Государь поручил это дело Годунову. Годунов упросил Федора Ивановича Мстиславского. Мстиславский, в свою очередь, позвал "великого дьяка" Андрея Яковлевича Щелкалова – начальника Посольского приказа. Обычно для таких конфликтов этого хватало – дьяк из чиновников и боярин из знати.
Таким образом, не прошло и двух месяцев, как дело закрутилось.
Разместились в Посольском приказе, в Красной палате, под рукой у Щелкалова, и надолго занялись этим кляузным делом.
Важный и сановитый Мстиславский прочитал длинное, хорошо мотивированное прошение Голицына. Потом прочитал не менее длинное, с историческими экскурсами, объяснение Трубецкого и первым делом обиделся сам:
– Смотрите, что он пишет здесь. Что дед мой, князь Федор Михайлович, в книгах писался вместе с князем Микулинским. Но дед мой никогда вместе с Микулинским не бывал. Дед мой всегда был выше. Меня князь Тимофей Романович бесчестит.
Все больше распаляясь, Мстиславский встал и пошел вон.
Трубецкой бросился его задерживать.
– Не сердись, князь Федор Иванович. С дедом твоим еще можно было в отечестве считаться, но по отце твоем с тобой местничаться нельзя. Больно твоего отца государь жаловал. Великим его почитал.
Другие бояре также стали уговаривать Мстиславского не сердиться и суд вести. Уговорили.
Чтобы узнать, кто выше, Трубецкой просил подьячих принести список свадьбы короля Магнуса. Там был хорошо описан весь ритуал.
Знаменитая свадьба справлялась в Новгороде в семьдесят третьем году и была на памяти у всех потому, что невеста, племянница царя Иоанна Грозного, была православная, а жених был не христианской веры – протестант. И венчали их два попа.
По этому списку, как объяснил Тимофей Трубецкой, князь Василий Юрьевич Голицын был меньше его брата, князя Федора Романовича Трубецкого.
Послали подьячих в Разрядный приказ принести из архива нужный документ.
Скоро подьячие принесли специальный ящичек со свадебными списками. Отыскали в нем нужную бумагу.
По ней вышло неладно. Князь Трубецкой там не был вовсе записан. А были только князь Шейдяков, князь Голицын да дьяк Василий Щелкалов.
Разгорелся целый скандал. Трубецкой кричал, что это подмена, подлог. Что это братья Щелкаловы, Андрей и Василий, специально переписали бумагу в пользу Голицыных. Потому что они родственники и сваты.
Бояре вызвали тогда Василия Щелкалова – начальника Разрядного приказа:
– Где сама летописная книга о свадьбе короля Магнуса?
Василий сослался на Андрея, на архив Посольского приказа. Андрей ответил, что не помнит, была ли у него эта книга.
– Все ясно, – заявил Трубецкой. – Братья все сделали в лучшем виде. Книгу спрятали, а список подправили.
– Как мы могли подправить, когда список писали не мы. Писал подьячий Яковлев. А все подьячие и все разрядные нам враги.
Дело не на шутку разрасталось. Кто-то будет сильно виноват: или Трубецкой, обвинивший дьяков в подделке документов, или Щелкаловы, переделывающие царские бумаги по своему усмотрению.
Перенесли суд на другой день.
На другой день сам, незваный, пришел второй начальник Разрядного приказа – Сапун Абрамов, заступник за подьячих и враг Василия Щелкалова.
Он принес черновик списка королевской свадьбы, он отыскал его в ящике для черновых бумаг Василия Щелкалова.
Список всех удивил. Все в черновике было, как говорил Тимофей Романович Трубецкой. Только рукой кого-то из братьев Щелкаловых Трубецкой был зачеркнут, а вместо него был вписан самолично Василий Щелкалов. Будто это он сидел на свадьбе рядом с наиважнейшими боярами как свой.
Дело постепенно стало решаться в пользу Трубецкого, а над братьями Щелкаловыми нависла тяжелейшая опала за воровство.
