* * *
Казимир Меховецкий наконец прибыл в Краков и устроился в гостинице. Это было делом несложным. Но как попасть к королю?
А действительно, как попасть к королю? Ну, прорвется он к начальнику королевской охраны. Сядут они за стол в его дежурной комнате как шляхтич со шляхтичем.
– Ясновельможный пан Анджей, мне очень надо поговорить с его королевским величеством.
– О чем, пан Казимир?
– Очень важный разговор. О безопасности государства.
– К королю все только с этим идут. К нему с другим и не ходят. Только о безопасности и говорят.
– У меня особый случай, пан Анджей.
– У всех особый случай. Может быть, поясните, в чем его особенность.
– Я никак не могу.
– Очень жаль, но я тоже никак не могу.
Все первые лица государства окружены стражей и челядью, воротами и подъемными мостами. Ни к кому не подступиться и никому нельзя рассказать тайну.
Меховецкий вычислил другой путь.
Он узнал, где останавливается виленский епископ Венедикт Войка, имеющий возможность регулярно встречаться с королем. И узнал, что большим противником русского самозванца на сейме был епископ краковский Майцеховский. И стал добиваться встречи с епископами. Оказалось, что встретиться с ними было значительно проще.
На третий день после посещения краковской епископальной гостиницы ему устроили свидание с епископом Венедиктом.
Венедикт Войка принял пана Казимира в канцелярском доме подворья. Он был достаточно пожилой человек, но резкий в движениях и на удивление щеголевато (для духовного лица) одетый.
– Я слушаю вас, сын мой. Скажите мне, что такое важное хотите вы сообщить королю?
Казимир протянул молча епископу письмо "Андрея Нагого". Епископ внимательно осмотрел его и вернул Казимиру:
– Прочтите мне его, сын мой. Я плохо вижу.
Меховецкий прочел все письмо медленно, не торопясь, после каждого абзаца глядя на отца Венедикта.
Епископ внимательно все прослушал. И сказал:
– Мой друг, вряд ли я сумею устроить вам встречу с королем. Но это письмо я, с вашего разрешения, доведу до сведения его величества. Так будет правильно?
Меховецкий через паузу согласился:
– Очень хорошо.
– Вы отдадите мне подлинник, или мне сделать с него список? – спросил епископ.
Меховецкий опять задумался на несколько секунд: защитит его эта бумага или погубит? Потом протянул руку и отдал письмо епископу.
Через два дня епископ Войка снова призвал Меховецкого к себе и сообщил, что виделся с королем.
– Я надеюсь, вы понимаете, ясновельможный пан, – сказал он, – какой страшной тайной вы владеете?
– Безусловно, святой отец.
– Вы понимаете, что одно лишнее ваше слово или слово этого человека будет стоить вам жизни?
– Прекрасно понимаю, святой отец. Но и скрывать эту тайну от короля нельзя. Слишком она велика и опасна. Ею могут воспользоваться враги его величества. Может быть, этого Дмитрия заключить в тюрьму или в монастырь?
– Слишком много людей будут знать о нем и его претензиях. Одни слухи об этом человеке могут наделать нам много бед. На всякий случай объявите его сумасшедшим.
С этим Казимир Меховецкий уехал из Кракова.
* * *
В Самбор наконец-то тоже пришли письма. Два письма. Одно сухое и деловое письмо для Юрия Мнишека. И второе, более теплое, сестре Марины Мнишек красавице Софии.
Оно вызвало значительно больший интерес в фамилии.
"Ясновельможной панне Софии Мнишек от государя Московского и иных царств владельца и дедича – великого князя Дмитрия Иоанновича.
Милостивая панна София, писать Вашей красивой и строгой сестре у меня не поднимается рука. Слишком хорошо идут наши дела, и пани Марина может подумать, что меня одолело хвастовство.
Из Ваших уст, милая София, события, происшедшие с нами, будут выглядеть более реальными.
Как Вам может быть известно, по высокому предусмотрению Божию, мы (войско мое и я) в благословении и счастье находились. Многочисленная неприятельская армия, которая долгое время стояла под Кромами, признала меня государем своим.
Уведомить нас об этом событии из войска к нам прислали князя Ивана Голицына, человека великого и знатного во многих государствах наших. Также послы со всех уездов приезжали с объявлением подданства и послушания и прося милосердия.
А сейчас премного просят меня, чтобы я без промедления в Москву для коронации ехал. И мая 25 дня мы в Москву отъезжаем.
Милая пани София, милостиво простите меня за столь и сухое и краткое послание. Но тяжелая походная жизнь отучила меня от умения говорить мягкие слова.
