Первый русский город, который лежал на пути, назывался Моравск.
* * *
Перед Семеном Никитичем Годуновым стоял дьяк Смирнов-Васильев. Он держал ответ на давнюю занозу Семена Никитича:
– Почему монах Григорий Отрепьев, путь которого по личному приказу Бориса лежал в темницы Кирилово-Белозерского монастыря, туда не доехал? Что его удержало? Почему в настоящее время он не гниет в каменных подвалах Кириллова во славу царя Бориса?
Дьяк не мог сказать ничего определенного. Он мямлил что-то про Шуйского, про то, что это был очень способный монах – любимец патриарха. Что, кажется, не было подвод и лошадей, что некого было посылать досмотром, что они Божьи люди, а не становые приставы.
Чем больше он говорил, тем ласковее смотрел на него Семен Никитич. Чем ласковее смотрел Семен Никитич, тем смелее он говорил.
А Семен Никитич думал только об одном: кого потянет за собой этот говорливый дурак. Чуяло сердце Семена Никитича, что потянется за ним ниточка, ведущая к Шуйскому. А до хитроумного Шуйского он уже очень давно хотел дотянуться.
Велев запихнуть дьяка в каменный мешок, Семен Никитич пошел с докладом к Борису.
Пройдя мимо невероятной высоты колокольни Ивана Великого, он поднялся по каменным, крытым металлическими листами ступеням Красного крыльца и, даже не взглянув на двух стрельцов с бердышами, вошел в Переднюю палату.
Для Семена Никитича у Бориса время всегда и немедленно находилось. Царь принял его в Комнате. Так назывался личный кабинет Годунова, находившийся позади Передней официальной палаты.
Борис Федорович стоял, прижавшись спиной к высокой изразцовой красно-голубой печи, и слушал, как писец читал ему какие-то бумаги. Второй писец записывал в толстую книгу его распоряжения.
Жестом руки царь выпроводил всех и спросил Семена Никитича:
– Ну? Что говорит дьяк?
– Что плохо помнит.
– Пытали?
– Нет еще. Пытать надо при людях. Начать?
– Утопить, – спокойно повелел Борис.
– За что? За Отрепьева?
– Ни в коем случае. Про Отрепьева чтобы ни слова не было помянуто, наказать надо за воровство.
– За какое воровство?
– За простое, – раздраженно сказал Борис. – Он ведь заведует расходами Иова?
Борис интонационно нажал на слово "он".
– Он, – подтвердил Семен Никитич.
– Так, значит, за его воровство.
– Может, никакого воровства и нет, – недовольно проворчал Семен Никитич.
– Есть. И очень большое, – жестко сказал Борис. – Сам не чуешь, пошли дьяков, найдут.
Он жестом выпроводил Семена из Комнаты, так и не предложив присесть. И тот, недовольный брезгливым к нему отношением, помрачнев, ушел.
* * *
Первый русский город на пути войска Дмитрия, пожалуй, был самым главным во всей кампании. Это была лакмусовая бумажка: как расколется этот орешек, так расколется вся страна. Тем более что именно Моравск больше всех других был наполнен слухами о претенденте.
Дмитрий направил туда несколько казацких полков, чтобы перекрыть дороги. Это были полки атамана Белешка, атаманов Куцка и Швайковского.
Когда городские люди поняли, что они окружены и целиком во власти приближающегося польского войска, они забеспокоились.
Моравск стоял на границе, вел торговлю в обе стороны и совершенно не хотел воевать. Любая битва за царевича или против совсем ему не была нужна. Он не нуждался ни в победе, ни в поражении.
На главную площадь, состоящую, несмотря на свою главность, из одноэтажных домов, сбежался народ.
Решено было сдаваться. Двух городских воевод, Ладыгина и Безобразова, немедленно повязали. (Причем одного – Бучугу Ладыгина – с его согласия.)
Казаки прискакали к царевичу с вестью, что город сдается. И Дмитрий во главе строгих польских частей выехал принимать свое первое русское владение.