Очень хорошо в сию минуту такое дело не поднимать, людей не наказывать, а попридержать этот материал на нужное время. Глядишь, или эти люди тебе еще понадобятся, или этот материал.
Так Федор Иванович Мстиславский (по научению Василия Ивановича Шуйского) и решил поступить.
* * *
Борис Федорович работал в своих палатах в Кремле. Дворецкий Григорий Васильевич Годунов принес ему ящичек с вновь поступившими бумагами.
– Как там война закончилась между Трубецкими и Голицыными? – спросил Годунов.
– Порешили в пользу Тимофея Романовича. Трубецкие по старым книгам попервее будут.
– Бог ему в помощь. Хоть глуп, но не зол.
Годунов посмотрел на письма в ящичке:
– Что здесь в первую очередь читать?
– Есть одно письмо очень серьезное.
– Это? – спросил Годунов, глядя на запечатанное в кожаный чехол, все залитое печатями послание английской королевы Елизаветы Гастингс.
Годунов, даже минуя Федора, поддерживал сношения с королевой, как и "английский царь" Грозный. Но не на тот предмет, чтобы смыться в Англию, как собирался это сделать Иоанн Васильевич, а на предмет получения льгот для купцов российских и личного врача для самого себя.
– Нет, не это, – ответил Григорий Годунов. – Есть более серьезное послание. Очень серьезное, если это не ловушка. Впрочем, прислал человек надежный – Лука Паули.
– Который при Варко#че?
– Он самый.
– Читай.
У Годунова была странная привычка: он любил воспринимать бумаги на слух. Только самые опасные бумаги, бумаги первейшей важности, он читал сам. Поэтому и ползла о нем молва в народе, что правитель-де неграмотный, не книгочей.
Дворецкий начал читать письмо:
– "11-е декабря 1593 г.
Борису Федоровичу Годунову лично в руки.
По прочтению, в ноги кланяюсь, сжечь. А был у нас два дня назад человек важный, посещал цесарского посла. Передавал подарки государевы для кесаря. Все письма передал, все поручения. Потом завел разговор секретный. Что царь Федор здоровья хлипкого. Дочка его Феодосия тоже еле жива. И что надо думать о наследнике московского престола. Хорошо бы прислать сюда мальчика лет четырнадцати царской крови, чтобы его усыновить семьей государевой. И что по смерти царя Федора есть возможность возвести его на престол московский. Посол этим делом очень заинтересовался и обещал все в точности передать кесарю Рудольфу".
– Все? – спросил Годунов.
– Все, Борис. Письмо сжигать?
– Ни в коем случае. Этим письмом мы не одного Щелкалова старшего накроем. Еще кое-кто посыпется поинтереснее. Вот уж измена так измена! При живом государе на его престол наследника подбирают!
– Значит, Щелкалова будем брать.
– Подождем. Нельзя доносителя выдавать. Он нам еще ох как нужен будет. Пусть Варкоч уберется сначала. И потом, этого доноса маловато, еще сведения нужны.
Годунов помолчал.
– И передай ему награду, да посерьезнее. Так, чтоб никто не ведал. Он нам еще из Праги, от кесаря, нужные вести передаст.
Борис Федорович обычно говорил не торопясь, обдумывая каждое слово, хотя сам был достаточно нервен и беспокоен. И эта спокойная речь абсолютно не вязалась с его чрезвычайно нервным обликом, это часто отмечали иностранцы.
– Не понимаю, – продолжил он, – у человека есть все. Сто рублей в году ему платят. Он – главный в Посольском приказе. Царь и бог в заграничных делах. Без его слова никто за рубеж шагнуть не смеет. Княжеские судьбы решает, хоть сам рода захудалого. Царь Иван порой говаривал: "Да у меня таких родов, как его, не одно сто". Даже сана боярского не имеет. Ему без княжеских корней держаться бы за меня против князей и держаться. Так нет, в правители лезет. А то и в цари.
– Как в цари?
– А так. Удастся принца Максимилиана на престол ввести, кто будет первый человек в государстве? Максимилиан? Черта с два!
Оба Годунова перекрестились.