Передайте, что сочтете нужным из моих слов, Вашей утонченной и красивой сестре. Я искренне мечтаю о встрече с ней.
Уверяю Вас, что встреча ей в Москве будет оказана такая, какой еще нигде и никогда не видели.
Вашему отцу я написал особое письмо.
Ваш Дмитрий – царевич Великой Русии, государь и дедич всех государств, московской короне подвластных".
* * *
Армия Дмитрия, состоящая из поляков, казаков и ногайских татар, походным порядком шла к Москве. Параллельно ей двигалась сорокатысячная армия Басманова. Под Москвой она должна была распуститься.
Царевич не доверял московскому войску. На ночь он приказывал располагать войско не ближе чем за милю от своего становища.
Ночью шатер Дмитрия охраняла польская стража из ста хорошо вооруженных человек. Днем, не отходя ни на шаг, его сопровождали всадники Скотницкого.
Ежедневно царя встречали бояре разных городов, принося подарки: соболей, золото, серебро. Ежедневно навстречу ему выходили священники в золотых одеждах и служились многочисленные молебны.
Толпы людей залезали на стены монастырей и крепостей, на крыши домов, на всякие балкончики, заборы, деревья, чтобы видеть царевича.
На всем пути Дмитрия народ располагался не в горизонтальном, а вертикальном измерении. Высокие березы и липы буквально чернели от публики.
Святые отцы Николай Лавицкий и Андрей Чижевский собственными глазами видели это преклонение перед будущим царем и все больше верили в то, что наконец может произойти величайшее событие столетия – соединение двух христианских церквей под рукой Папы Римского.
Роскошь церковных иерархов и бояр на фоне нищих горожан поражала поляков. Темные, закопченные избы, крытые то соломой, то досками, то дерном, рваная серая одежда, дешевая невкусная еда.
Литовцев просто угнетала беспомощность простого люда перед любым старшим.
В Туле один крестьянин мочился около иконной лавки. Два пристава злобно его избили, велели грязь совать за пазуху, есть ее и целовать это место.
На этом полунищем фоне большое, совершенно неизгладимое впечатление произвел на рыцарство прием, оказанный русскому императору в городе Серпухове.
На зеленом поле перед городской стеной учрежден был целый лагерь из белых шатров. Для утомленных походом людей это было прекрасное зрелище.
Огромный многоцветный царский шатер-дворец возвышался в центре лагеря. Он был не просто огромен, он был нереально велик. Был снабжен четырьмя воротами с раскатами в обе стороны. И вообще выглядел как сказочный замок, как нечто немыслимое, не из этого европейского – из восточного азиатского мира.
Навстречу Дмитрию, ехавшему верхом в сопровождении польских, казацких и московских воевод, вывели двести прекрасных одномастных лошадей.
Дмитрий поблагодарил воеводу города, милостиво принял подарки и сказал Скотницкому:
– Пересади всю свою охрану на этих коней! Да смотри, чтоб за лошадьми следили как за своими!
Лучшего коня он подарил Басманову.
На следующий день царь устроил угощение для поляков, московских воевод и именитых бояр. Были приглашены и казацкие вожди по усмотрению атамана Корелы.
Внутри шатра были прекрасные вышитые золотом комнаты. Был рабочий кабинет для царя с большой приемной перед ним. А огромная столовая со столом на пятьсот человек вызвала удивление и у самых богатых поляков.
Шатер изготовлялся в Серпухове по заказу царской семьи, чтобы придать блеск царствующему роду даже в сложных военных походах. Годуновы не успели его забрать. И серпуховский воевода установил его для Дмитрия.
Царевич воспринимал все как должное. Его красноречие очаровывало всех русских. В нем светилось некое величие, которое трудно описать словами. Величие, невиданное прежде среди даже самых первых русских фамилий.
Откуда-то взявшееся несметное количество поваров и кухонной челяди варили и разносили еду. Ее ставили в огромных блюдах на стол.
Гости ели куски мяса руками. Руки ополаскивали в бочках с водой, расставленных позади скамей.
Несмотря на май, на столе Дмитрия были свежие зеленые огурцы. Их при выращивании закладывали в закрывающиеся кочаны капусты и всю зиму они там хранились.
– Ну что, государь, завтра идем на Москву? – тихо спросил царевича Басманов.
Он сидел от Дмитрия по правую руку. За время переходов от Кром к Серпухову они успели серьезно подружиться. Рядом располагался еще один любимец – князь Рубец-Мосальский. По левую руку Дмитрия сидел герой Кром атаман Корела.