Он ехал в стальных, отделанных золотом латах под великолепной собольей ферязью на огромном черном коне рядом с осанистым, представительным Мнишеком. Следом везли тяжелое красное знамя с черным византийским орлом на золотом поле.
Дорога, ведущая в город, была залита солнцем. Несмотря на то что был последний день октября, было по-летнему тепло. Войска шли в строгом и красивом походном порядке. Видно было, что это армия, а не банда казаков. Польские профессиональные воеводы за полмесяца похода сумели хорошо сорганизовать своих солдат. Большую роль в этом играли священники иезуиты – отец Андрей Лавицкий и отец Николай Чижевский.
– Видел бы нас гетман Замойский, – тихо сказал Мнишеку Дмитрий.
Коронный гетман был один из главных врагов похода. Он едва не сорвал его своими письмами королю и другим могущественным сенаторам.
– А вы знаете, юноша, что он заявил королю?
– Что?
– Что надо будет бросить в огонь все летописи и исторические книги и изучать мемуары Мнишека, если его поход увенчается хоть каким угодно малым успехом.
– Значит, будет изучать! – усмехнулся Дмитрий.
На городских стенах бушевала толпа, приветствуя будущего царя. На расстоянии полета стрелы Мнишек и Дмитрий остановились.
Ян Бучинский один подъехал к воротам и на сабле протянул в верхнее окошко письмо Дмитрия. Прошло ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы прочесть его, затрубили трубы, и ворота отворились.
Навстречу Дмитрию вышла процессия церковнослужителей с пением, с хоругвями и иконами.
Священники благословляли государя. Давали ему целовать святые иконы. К ногам лошади Дмитрия бросили двоих связанных воевод.
– Развяжите! – приказал Дмитрий.
Воевод подняли с колен, развязали.
– Что сами не сдались, молодцы! – сказал царевич. – Что дали себя связать – бабье!
Бучуга Ладыгин снова бухнулся на колени:
– Прости, государь, голова раздваивается! Как ни поступишь, все неправильно будет!
– А ведь верно, – согласился Дмитрий, – так и так худо выходит!
Он вызвал из своей свиты Богдана Сутупова – грамотного беглого от Годунова дьяка – и приказал:
– Разведай, каковы были эти служилые к народу. Если грамотные воеводы, на место поставь. Если это душегубы годуновские, вздернуть!
Польские войска вступили в город.
* * *
Суетливые дьяки Моравска уже приготовили для размещения Дмитрия городскую управу. Все происходило так четко и грамотно, будто визита царевича ждали уже давно.
Но Дмитрий первым делом отправился в храм Спаса-Преображения, чтобы отслужить молебен в честь бескровного взятия города. На горожан это произвело очень хорошее впечатление.
* * *
Дмитрий сидел в главной комнате городской управы и слушал, как Станислав Бучинский, родной брат Яна, читал ему письмо Годунова, найденное в управе:
– "…И этот расстрига Гришка впал в ересь, отца своего не слушался, разбойничал и крал. А когда воровство его было найдено, он постригся в монахи, чтобы ему не быть наказанному, но воровства своего прежнего не оставил и от чернокнижества и вызывания духов нечистых не отказался. Он с товарищами своими попом Варлаамом и клирошанином Мисаилом Повадиным ушел в Литву. И мы дивимся, что находятся люди, какие вора того за истинного царевича принимают и помощь ему оказывают.
Хотя бы тот вор и подлинно был князь Дмитрий Углицкий, из мертвых воскресший, то он не от законной, от седьмой жены царя Ивана и права на престол московский трон никакого не имел бы…"
В этом месте Дмитрий прервал секретаря:
– Ого, царь Борис уже ошибки делает. Составьте список с этого письма и срочно отправьте гонцом в Краков Зебржидовскому. Он сумеет много полезного с этим посланием сделать.
– В чем ошибка, государь? – спросил Станислав.
– Борис допускает, что я могу быть жив. А ему надо стоять насмерть на том, что меня давно уже нет.
– Читать дальше, ваша светлость? – спросил Бучинский.
