Омбриций сел на бронзовое кресло, и Гедония, снова принявшая свою гордую и спокойную позу на ложе Ариадны, заговорила:
- Я вышла, как Афродита, из океана, кишащего чудовищами. Меня спасла от их щупальцев и хищных зевов перламутровая раковина, ибо всегда, подобно пене морей, вокруг меня кипели празднества и наслаждения. В детстве своем я видела Нерона, любовавшегося тем, как львы пожирали девственниц, сжегшего Рим и постоянно изобретавшего новые казни. Да, я видела этого страшного безумца среди его презренных сообщников и царедворцев, его гистрионов, и сам он был гистрионом, считавшим, что мир создан для его забавы. Я видела, как это чудовище слепо повиновалось загадочной улыбке белокурой и развратной Поппеи. Потом я видела скупого и мрачного Гальбу, достойного, самое большее, быть сборщиком податей и убитого, как и следовало, его легионами. Я видела, как слабый Оттон лишил себя жизни после проигранного сражения и как глупого лакомку Виттелия повлекли к Гемонским ступеням с связанными за спиной руками, приставив к подбородку его острие меча. Я вышла замуж за проконсула Карната. Когда умер этот достойный человек, которого я любила… (здесь Гедония улыбнулась такой вкрадчивой и предательской улыбкой, что Омбриций невольно подумал, не отравила ли она действительно этого богатого старика, как предполагали в Риме), я осталась одна в целом мире, еще молодая, обладающая тем женским обаянием, которому и простые смертные, и выдающиеся умы подчиняются без зависти, потому что они извлекают из него пользу и потому что оно скрашивает их жизнь. Но вокруг себя, в этой толпе рабов, трусливых всадников, угодливых и тупоумных сенаторов, я искала человека достойного этого имени. Сначала я думала, что нашла его в лице Цецины. Презренный!.. Он обманул меня. Он неблагодарный трус. Но когда-нибудь он еще раскается в этом…
Здесь Гедония опустила уголки своих хищных губ, принявших очертание натянутого лука, с которого готова сорваться стрела. Но, быстро изменив это горькое выражение, они снова приподнялись извилистой линией, полной неги и желания.
- Я привязалась к Титу и его жене. После измены Цецины я поняла… я почти увидела того, кто предназначен мне судьбою. Я хотела бы, чтобы он был красив, как Адонис, порывист, как Ахилл, силен, как Брут, как девственный цезарь. И я разделила бы с ним свое могущество. Я говорила себе, что с ним у меня будет сила, чтобы завоевать мир, покорить целую империю. Я буду непобедима, как Амазонка, вооруженная копьем! Я тщетно искала его… и, наконец, увидела на форуме Помпеи из-за занавесок моих носилок в тот день, когда я встретила тебя!..
- Меня? - в замешательстве спросил Омбриций. - И что же… что же ты хочешь сделать из меня?
- Великого человека. Не надо говорить об этом, ты узнаешь это впоследствии, а пока доверься мне.
С этими словами Гедония ударила в бронзовый шар, укрепленный на треножнике. Две служанки, которых Омбриций видел в роще, вошли из двери, скрытой в выступе пещеры, и накинули на Гедонию серый плащ. Ариадна превратилась в строгую весталку.
- Следуй за мною, - сказала она.
Они миновали темную часть пещеры и вышли на маленькую террасу, откуда открывался вид на Байи с их огнями и на весь залив Неаполиса. Вершина Везувия сияла красноватым заревом, отражавшимся в море как огненный султан.
- Видишь ли ты этот залив? - сказала Гедония. - Это зеркало моего могущества. Я чувствую себя его царицей и черпаю из него свою силу, но власть моя простирается гораздо дальше. Хочешь ли ты разделить ее со мною?
- Разделить ее… с этими призрачными, сменяющимися принцами твоего дома… с этими игрушками твоего каприза… с этими ничтожествами, которых я видел ползающими у твоих ног?
- Нет, ты Единственный, Избранный. Завтра, если ты захочешь, они будут ничем - ты же будешь всем!
При этом обещании Омбриций тихонько обнял одной рукой женщину, как будто сделавшуюся неосязаемой под одеянием жрицы, и сказал:
- Будь же для меня Ариадной.
Она не уклонилась от его нервной руки, сжимавшей ее все сильнее, и продолжала с тою же вкрадчивой нежностью:
- Хорошо, но с условием, что в объятиях моих ты сдержишь клятву Гекаты.
- Мне говорили, что Гедония Метелла не верит в богов.
- Это правда. Боги - призраки, при помощи которых управляют людьми.
- Однако же ты поклоняешься божеству?
