- Что же ты думаешь делать?
- Покинуть этот город, принесший мне одно несчастье, вернуться в армию. Уехать, действовать, сражаться, чтобы забыть этих утонченных палачей до дня отмщения!
- Вот это делает тебе честь, мой гордый трибун. Пользуешься ли ты благосклонностью Тита?
- Нет. Без нее я не могу ничего сделать. Но удастся ли мне когда-нибудь добиться ее?
- Подожди минуту. Пока ты увлекался своей жрицей, я заботилась о тебе, дорогой мой Омбриций!
Она хлопнула в ладоши. Вошла рабыня.
- Галла, - сказала Гедония, - принеси мне золотую шкатулку, которая стоит в шкафу из черного дерева в моей спальне.
Рабыня вернулась со шкатулкой, и Гедония вынула из нее свиток папируса, обвязанный золотой нитью, на которой висела красная сургучная печать с изображением императора. Она развернула его и передала трибуну. Омбриций прочел:
"Тит Цезарь, сын Цезаря Августа Веспасиана, Гедонии Метелле, привет! Так как ты ручаешься мне своей головой и кровью за верность Омбриция Руфа, то да будет он прощен. По возвращении его в Рим, я обещаю вручить ему командование легионом".
Пораженный этим письмом, Омбриций уронил папирус.
- Ты сделала это? - пролепетал он.
- А почему же мне было не сделать этого, ведь я люблю тебя! - сказала Гедония, небрежно закручивая на голове роскошную и тяжелую массу волос.
- О, божественная!.. - воскликнул Омбриций вне себя от волнения. - Ты отдала в залог свою жизнь за того, кто оскорбил тебя! Я желал бы быть твоим рабом!
Он бросился к ее ногам, обнимая и целуя ее колени.
- Берегись, гордый трибун, - насмешливо проговорила Гедония Метелла, - ты перестаешь быть свободным человеком, каким называл себя неделю тому назад… А я ведь тоже ревниво отношусь к твоей свободе!
- Моя свобода?! - с яростью воскликнул трибун. - Это ты возвращаешь мне ее, избавляя меня от моих врагов, давая мне возможность отмстить им! Пусть они трепещут теперь! Быть свободным? Я могу быть теперь свободным только через тебя и с тобою! Я буду полагать свою гордость в том, чтобы повиноваться тебе. Приказывай, повелевай, мучай, терзай меня, если хочешь. Я все приму с наслаждением. Я готов выполнить клятву Гекаты.
Она склонилась над ним и пронизала его взглядом, полным властного сладострастия, бывшим единственной формой ее нежности.
- В этом уже нет надобности. Я знаю, что ты принадлежишь мне с тех пор, как выпил каплю моей крови.
- Так позволь мне, по крайней мере, облобызать твою ногу!
- Ты хочешь? - спросила Гедония с улыбкой, зажегшей золотые блестки в ее черных глазах.
- Хочу… и умоляю!
Дочь Метеллия слегка приподняла край хламиды и обнажила ногу, алебастровую ногу, которой фиолетовая ткань одежды и синий свет, разлитый в тепидарии, придавали оттенок слоновой кости. Омбриций порывисто прижался к ней губами, и патрицианка тихонько поставила свою ногу на голову коленопреклоненного молодого человека. Он с упоением почувствовал на своем затылке ногти этой женщины-пантеры. Ярость раболепства казалась ему самым ярким отмщением того, что он называл изменой Альционы. Во внезапном и полном перевороте своей души он предполагал обрести свою утраченную силу.
- Теперь говори, я повинуюсь… - сказал он, поднимаясь. - Нужно ли мне ехать в Рим?
Порывистым движением она схватила его за плечи.
- Уехать? Теперь? Ты не уедешь из этого дома до истечения месяца… и будешь моим царем!
От счастья трибун едва не пошатнулся. Дрожащие руки его бродили по хламиде и обнаженным рукам патрицианки. Он закрыл глаза от теплого аромата, исходящего от этого царственного тела, потом вдруг обнял ее и прижал к себе с глухим возгласом:
- Моя! Моя!