– Не надо. Я этих писем уже начитался. По церквам такие же от патриарха читают. Я потом его просмотрю. А сейчас запиши ответное письмо, пока мысли не растерял.
Бучинский приготовил перо и начал записывать слова Дмитрия:
– "Надо бы тебе, Борис, душу твою, созданную по образу Божьему, в упорстве своем не осквернять. Ты ведь гибель готовишь ей. Разве ты не знаешь, что ты смертный человек?
Ты в противность воли Божьей украл у нас государство. Будучи правителем, ты лишил жизни многих людей. Убил многих горожан наших, приверженных к Романовым и Шуйским.
И вот, когда ты изгубил многих сильных вельмож, ты начал острить нож на нас, младенца.
Ты подговорил дьяка Михайлу Битяговского с Никитой Качаловым и Осипом Волоховым нас зарезать.
Ты думал, что заодно с ними и учитель мой, доктор Симеон, присланный тобой к нам. Но по его старанию мы были спасены от смерти…"
– Государь, но ведь Борис и сам все это хорошо знает.
– Дурак ты! Это же не на него пишется. Пока письмо к Борису попадет, его тысяча глаз прочитает. А мы еще копии по городам разошлем.
За окном послышался сильный шум.
– В чем дело? – спросил царевич.
– Двух монахов поймали, которые говорят, что тебя, государь, по Москве знают, – доложил капитан только что созданной роты охраны Дмитрия и Мнишека Альберт Скотницкий. – Они народ смущают. Говорят, что ты – Гришка Отрепьев.
В зале появились Ян Бучинский, Юрий Мнишек и еще несколько человек из Дмитриевой свиты.
– Что будем делать, государь? – спросил капитан. – Повесить их или привести сюда?
– Ни то и ни другое. Если их повесить, народ засмущается. Если их впустить, они немедленно во мне Гришку опознают. Их за этим и слали сюда.
– Как же быть? – спросил охранник.
– А вот как! – ответил Дмитрий. – Иваницкого ко мне! Немедленно!
Иваницкого немедленно отыскали.
– Иди, Мартин, переоденься в мое платье, – приказал Дмитрий. – Послужишь царевичем. И сядь вот здесь на скамье! Лицо поумнее сделай и попостней. Посмотрим, как наши монахи тебя опознают. Они же тебя на Москве видели.
Сам Дмитрий вышел из зала. Он пошел в свою комнату и повелел, чтобы ему помогли надеть латы и принесли соболью перевязь.
Все насторожились.
Наконец Иваницкий переоделся в рабочее царевичево платье и сел на скамье под образами.
Монахов ввели.
– Ну, – толкнул их вперед Скотницкий. – Кто перед вами? Отрепьев?
Монахи растерянно переглянулись.
– Нет. Не Отрепьев, – одновременно сказали они.
Свита царевича еще больше напряглась. Ловушка не сработала, мышеловка не захлопнулась.
Вдруг в зал твердым шагом вошел Дмитрий. Это был уже не тот человек, которого привыкли видеть в походе на лошади или у костра, не тот – простой и доступный любому. Вошел государь, молодой и жестокий, от одного жеста которого зависят судьбы сотен и тысяч людей.
– Так, может, аз есмь Отрепьев?! – сурово спросил он.
Монахи совсем сникли и оба бросились к царевичу в ноги.
– Государь! Государь! Прости нас! Бес попутал! Ты не Гришка, не Гришка ты!
– Убрать! – приказал царевич.
Монахов немедленно выволокли вон.
– Что с ними делать? – спросил Скотницкий.
– Передать их Богдану Сутупову. Пусть он их выпорет как следует и в город выпустит. Они теперь моему делу много пользы принесут.
Скотницкий вышел.
– Станислав, – обратился Дмитрий к секретарю. – Повели сыскать среди казаков и привести ко мне атамана – Герасима Евангелика.
– Для чего, государь?