– Он будет, он – Андрей Яковлевич Щелкалов. А там и до царского престола недалеко. Али ты не помнишь, как в восемьдесят четвертом по смерти Ивана Васильича они с братом себя царями величали?
Годунов подумал, прошелся по комнате и добавил с сожалением:
– И на чем горят! Спесь сжирает! А жаль, больно умен, собака!
* * *
Андрея Щелкалова взяли в мае девяносто четвертого.
Взяли демонстративно – прямо из Посольского приказа.
И что было удивительно, дьяка взяли одного, хотя изменские дела в одиночку никогда не делались.
Вслед за ним никто не посыпался. Даже брата его, Василия Яковлевича, не взяли. Очевидно, Годунову остальных пока брать было неинтересно. И их попридержали.
Так закончилась дружба правителя с братьями Щелкаловыми, которых в опасном восемьдесят четвертом году Борис Федорович назвал родными отцами.
* * *
В доме князя Федора Ивановича Мстиславского – первого российского воеводы – был жуткий переполох: правитель Годунов дал знать, что хочет его навестить.
Готовили грандиозный обед. Доставались вина рейнские, мускатные, белые французские, аликанте. Приносилась мальвазия, настойки, чаши с медом высшего качества.
Жарились лебеди, журавли со специями, петухи. Пеклись куры без костей, глухари с шафраном. Готовились рябчики в сметане, утки с огурцами, гуси с рисом, зайцы с лапшой. Приготовлялись лосиные мозги, пироги с мясом. Выставлялись сладкие желе, кремы, засахаренные орехи.
Накрывались столы в большом сводчатом зале. Были даже приглашены музыканты.
К двенадцати часам все было готово.
Вот прискакал десяток вооруженных стрельцов и выставилась охрана. Вслед за стрельцами подъехала легкая нарядная карета, окруженная конной стражей. Она въехала в широкий боярский двор.
Из кареты легко выбрался Годунов и, слегка прихрамывая, направился к парадным, расписанным золотом резным дверям.
Первый стратиг государства важно вышел навстречу и поклонился Годунову.
– Здравствуй, Борис Федорович. Спасибо, что решил меня навестить.
Годунов вошел в дом, в главный зал с почти накрытыми столами и огляделся.
– Хорошо у тебя, Федор Иванович, красиво, лепо. – Он выдержал паузу. – Так, значит, это здесь меня хотели отравить после смерти государя нашего!
– Что ты, Борис Федорович! Свят, свят! Окстись, батюшка.
– Да ты можешь этого не знать, Федор Иванович! Это братья Шуйские подбили твоего отца Ивана Федоровича. А он человек был покладистый, куда поведут, туда и шел. Только они открутились, а он так и ушел навсегда.
– Не будем об этом, Борис Федорович, – попросил хозяин. – Дело давно забытое. Что нам и поговорить не об чем?
– Хорошо, не будем. И верно, есть нам об чем поговорить. Ты знаешь, что Щелкалова Андрея взяли?
– Знаю, Борис.
– А за что взяли, знаешь?
– И духом не ведаю.
– При живом царе наследника на трон искал. С кесарем Рудольфом переговоры затеял. Сейчас он в пыточной комиссии.
Мстиславский в ужасе качал головой:
– И что, вина его доказана, Борис Федорович?
– Разумеется, доказана, – ответил Годунов. – Иначе бы не взяли. Да и сам он во всем Семену Никитичу признался.
Семен Никитич Годунов в то время командовал Пыточным приказом. Редко кто в чем не признавался ему.
– Значит, плохи его дела, – сказал хозяин.
– Плохи, – согласился гость. – Очень плохи. – Годунов опять помолчал. – Да и твои не лучше. На тебя показывает.
– Не может быть, Борис. Я чист! – возразил полководец.
– Чист-то чист, да не совсем, – не согласился правитель. – Кое-какие книги разрядные он для тебя переправлял. И для твоих братьев. Первенство ваше перед другими боярами выпячивал. А это зачем, для чего? Какая такая необходимость возникла?