- Да, только одному, и без него я не могла бы жить, потому что таинственная моя сила исходит от него. Я не знаю, я ли его создала, или оно создало меня такой, какова я есть. Но оно существует в тени… вокруг меня. Оно посещает меня и то повинуется мне, то само повелевает мною. Оно и я - мы составляем одно. Сейчас я покажу тебе свою богиню.
Охваченный против воли необъяснимым страхом, Омбриций колебался. Но Гедония решительно взяла его за руку и привела обратно в большой грот, где горело теперь несколько факелов у подножия стоящей в нише статуи. Освещенный подвижным светом факелов, сталактитовый грот казался залой адского дворца, где пламя струилось со свода и змеиными изгибами извивалось вдоль стен. Но Омбриций видел только величественную статую и стоял безмолвно, пораженный ее грозной красотой. Закутанная в плащ из черного, блестящего мрамора, с белым, как воск, лицом и красноватыми глазами, статуя эта походила на Гедонию Метеллу, но это была Гедония тоньше и выше ростом, зловеще бледная и со страшным выражением лица. В правой руке она держала окровавленный меч, вертикально упирающийся в землю, в левой - маленькую крылатую Победу. Омбриций чувствовал, что леденеет от ужаса. Воля его словно съежилась, ушла куда-то в глубь его существа, и он не знал, останется ли она там навсегда или воспрянет от внезапного нервного напряжения. Медленно, торжественно Гедония развернула темное покрывало, окутывавшее ее, и накинула его на Гекату, потом возложила на голову богине диадему в виде полумесяца, сверкавшую в ее волосах, и упала на колени перед статуей.
- Геката, - проговорила она вполголоса. - Единая богиня! Тебе приношу я эти дары. Могущественная властительница, мое второе я, помощница и мстительница, я обещаю тебе посвятить себя этому человеку, если он посвятит себя тебе ради общего дела… если он сдержит клятву.
Она зачерпнула рукой воды из горячего источника, бурлившего в мраморном бассейне, и окропила ею Омбриция со словами: "Да будет он освящен для нашего дела". Поднявшись с колен, она предстала перед ним царственно прекрасная, в розовой и прозрачной тунике Ариадны, с сверкающими торжеством глазами. Потом осторожно вынула из складок воздушной ткани спрятанный на ее груди кинжал и подала его Омбрицию, приложившись к нему губами.
- Поклянись Гекатой, - проговорила она глубоким и почти мужским голосом, - поклянись, что будешь моим на жизнь и смерть. Поклянись на этом священном оружии, что будешь действовать, как это холодное лезвие в моей горячей руке, - и я сделаю тебя сильным из сильных, великим среди великих. Поклянись, что будешь повиноваться мне так, как я повинуюсь Гекате.
- И ты будешь моею?
- Сейчас же и навеки.
Омбриций впивал упоительную влагу этих слов вместе с дыханием ее уст. Он видел под розовым газом янтарное плечо царицы вакханок, выступавшее из-под пятнистой шкуры небриды. Он чувствовал, как лучи этих пристальных глаз проникают в его мозг, подобно тонкому лезвию кинжала, который Гедония протягивала ему на нежной ладони своей руки… и трепетал… потому что чувствовал, что поклянется помимо своей воли. Она следила за ним в полном самообладании, уверенная в победе, все больше и больше приближаясь к нему. Вдруг она положила руку на плечо трибуна и сказала с едва уловимой усмешкой:
- Поклянись мне прежде всего, что не вернешься более к жрецу и к жрице Изиды.
- Альциона! - Омбриций отвернулся со стоном, как будто внезапно поднявшись из бездны океана в трепетный звездный свет.
- Да, - продолжала Гедония, приближая стальное острие к губам трибуна, - она мой враг. Нужно сделать выбор между Альционой и мною!
При этом нежном имени, произнесенном с оттенком ненависти, Омбриций, как при блеске молнии, увидел восторженную иерофантиду и лучезарные пути, открываемые в бесконечности глаголом Гермеса. Лицо и взгляд патрицианки превратились в лицо и взгляд Гекаты. И он решительно воскликнул:
- Нет!.. Никогда!
- Тогда прощай! Ты такой же трус, как и остальные… - сказала она шипящим голосом, потом прибавила надменно: - Но горе тебе, Омбриций Руф, приверженец секты Изиды и враг Империи! Горе твоему учителю и твоей жрице!
При этой угрозе, соединенной с оскорблением, трибун почувствовал, как вся кровь его сердца прилила к его мозгу волной необузданного гнева и желания.