– Ни в коем случае, – также тихо ответил Дмитрий.
– Что так? – спросил воевода.
– Ты сам подумай.
Басманов сразу понял, в чем дело. Ему тоже не хотелось бы смотреть в глаза царевичу Федору и его матери – царице Марии.
– Как же тогда нам быть? – спросил Басманов.
– Никак нам тогда не быть, – ответил царевич. – Такие дела всегда сами собой решаются. Без нас.
Потом он повернулся к Мосальскому:
– Ты все слышал, князь?
– Все, государь.
– Вот и действуй соответственно.
* * *
В Москву прибыли эмиссары Дмитрия.
Первого июня в подмосковную купеческую слободу Красное Село с хорошо вооруженным небольшим отрядом явились бояре Пушкин и Плещеев. Расчет был точный, купцы Годуновых не жаловали.
Годуновская стража пыталась отогнать отряд. Но народ буквально за руки хватал стрельцов, не давая достать оружие, и стрельцам пришлось отступить.
Встав ногами на седло коня, которого придерживали с двух сторон два пеших казака, Плещеев громко стал оглашать грамоту Дмитрия:
– "Князьям и боярам моим Федору Ивановичу Мстиславскому, Василию и Дмитрию Ивановичу Шуйским, прочим князьям и боярам московским, воинству московскому и всему московскому люду".
Он читал грамоту громко отдельными кусками, чтобы хорошо слышавшие его передние ряды могли передать содержание дальним людям.
– "Мы, великий государь и дедич Московии, пришли напомнить вам, что вы давали присягу отцу нашему Ивану Васильевичу, напомнить о вашем святом долге".
Текст плыл над народом.
– "Мы не ставим вам в вину, что вы стояли против нас – прирожденного государя своего по неведению или бояся казни. Теперь же приказываем вам, помня Бога и православную веру, прислать ко мне с челобитьем архиереев, бояр, гостей и лучших людей".
И опять слова передавались от человека к человеку с комментариями:
– Бояр призывает! Хочет, чтобы покланялись!
– А ведь поползут, на брюхе поползут. Никуда не денутся.
– "Мы обещаем не класть опалу на служилых людей, гостям и торговым людям обещаем учинить облегчение в пошлинах и податях. В противном случае, если не последуете моему указу, вас ждет праведный суд Божий и моя царская опала".
Толпа притихла.
– "Мы располагаем грозными силами. В рядах нашего войска есть русские, поляки, татары, и со всех сторон к нам подходят большие силы. Они собираются в Воронеже, и все пойдут с нами на Москву. Только ногайских татар мы держим пока в стороне, не хотя видеть разорение великое в христианстве".
Плещееву не дали договорить. Толпа стала кричать:
– Да здравствует государь наш Дмитрий Иоаннович!
– Солнце наше взошло!
– Конец Годуновым!
– В Москву! В Москву!
Коней Плещеева и Пушкина взяли под уздцы и повели в город. Толпа возрастала с каждой минутой. И медленно-медленно шла к Кремлю.
К Кремлю подошло уже просто людское море. Каша из конных и пеших, бояр и детей боярских, стрельцов и ремесленников, крестьян и нищих.
Плещеева и Пушкина подвели к Лобному месту, и им пришлось повторить всю грамоту от начала до конца.
Москва вставала на дыбы. Многим становилось страшно от прихода новых неизвестных порядков, но можно было и хорошо пограбить.
"Господин наш" приступил к делу. Важно было не ошибиться, не задеть тех, кто уже переметнулся к Дмитрию и сносился с ним.
Крупные бояре умело руководили процессом. Когда толпа хотела разграбить винные подвалы Кремля, Богдан Бельский со своими стражниками умело направил ее на подвалы врачей-иноземцев. Он помнил, кто так позорно выщипывал ему бороду на позорном месте.
– Грабить подвалы государя! Да вы что, изменники! В плети их! Гоните к врачам!
Толпа бросилась на подворья иностранцев.
Скоро все там было выпито, и растащено, и загажено. Удивительно, что уцелели сами иноземные доктора, их семьи и челядь. Наверное, кто-то подсказал "господину народу", что иноземные доктора нужны любому правителю. Грабеж спустят с рук, а за убийство вздернут.
Московская чернь выкатывала во дворы бочки с вином и напивалась. Вино черпали шапками, башмаками и сапогами.
Иноземцы быстро кончились.
Занялись патриархом. Большое количество подлого люда с дрекольем, с оружием ворвалось в соборную церковь Успения Пресвятой Богородицы во время службы. Они вытащили старика из алтаря и стали таскать его сначала по церкви, потом и по городу.