Но она остановила его повелительным жестом и, укрощая его властным огненным взором, проговорила:
- Будь осторожен, нас могут застать рабы, а мы должны остаться их повелителями. Надень свою тогу римского всадника и следуй за мною!
Омбриций покорно повиновался. Он подобрал тогу и накинул ее на плечи. Гедония тоже встала, величественная и улыбающаяся.
- Теперь пойдем! - сказала она.
Она пошла впереди. Хламида спустилась немного с одной стороны и обнажила стройное плечо и волнистую линию посреди спины.
Синие стекла тепидария ласкали оливково-зеленоватым тоном прекрасное тело римлянки, в жилах которой текло немало нумидийской крови. Они прошли под портиками, где среди цветочных клумб журчали в водоемах фонтаны. Вольноотпущенники с несмелым взглядом и безмолвные рабы склонялись при их проходе. Совсем в глубине, в полутемном покое, под пальмами и пышными тканями, восточное ложе возвышалось как трон.
XVI
Волшебство
Прошел год. Омбриций Руф, произведенный Титом в легаты пропреторы легиона Бретани, одержал три победы и оттеснил врага далеко в горы. Возвратившись в Рим, он поселился в доме Гедонии Метеллы. Сенат постановил почтить его триумфальными знаками, статуей и золотым венком - словом, всем, что дается вместо триумфа. Тит, слишком великий, чтобы завидовать подчиненному, разрешил все эти знаки отличия. Но эти высокие почести не удовлетворяли покровительницу трибуна, сделавшегося начальником легиона. Гедонии хотелось, чтобы он занял вакантное место консула. При этой просьбе дочери Метеллия Тит нахмурил брови и не ответил ничего. Омбриций хотел уклониться, боясь потерять все свое благополучие вследствие чрезмерной дерзости. Но при виде его колебаний гордая его возлюбленная пожала плечами, и у рта ее с опущенными уголками губ появилась злая складка. "То, что кажется невозможным, - сказала она, - перестает быть таким, если умеют выбирать средства". Но о средствах этих она хранила загадочное молчание. Во всяком случае Омбриций чувствовал, что она не отступилась от своего упорного намерения, не отступаясь ни от одного решения своей таинственной и непреклонной воли.
Римский дом Гедонии Метеллы четко выделялся на склоне холма Целия, прижавшись, как орлиное гнездо, между храмом Клавдия и банями Нерона. Путь к нему вел по узкой улице, карабкавшейся вверх между высокими стенами. Сверху террасы, как из обсерватории, видна была центральная часть Рима. Напротив высился Палатинский холм со своими контрафорсами в виде аркад и дворцом цезарей, сверкающим мрамором, порфиром и бронзой. Налево рисовался Авентинский холм с темными лачугами, обиталищем бедняков. В широкой долине между этими двумя холмами сады Нерона простирали свои рощи, пруды, легкие мосты и увеселительные павильоны. Позади них огромный цирк выделялся своей усыпанной песком ареной и красноватыми ступенями, уставленными мачтами с разноцветными перевязями. Бесчисленные вомитории, прорезывавшие темными дырами его внутреннюю окружность, делали его похожим на огромную мышеловку, поставленную для гладиаторов и хищных зверей.
Омбриций сидел один на кровле дома Гедонии на краю террасы, опершись рукой на балюстраду. На груди его красовались большие медные бляхи с рельефными орлиными и львиными головами - знаки его побед. Красная туника была отделана желтой бахромой, напоминавшей металлические полоски, которые носят в бою центурионы. Золотой венок лежал на его коротко остриженных волосах. В этом одеянии победоносные вожди обыкновенно показывались народу в цирке, в театре и на пирах. В тот вечер легат пропретор должен был отправиться на пир к Титу. Но сейчас он смотрел на Рим, простиравшийся перед его взорами, и думал о своей прошлой, настоящей и будущей судьбе.