- Зачем ты заманила меня сюда, - воскликнул он, - если я тебе не нужен? Ты раздражала меня, как гладиаторы раздражают в цирке львов. Но трепещи же и ты, Гедония Метелла! Ты насмеялась над римским всадником, но я отплачу тебе. Знай, что я не раб твой… а твой господин!
С этими словами Омбриций резким движением разорвал газ, окутывавший Ариадну. В первый раз испугавшись, Гедония стремительно ринулась в глубину пещеры. Здесь она обернулась и, защищаясь от трибуна, все еще старавшегося схватить ее, сильно ранила его в руку кинжалом. Но Омбриций вырвал его у нее, чуть не вывернув ей кисть руки. Во время борьбы он нечаянно нанес ей легкую рану в шею, над небридой. Гедония вскрикнула и опустилась на ложе, запрокинув голову на изголовье. Глаза ее закатились, и из-под век виднелись только белки. Испуганный Омбриций, думая, что она умерла, наклонился над прекрасным телом своей гордой жертвы и невольно приник губами к янтарной шее, на которой виднелась капля крови. И в страстной тревоге выпил эту каплю. Она глубоко вздохнула, он отстранился. Тогда она медленно поднялась. Большие глаза ее заволокла влажная дымка. Она казалась растроганной и таинственно прошептала:
- Ты выпил мою кровь… Теперь ты принадлежишь мне!.. и безвозвратно…
Трибун стоял, пораженный, словно молнией, этими властными словами, которыми искусная волшебница снова овладела своей непокорной добычей.
Слова эти проникли до самых сокровенных глубин его существа. Мятежное и обезоруженное, сердце его поняло это торжество побежденной, на самом деле готовой связать своего победителя. Страх сжал его горло, и он пролепетал:
- Что ты хочешь сказать?
Она встала и продолжала:
- Гордое дитя, безрассудный атлет! Так ты ничего не понимаешь? Ты не знаешь, значит, что случилось? А, ты не хотел принести клятвы! Я больше не требую ее у тебя! Ибо ты выполнил обряд Гекаты и более верным и бесповоротным образом, чем сделал бы это словами. Ты омочил уста свои в крови, нанесенной мне тобою раны! Хочешь ты или нет, но ты уже любишь меня… несмотря ни на что.
Она продолжала глубоким голосом:
- И я тоже люблю тебя, хотя ты и хотел убить меня… в ярости своего желания… Ты один осмелился на это… - и, взяв его за руку и крепко сжав его, она сказала: - Ну, признайся же, что ты меня боишься… и что любишь меня…
Перед этой странной любовью, смешанной из сладострастья и ненависти, обещаний и угроз, трибун, раздираемый желанием и боязнью, почувствовал, что гордость его возмущается. Он собрал свои силы, как центурион, готовившийся броситься во главе своей когорты на неприятеля, и проговорил металлическим голосом:
- Нет! Я свободный человек!
Она выпустила его руку с горьким и почти диким смехом:
- Свободный? Радуйся, что ты жив! Знай, что достаточно одного слова моих уст и ты будешь убит моими телохранителями. Я еще могу это сделать… но мне жаль тебя. Свободный? Ну, что же, хорошо, будь свободным! Но знай, что никогда призрак Гедонии не исчезнет из твоих глаз, из твоего сердца, из всего твоего тела. Если бы даже ты сделался цезарем, призрак ее будет шептать тебе на ухо: "Я теку в твоих жилах, я шествую перед тобою!" Ты будешь сжимать в объятиях твою жрицу, а я буду пить твое дыхание, я живу в твоих мыслях, царю в твоей душе! Ты уходишь к твоему Мемнону и к своей Альционе, не правда ли? Но я прочитала в твоем взгляде… ты вернешься ко мне… ты вернешься!.. А теперь ступай… Уходи же…
Вне себя от страха, Омбриций вышел быстрыми шагами. Он достиг террасы и спустился по аллее во мраке, не видя ничего вокруг себя. Глубокими вдыханиями он впивал острый запах пробковых дубов, разлитый в ночной прохладе. Закутанные в покрывала служанки отворили ворота у входа в рощу. Он миновал пустынный сад и нашел в бухте привязанную у берега барку со спящим гребцом, которого он разбудил. Барка беззвучно скользила по волнам. Ущербленный серп луны вынырнул из полосы черных туч и погрузился в еще более черное море. Когда они очутились на середине залива, Омбриций встал в барке и хотел громко повторить перед лицом грозного неба, покрытого тучами как косматыми демонами и чудовищными змеями, последние слова, сказанные им Гедонии: "Я свободный человек!" Но почему же они не хотели сойти с его уст? Он снова сел, подавленный. В голове его, в сердце, во всех членах, как тонкий, неуловимый яд, переливался легкий, гнетущий пар.