– Как ты смел, собака, нашего царевича наияснейшего расстригою называть.
– Годуновский прихвостень!
– Прибить тебя, собака, мало!
Вытащили патриарха на Лобное место и там долго мучили. С большим трудом сбежавшийся церковный народ отбил патриарха. Наверное, потому, что кто-то крикнул:
– Богат Иов! Идем и разграбим его!
Бросились на патриарший двор. Разграбили весь дом, все имущество. Все, что взять нельзя было, изломали. Все изгадили.
Дальше в головы пришла новая светлая мысль:
– Грабь дома Годуновых!
– Долой их!
И поехало!
Толпа врывалась в дома, вытаскивала во двор и хозяев, и все, что вытаскивалось. Ломали вещи в куски. Истребляли все, что в руки попадалось. Лошади, платья, деньги, мебель, иконы, котлы, горшки, посуда – все было растащено. Не осталось ни одного гвоздя в стене.
И конечно, везде было нагажено.
* * *
В самые последние дни мая в Тулу на поклон Дмитрию явились представители главных московских семей: князь Иван Михайлович Воротынский, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, князь Андрей Телятьевский, боярин Петр Шереметьев и думный дьяк Афанасий Власьев.
От всей Москвы они привезли повинную грамоту, приглашавшую Дмитрия прибыть в Москву и занять прародительский престол.
Посольство возглавляли князья Иван Михайлович Воротынский и Андрей Андреевич Телятьевский.
В то же время приехали к Дмитрию послы от донских казаков с предложением новой военной помощи.
К позору "московских боляр", государь первыми позвал к руке казаков.
Среди бояр начался недовольный гул. Они задвигались, заговорили, завозмущались. В их рядах явно выделялся князь Андрей Телятьевский.
Дмитрий разозлился. Он вспомнил запись диспута между папским послом Антонио Поссевино и его отцом Иваном Грозным о разных верах, вскочил и злобно закричал близко к отцовскому тексту:
– Что я вижу, б-дины дети! Это какие-то деревенские люди на рынке научили вас держаться со мной как с равным, как с деревенщиной!
Все замерли – русские и поляки. В войске уже знали привычку императора коротко решать неприятные вопросы. Не одну бунтующую голову лично срубил в походе Дмитрий. Его царское самодурство все чаще стало проявляться.
– Этого, – указал Дмитрий рукой на Телятьевского, – в подвал, к Сутупову. Князек думает, мы о нем ничего не знаем. Знаем, позаботились. Когда московское войско присягало нам, истинному государю, этот князишка с Катыревым бросился в Москву Кремль поднимать. Ну что, б-дин сын, помог тебе Кремль? Теперь его самого подымут, – сказал он Басманову.
Люди Меховецкого мгновенно выволокли Телятьевского из рядов бояр и уволокли куда-то в сторону.
– Может, ты не прав, государь, – тихо сказал Петр Федорович Басманов. – Воевода он никудышный, да род его очень старинный.
– У нас таких родов, как его, не одно сто! – грубо ответил Дмитрий, снова вспомнив, как говорил его отец в таких случаях. – Этому спустишь, другие на голову полезут!
Он повернулся к боярам:
– А вы, Воротынские, Трубецкие, Шереметьевы и прочие, не очень ли гордые стали? Годуновской спеси набрались! При моем отце на коленях ползали, сапоги целовали. Мы вам, дети б-дины, слали грамоты, мы же вам всем писали про себя, кто мы и как спаслись. Куда вы смотрели, когда ирод Годунов Северские земли разорял? Когда в Камарницкой волости малых детей в костры бросали?
Тень Грозного вставала над боярами.
– Убирайтесь отсюда в Москву и готовьте все к нашему приезду. И знайте: многие годы вы свои беды нам будете заглаживать! Да не как-нибудь, а потом и кровью. За любую измену хуже отца моего буду карать. Вспомните, что с новгородскими боярами было сделано! И вас это ждет.
Как оплеванные, представители ведущих семей двинулись к Москве. Они ожидали другого приема. Они думали осчастливить самозванца, а увидели нового страшного настоящего государя.
Порядок в войске Дмитрия, снаряжение войска, удовольствие, с которым ему служили поляки, русские и казаки, расстроили бояр. Шла очень большая сила, что-то новое надвигалось на Русию.
Вдруг проявилась милость молодого государя: некоторые посланцы были возвращены и допущены к его царской особе персонально. Это были князь Трубецкой, князь Воротынский и думный дьяк Афанасий Власьев.
Воротынского вернули, может быть, из-за фамилии.
А князь Шереметьев сильно затаил.