После месяца полного забвения, проведенного с Гедонией в Байях, трибун получил от Тита в командование легион и возвратился к прежнему военному образу жизни в суровом климате, среди варваров. Но чувства его, его душа, ум до такой степени были пропитаны дыханием честолюбивой патрицианки, что она не покидала его нигде. Она преследовала его в бурных морях, среди подводных рифов, в столкновениях дисциплинированных когорт с дикими племенами. Сладострастный призрак, почти облеченный плотью, осаждал его в часы отдыха, обещая ему самые острые наслаждения после его возвращения. Властный взгляд ее побуждал его произносить беспощадные приговоры побежденным к поголовным избиениям, лишь бы ускорить его окончательное завоевание. Правда, иногда, в то время как он лежал глубокой ночью в походной палатке на медвежьей шкуре и кругом слышалась только перекличка часовых, образ Альционы снова восставал в его памяти. Перед ним снова являлась ясновидящая иерофантида, сладкозвучная вестница божественной Психеи; он видел торжественного Мемнона, оживляющее слово которого, казалось, прорывало завесу природы и развертывало перед его глазами беспредельные горизонты. Тогда горестная мысль пронизывала его мозг: не там ли находился источник счастья и света? И он навсегда закрыл себе доступ к этому источнику! Но как только он вспоминал об Антеросе, ярость прогоняла его сожаления. А затем воспоминание о Гедонии заливало его горячей и опьяняющей волной. Ариадна, царица вакханок, приводила его в безумие своей легкой туникой и стройным гибким телом. И жрица Гекаты указывала ему пристальным и кровавым глазом на отдаленную цель. Но на какую? На какую?
Теперь, когда он вернулся победителем и был осыпан почестями, тревога и мучения его удвоились. После первых восторгов свидания Гедония сделалась лихорадочно озабоченной, мрачной и волновалась. Днем она принимала каких-то незнакомых людей и вела с ними таинственные беседы. По ночам предавалась долгим размышлениям перед маленькой статуей Гекаты, точной копией большой статуи в Байях, украшавшей, в качестве домашнего божества, ларарий ее римского дома. Уже несколько дней холодная и суровая Гедония отклоняла ласки возлюбленного под предлогом серьезных забот. Какая же опасность угрожала ей или какое ужасное дело обдумывала она?
Омбриций смотрел на Палатинский холм, на цирк, на сады. Несмотря на всю приобретенную славу, этот город императоров замыкал его как в тюрьме, давил его как слишком тяжелый панцирь.
Вдруг он увидел перед собою Гедонию. Он не слышал, как она подошла из спальни пропретора, выходившей на террасу. Закутанная в длинную столу матроны, она смотрела строго и держала в руке свиток папируса.
- Прочти, - сказала она.
Омбриций с изумлением прочел зажигательное воззвание к итальянским легионам, призыв к возмущению против Веспасиана и Тита и избранию нового цезаря.
- Что обозначает это воззвание? - спросил Омбриций.
- Оно написано рукою Цецины.
- Что же это значит?
- Что он замышляет заговор против Тита и Веспасиана. Восстание назначено через три дня, в праздник в честь Августа. Тит должен быть убит в Капитолии.
- Кто дал тебе этот папирус?
- Вольноотпущенник Цецины, подкупленный мною.
- Что же ты хочешь с ним сделать?
- Показать Титу. Но надо, чтобы до этого Цецина был убит. Только тогда известие это будет приятно цезарю. Он не сможет ни в чем отказать тому, кто принесет его. Я знаю, кроме того, что цезарь ненавидит Цецину, как своего самого смертельного врага, хотя и пригласил его на пир, на который приглашены и мы.
- Так кто же отважится на это?
- Ты!.. - промолвила Гедония, протягивая ему кинжал, освященный Гекатой.
Омбриций вскочил:
- Я? Чтобы я совершил это убийство?
- Если ты не убьешь Цецину, ты не будешь консулом.
- Я предпочитаю не быть консулом, чем сделаться им таким образом. Я не запятнаю своих побед кровью римского военоначальника.
- Тогда ты останешься рабом… а я хочу, чтобы супруг мой был повелителем. Подняться на Капитолий можно только по кровавой лестнице. А раз ты очутишься наверху, очистительная вода триумфа смоет и унесет пролитую кровь.
