу, правитель провинции Идзуми Мацудайра Норитакэ, как-то тайно прислал Ёсинобу письмо со словами утешения: "Судьба человеческая сегодняшним днем не исчерпывается", – писал он. Впрочем, Ёсинобу не воспринял письмо всерьез, считая его достаточно случайным.
В заключении Ёсинобу целыми днями только и делал, что читал книги. В основном это были исторические сочинения, такие, как "Всеобщее обозрение событий" или "Исторические записки"; Ёсинобу стремился понять законы, которые управляют взлетами и падениями государств. Наверное, он никогда так много не читал, как в эти дни: недаром позднее Ёсинобу говорил, что всей своей образованностью он обязан Ии Наосукэ…
Время шло. Миновало уже полгода с того дня, пятого дня седьмого лунного месяца пятого года Ансэй (13 августа 1858 года), когда Ёсинобу запретили посещение сёгунского замка. Девиз "Ансэй" ("Мирное правление") сменили на "Манъэн" ("Беспредельность"). Именно в это время до Ёсинобу стали доходить неясные слухи о том, что "люди из Мито собираются что-то предпринять". Естественно, находясь в заключении, узнать какие-либо подробности было невозможно.
Как уже говорилось, времяпровождение Ёсинобу не отличалось разнообразием. А когда время тянется мучительно долго, люди нередко впадают в уныние и целыми днями сидят, углубившись в собственные мысли. Вот и Ёсинобу не мог не размышлять о трагических превратностях своей судьбы: "Кто я? За что мне такая участь? Почему я, с рождения не сделавший людям ничего плохого, сейчас оказался осужденным на пребывание в четырех стенах?" – Он осужден всего лишь за слухи! Слухи о его уме и проницательности. – "Да ведь и слухи-то эти распускал не я! – продолжал размышлять Ёсинобу. – Об этом твердил всем и каждому мой отец – Нариаки. "Когда-нибудь мой сын будет у руля!" – говорил Нариаки, и люди ему верили. Эти слухи расползлись по всей стране и стали чуть ли не обыденными. А в результате я оказался под домашним арестом. Ну не глупо ли!"
Изучая историю Китая и Японии, Ёсинобу пытался найти примеры ситуаций, похожих на ту, в которой оказался он и его отец. Но таких примеров не было. Выходит, он поставлен в исключительное положение, и никто в целом мире не может предсказать, какие волнения и тревоги ожидают его в будущем…