– Он хорошо знает Отрепьева. Пусть он велит этого Гришку с Днепра сюда в войска прислать. Тогда вся эта путаница кончится. Больно часто мне этот беглый монах на пути встречается. Будем его с собой возить на телеге и всем показывать. А теперь продолжим…
Он снова начал диктовать:
"… По смерти брата нашего, которую ты, Борис, ускорил, начал ты подкупать большими деньгами убогих, хромых и слепых, которые повсюду кричали, чтобы ты был царем, что ты праведный и добрый. Когда ты воцарился, доброту твою узнали Романовы, Черкасские, Шуйские. Царя Симеона ты лишил зрения. Опомнись, правитель, и злостью своей не побуждай нас к большому гневу. Отдай нам наше, и мы тебе для Бога отпустим все твои вины и место спокойное назначим. Лучше тебе на этом свете что-нибудь претерпеть, чем в аду вечно гореть за столько душ, тобой погубленных…"
В этот день несколько гонцов выехало из стана Дмитрия в сторону Литвы. Причем не все они были отправлены царевичем.
* * *
Борис Федорович Годунов оглядывал бояр, рассаживающихся в Средней дворцовой палате. С того момента, как убили царевича, прошло тринадцать лет. Сколько же прежних фамилий осталось в Думе?
Нет Бельского, нет Щелкаловых, нет Черкасского, нет Клешнина. Пожалуй, кроме Федора Мстиславского и Василия Ивановича Шуйского, из прежних старших бояр нет никого.
Лишь эти двое уцелели. Один из-за крайней честности и простоты, другой из-за чрезвычайной хитрости и умения никогда не переступать дорогу.
Решали вопрос: слать войска против самозванца или не слать, и если слать, то как серьезно.
Сын Годунова Федор сидел рядом с отцом и делал заметки в большой царской кожаной книге.
Федор Иванович Мстиславский предлагал отнестись к противнику со всей опаской.
– Надо и стрельцов посылать, и ополчение готовить, – говорил он. – Много войска потребуется.
– А не дорого ли будет? Не слишком ли большая честь вору? – спросил Шуйский. – Можно и малыми силами обойтись. Нечего страну будоражить. И так казна пуста.
– За казну не беспокойся, – вмешался Борис.
– Я не верю в малую войну, – сказал Мстиславский. – Малые войны всегда большой бедой оборачиваются.
– А я верю, если с умом провести, – возразил Шуйский. – Надо послать малый отряд, но самый крепкий, с хорошим вооружением, скорый. Он захватит вора и привезет сюда в клетке.
– А если этот малый отряд разобьют или в крепости от него закроются? – спорил полководец Мстиславский. – Время-то против нас идет.
"Не против тебя, дурака, а против Бориса, – думал про себя Шуйский. – Молчал бы, не лез".
Спор шел между двумя старшими боярами: стратилатом и политиком. Другие члены совета помалкивали.
– Мы вот как сделаем, – решил Борис. – Брата твоего Дмитрия, Василий Иванович, с малым отрядом вперед вышлем. Пусть он в битву не втягивается. Пусть у тамошних воевод войско берет. Пусть соседние гарнизоны вместе соединяет.
Дежурный дьяк записывал распоряжения царя.
– А ты, Федор Иванович, – продолжил Борис, – при Москве большое ополчение собирай. Как оно готово будет, тоже выступишь. Ясно?
– Ясно, – оживились и прояснели бояре. Как легко стало дышать, когда решение принято.
– А раньше всех, с двумя тысячами конных и с припасами, следует выслать к границе Петра Басманова. Пусть Новгород-Северский укрепит. Это главный город в тех краях. Пока он стоит, все остальные стоять будут.
Когда совет был закончен, Борис вернул Мстиславского и сказал ему, не глядя в глаза:
– Ты, Федор Иванович, молодец, свое данное слово хорошо держишь. Я за тобой внимательно смотрю все эти годы.
– Чего там, Борис Федорович.
– Я тебе жениться запрещал, прости. Как вернешься, женись. Я за тебя даже готов дочь свою отдать, Ксению. Знаю, она тебе нравится.
И, не поднимая глаз, Борис ушел в свой кабинет. За ним вошел Федор.