- Эта обязанность палача - не для меня.
- Так ты не знаешь, что человек этот заслужил стократную смерть? - проговорила Гедония шипящим голосом. - Это мой злейший враг. Он изменил мне, оскорбил, обесчестил меня. Убив его, я отомщу ему!
- Твоя месть ниже моей славы.
- Твоей славы? - с презрением произнесла Гедония, выпрямляясь. - Она дело моих рук… Значит, ты не хочешь?
- Заставь меня лучше бороться с дикими зверями на арене перед праздной римской толпой.
Жестом Омбриций указал на гладиаторов в шлемах, масках и сетках, упражнявшихся в лежащем у их ног цирке.
- Хорошо, - проговорила Гедония Метелла, - я поищу истинного римлянина, у которого будет больше мужества, чем у тебя. Пойдем на пир к Титу.
Час спустя пропретор Омбриций Руф и патрицианка Гедония Метелла отправлялись в носилках на Палатинский холм. Ни одного слова не было произнесено между ними в течение всего времени перехода.
Стол для императорского пира был накрыт в обширной зале, окруженной порфировыми колоннами. Пламя высоких светильников, яшма и мрамор ваз, драгоценные камни на обнаженных шеях и руках сверкали и переливались тысячами разноцветных огней. Тридцать человек гостей возлежали на роскошных пурпуровых ложах. Пятьдесят рабов, разносивших серебряные и золотые блюда, чаши с вином и курильницы с благовониями, вились вокруг этих привилегированных лиц Империи, как рой пчел. Величественный и сдержанный Тит, в пурпуровой тунике, мало говорил, наблюдал за всеми, и вид его свидетельствовал о самодовлеющей силе, более опасной в спокойствии, чем в гневе.
Направо от него возлежала его жена, налево Гедония. Рядом с нею широкоплечий гигант с грубыми чертами лица и пронзительным взглядом опирался локтем на свое ложе; это был Цецина. Омбриций помещался напротив них, по другую сторону стола, и до него долетали только бессвязные слова их разговора, но вызывающее отношение его возлюбленной к ее бывшему любовнику привело его в ужас. Она, видимо, старалась вновь завоевать этого человека, которого беспощадная ненависть ее приговорила уже к смерти, и говорила ему об их прежней жизни беспечными словами, сопровождаемыми серьезными взглядами. Цецина сначала оставался нечувствительным к этой коварной игре, но по мере того как взгляды Гедонии все чаще устремлялись на него, при виде ее груди, трепетавшей от искристого смеха, ее руки, круглившейся над кубком, в который она наливала ему вино, мрачный гигант постепенно оживлялся и, наконец, обратил на свою соседку взволнованный и очарованный взор. Несколько раз они обменялись словами, сказанными почти на ухо друг другу. Когда Тит встал, чтобы перейти в другую залу, где его гостей ожидало театральное представление, Гедония простилась с императорской четой и направилась к выходу из Палатинского дворца, не сделав никакого знака Омбрицию, видимо, переставшему существовать для нее. Цецина следовал за нею. Омбриций, чувствуя, что злоба сжимает ему горло, спускался за ними по ступеням лестницы в некотором отдалении. В узком переулке, образующем выход из Палатинского дворца на форум и похожем, со своими бойницами и низкими воротами, на двор тюрьмы или на разбойничий притон, дожидались бесчисленные носилки. Здесь сверкали всегда обнаженные мечи и панцири преторьянской гвардии. При свете факела Омбриций видел, как его любовница обернулась и скользнула по нему взглядом. Значит, она знала, что он следует за нею. Спрятавшись за пирамидой сложенного оружия, он видел, как Гедония остановилась перед своим паланкином, и услышал слова, которыми она обменялась с Цециной.
- Мне надо поговорить с тобой. Проводи меня до дому в моих носилках.
- Я не доверяю тебе.
- Ты неправ. Дело идет о твоей жизни. Я знаю твою тайну, и если ты не пойдешь со мною, ты погиб.