Быть может, это было властное и смертоносное дыхание Гедонии?
Ах, как слаб остаток его свободы!.. Надо было связать себя здесь или там. Надо было выбирать между клятвой Изиды и клятвой Гекаты!
Но неужели Геката уже завладела им?
XIV
Поцелуй Антероса
После встречи с Омбрицием в ксилосе Гельвидии Альциона заперлась в курии Изиды со своей старой нубийкой. Смелый поступок трибуна взволновал ее девические чувства и внезапно низвел ее душу с высот, на которых она парила, в смутную и тревожную область. Она замкнулась в робком и упорном молчании. Днем она размышляла о своем неведомом и грозном будущем, потому что не могла уже отделить себя от Омбриция. По ночам ее терзали страшные сновидения. То ее дразнили хороводы фавнов и вакханок. То видела она роскошную женщину в императорской диадеме, которая устремляла на нее глаза хищной птицы. Когда эта женщина простирала руки, они развертывались как перепончатые крылья громадной летучей мыши и грозили задушить свою жертву. Каждую ночь Альционе снился Омбриций. Она видела его уже не в латиклаве, но в вооружении военного трибуна, и женщина-гарпия уносила его на кровавом облаке. Под ними толпа кентавров носилась дикими скачками и трубила в военные трубы. После таких кошмаров она просыпалась, бледная, в испарине, полумертвая от ужаса. Предчувствуя несчастье, Мемнон старался успокоить ее. На вопросы его она отвечала безмолвием. Он насильно увлек ее в храм и усыпил ее против ее воли. В момент перехода во вторую фазу сна, она крикнула: "Я не хочу видеть! Я не хочу знать! Меня окутывает черное кольцо, сфера бурь и чудовищ!.. Разбуди меня!" "Поднимись! Поднимись выше!" - приказал Мемнон. "Я не могу!" И она впала в летаргию. Иерофант, видя, что утратил над нею власть, решил предоставить прорицательницу самой себе и наблюдать за нею. Проснувшись, она нежно, но настойчиво попросила, чтобы он позволил ей провести неделю с Гельвидией в саду Изиды, где возле храма Персефоны имелся маленький деревенский домик. Мемнон охотно согласился на эту просьбу, так как рассчитывал, что деревенский воздух и покой исцелят его приемную дочь и что это отдаление воспрепятствует всяким сношениям между нею и трибуном до того дня, когда он принесет клятву Изиды.
В назначенный день Мемнон и Гельвидий тщетно ожидали Омбриция в храме. Под вечер, оставшись один, жрец увидел входящего трибуна. Глаза его блуждали, черты лица были искажены, лицо бледно, движения лихорадочны. Весь вид его говорил о жестокой душевной борьбе. Омбриций проговорил прерывающимся голосом:
- Я не могу принести клятву Изиды, не увидев еще раз Альциону. Я хочу услышать из ее уст, что она еще любит меня… что она будет любить меня, несмотря ни на что…
Иерофант пристально взглянул на своего ученика и проникся глубоким состраданием к его терзаниям. В мгновение ока он взвесил положение и сказал после некоторого молчания:
- Ты страдаешь, мой бедный друг, я вижу это и угадываю все. Ты дошел до того пункта, на котором нужно выбирать между путем мрака и путем света. Мрак чарует тебя, он заполнил тебя, почти овладел тобою… Еще есть время вырваться из него; завтра будет уже поздно. Я покажу тебе свет… и ты сделаешь выбор. Пойдем! Мы увидим Альциону.
В беспокойных глазах Омбриция вспыхнул луч лихорадочной радости. Не обменявшись ни словом, трибун и жрец прошли город и окружавшие Помпею поля и достигли сада Изиды. Вольноотпущенник Гельвидия отворил им ворота. Они сделали несколько шагов в запущенном саду, где травы и деревья росли свободно вокруг развалин древнего храма Цереры. Омбриций издали увидел фонтан лотосов, где некогда жрица обещала ему свою любовь, не страшась гнева Мемнона. Фонтан казался заброшенным и заросшим сорной травой. Они подошли к аллее, поднимавшейся к храму Персефоны. Четыре кариатиды украшали ее фасад и поддерживали фриз. Густые сикоморы защищали покинутый храм. Листья плакучих ветвей, колеблемые ветром, шуршали на его потемневшем фронтоне.
- Здесь она проводит дни с женою Гельвидия, - сказал Мемнон. - Вот уже неделя, как она нездорова. Быть может, она спит сейчас. Войдем тихонько, и не разговаривай с нею, если она в пророческом состоянии.