– Государь, – сказал он, – хитрит Шуйский. Я тоже не верю в малую войну.
– Молодец, – коротко ответил Борис, не желая развивать разговор. – Астролога привезли, о котором я просил?
– Привезли. Здесь он, дожидается.
– Давай его сюда. И сам со мной побудь.
* * *
Четвертого ноября казачьи войска Дмитрия подступили к Чернигову.
– Сдавайтесь! А то от царевича пощады не будет.
В ответ на них со стен посыпались стрелы и стали стрелять пушки. Воевода Иван Татев не собирался сдавать город.
Тогда черниговцы решили сдать воеводу. Вооруженные горожане толпами стали окружать защитников, оттаскивать их от пушек и тащить их с городских стен.
Татев протрубил общий сбор и, сняв отряды со стен, занял городскую крепость. Пушки стали бить по казакам оттуда. И хорошо бить.
Возмущенные этим, казаки развернулись и повернули коней в пригород. Также они ринулись в город на улицы, непростреливаемые гарнизоном. Начался грабеж.
– Вот как вы относитесь к нашему государю! – кричали казаки, вытаскивая из богатых домов все ценное: ковры, оружие, дорогую одежду.
Как правило, пара дюжих казаков выволакивала из дома богатый хозяйский сундук, и все другие расхватывали кому что попадется. Если кто пытался возражать, поднималась сабля или плеть.
Из Чернигова к Дмитрию поскакали гонцы с жалобой на казаков. Дмитрий выслал отряд Скотницкого, нескольких атаманов и сотню поляков с угрозами и увещеваниями. Грабеж прекратился.
Основная армия Дмитрия срочно двинулась к городу, потому что ситуация с грабежом очень обеспокоила царевича.
Посовещавшись с Мнишеком, Жулицким и Дворжецким, Дмитрий еще в дороге продиктовал и выслал к казакам царский приказ вернуть награбленное, говоря, что, если это не будет сделано, он с польским войском придет и сам накажет грабителей.
Впервые профессиональное польское войско противопоставлялось русским частям. Последствия могли быть самые неприятные.
Приказ возымел действие. Наиболее дорогие и заметные вещи были жителям возвращены.
Это в свою очередь расположило в пользу Дмитрия гарнизон крепости во главе с Татевым. Отряд вышел из ворот и положил знамена к ногам Дмитрия.
– Прости нас, государь, и помилуй!
Опять звонили колокола. Опять навстречу царевичу шел ход священнослужителей с иконами и пением. Митрополит благословил Дмитрия.
– Взошло солнце наше жданное!
И вновь поскакали гонцы в Польшу.
И в Москву тоже скакали гонцы.
На пути лежал важнейший город Новгород-Северский.
"Город Гоша.
Ясновельможному пану Казимиру Меховецкому.
28 декабря 5-го года
Высокочтимый пан Казимир. Точно по договоренности с Вами описываю для Вас дела, происходящие в войске императора московского Дмитрия.
Очень много событий прошло за это время.
Пользуясь тем, что наши войска находятся в передышке недалеко от русского города Путивля, я не торопясь расскажу Вам все.
В Чернигове молодой государь с большим трудом сумел получить десять тысяч злотых из казенных денег и расплатился с частью войска. Но этого было недостаточно для полной выплаты, и другая, большая часть рыцарства, захватив одно из знамен, стала строиться, чтобы маршевым порядком возвращаться в Польшу.
Молодой император был в отчаянии. Со слезами на глазах он уговаривал рыцарство не покидать его. Ему грубили и обзывали вором. Если бы не два святых отца, отец Андрей Лавицкий и отец Николай Чижевский, войско бы ушло. К радости императора, отцам капелланам удалось уговорить лучшую его часть вернуться.
От Чернигова мы двинулись к Новгороду-Северскому. Первыми пришли туда казаки. Но они не стали брать город, опасаясь гнева императора, как это случилось в Чернигове. За это время начальник города князь Никита Трубецкой и присланный воевода Петр Басманов сожгли многие дома на подступах к крепости и заперлись в ее стенах.