Поддерживаемая ливийцами, патрицианка поднялась в широкие носилки. Цецина сел рядом с нею. Ливийцы задернули занавески, подняли паланкин и вышли со своей ношей из-под поднятой решетки Палатина. Идя позади, пропретор увидел, как носилки направились налево к Велобрию, пустынной и низменной части города. Холодный пот выступил на всем теле Омбриция. Он спрашивал себя, не изменила ли Гедония по внезапному капризу, на которые она была способна, своего намерения и не хочет ли она броситься в заговор Цецины, чтобы уничтожить его, Омбриция, вместе с Веспасианом и его сыном. Он еще не знал, что сделает, но шел, как охотник по следу зверя, вдыхая его запах, сам превращаясь в зверя. Белые фонари ливийцев колыхались впереди. Направо, в темной синеве ночи, черными и неровными массами высились храмы, портики, триумфальные арки форума. И в этот страшный час древние памятники давили злополучного сына Рима, обезумевшего от честолюбия и задыхающегося от ревности. Ему казалось, что они сочатся кровью и цементом их служит его собственное тело. Он чуть не вскрикнул, увидев бронзовую Волчицу с ее двумя детенышами, смеявшуюся над ним с вершины колонны и, казалось, готовую пожрать его. Фонари ливийцев мелькали теперь вдоль Большого Цирка, и носилки, качавшиеся на их могучих торсах, поднимались на Целий по крутой улице между высокими стенами, направляясь к дому Гедонии.
У Омбриция была только одна мысль: убить обоих чудовищ, соединившихся против него! Он прижался у ворот. Цецина вышел из носилок и сказал только:
- До завтра.
Одним прыжком пропретор ринулся на него и ударил его в шею кинжалом. Лезвие проникло в тело, но Цецина вырвался. Обладая необычайной силой, он схватил своего врага и хотел бросить его на землю. Омбриций, в котором тоже развилась нечеловеческая сила, вцепился ему в горло и, напрягая мускулистые нервные руки, пригвоздил его к стене. Ни один из борцов не хотел сдаться в этой яростной борьбе, в которой ни слово, ни крик не выдали столкновения двух безмолвных и страшных воль. Наконец, Цецина, задушенный стальным кольцом рук Омбриция и собственной кровью, хлещущей из раны, безжизненной массой рухнул на ступени лестницы.
Гедония, не выходя из носилок, смотрела на борьбу при свете роговых фонарей с спокойствием львицы, из-за которой дерутся два льва и которая безмятежно ожидает победителя.
Но смерть соперника не успокоила крови Омбриция. Он обернулся к патрицианке с блуждающими глазами и занесенным кинжалом. Ливийцы бросились на него. Но Гедония сказала: "Оставьте его!" и, положив легкую руку на плечо своего неистовствующего любовника, воскликнула:
- Наконец-то я снова нахожу тебя!
Спокойная, она смотрела на него глазами Победы, готовой принять смертельный удар. Через минуту побежденный Омбриций опустил оружие.
Не теряя ни секунды, Гедония сказала рабам:
- Назад в Палатин!
И, указывая Омбрицию на дом, в котором слуги уже отворили двери, прибавила:
- Жди меня в своей комнате.
Полчаса спустя Гедония предстала в Палатине перед цезарем. С высокой эстрады, окруженный своими приглашенными, Тит смотрел на игру гистрионов с задумчивым и скучающим выражением лица.
- Я прошу секретной аудиенции у императора римлян, - громким голосом проговорила Гедония.
И, подходя ближе, прибавила вполголоса:
- Речь идет о жизни Веспасиана и твоей и о спасении империи.
- Пусть все выйдут, - приказал Тит.
Когда они остались одни, Гедония вынула из-под столы свиток, на котором было написано обращение Цецины к легионам, призывающее их к мятежу. Пробегая его глазами, Тит не мог удержаться от возгласа изумления, Гедония сказала:
- Чего заслуживает этот человек?
- Кары, которой наказываются государственные преступники. Я позабочусь об этом.
- Он уже наказан, - сказала патрицианка.
- Кто же убил его?
- Омбриций Руф.
- Он быстр на отмщение обид, нанесенных цезарю! - проговорил Тит с пронзительным взглядом.