Мстиславский испугался:
– Какая такая необходимость! Так, тщеславие детское, честолюбие взыграло!
– Честолюбие – это хорошо, – сказал Борис. – И тщеславие это неплохо. А если это не честолюбие, не тщеславие, а расчет какой дальний?
– Помилуй, Борис Федорович, какой расчет?
– А такой. Царь болен. Случись что, по этим бумагам царицу с престола очень даже нетрудно спихнуть.
Мстиславский взмолился:
– Не губи, Борис Федорович! Не клади опалу на семью! Вот тебе крест, никогда не буду против тебя выступать!!!
Годунов задумался.
Он вспомнил, как о том же просил Афанасий Нагой.
Нагой при Иване Грозном был послом в Орде. Оттуда он писал царю, кто из бояр имел запрещенные сношения с ханом. По этим письмам Грозный посылал бояр на пытку или на плаху.
Порой сам Грозный просил Нагого показать на кого-то из зарвавшихся бояр. А потом казнил неудобного боярина "за измену".
Словам Нагого верить было нельзя – чистая Азия. А Мстиславский – европейский человек. Может слово и сдержать. И Годунов после долгого молчания сказал:
– Хорошо, Федор Иванович. Договорились.
Повернулся и пошел к карете.
– Стой, Борис Федорович! – закричал Мстиславский. – А обед? Садись, пировать будем! Все же ждут!
– Спасибо, – ответил Годунов. – Я уже обедал. Да и живот чего-то болит второй день.
* * *
Нагой и Щелкалов встретились по дороге на Белоозеро. Их экипажи столкнулись у недорогого дорожного трактира.
Может быть, Нагой и не узнал бы, кого везут и куда в потертой дальнедорожной карете, но его слуга Копнин каким-то чудом знал все.
– Смотри, Афанасий Федорович, Щелкалова везут.
Действительно, везли Щелкалова под небольшой, в три верховых стрельца, охраной.
Нагой подошел к щелкаловскому приставу, чтобы получить разрешение на разговор со старым знакомым, своим бывшим начальником.
– Не велено! – хмуро отвечал пристав.
– Я заплачу, – предложил Нагой.
– Не велено!
И опять же расторопный Юрий Копнин все устроил.
– Не можешь ты с ними говорить, Афанасий Федорович. Ты все по-начальнически хочешь. А тут по-человечески надо. Иди в карету. Тебя ждут.
Думный дьяк Андрей Щелкалов и дьяк Афанасий Нагой были дипломатами приблизительно одного ранга. Щелкалов был главный дьяк Посольского приказа (Министерства иностранных дел), Нагой – посол высшего разряда в самой опасной для Москвы стране – Крымской орде.
И вот оба они в опале: один уже рухнул в пропасть, другой еще идет по самому краю.
Они сидели в обшарпанной служебной карете под надзором пристава и троих служилых людей и тихо беседовали.
– Что с тобой? Куда? – спрашивал Нагой.
– Донос на меня пришел. Лука Паули – переводчик варкочевский – донес, что я с Рудольфом вел переговоры.
– Понятно, – сразу проник в суть вопроса Афанасий. Он с лету понял, что речь в данном случае могла идти только о принце Максимилиане и московском престоле. – И куда теперь?
– За Белоозеро, в монастырь. – Щелкалов помолчал и мрачно добавил: – Право, тут и не знаешь – доедешь ли. А то и удавят по дороге, как Ивана Петровича Шуйского удавили.
В карете так и висело ощущение беды и тревоги. Постаревшего Щелкалова просто трудно было узнать.
– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Нагой.
– Нет, – ответил Щелкалов. – Ничем ты мне не поможешь. Скажи только брату моему Василию, пусть все делает, как мы с ним договорились. Пусть ни от чего из порешенного не отказывается и Романовых держится.
Афанасий Нагой дорого отдал бы, чтобы узнать задуманное братьями. Но он прекрасно понимал, что через это узнание можно запросто и головы лишиться.
Они обнялись и стали прощаться. Вдруг Щелкалов спросил:
– Слушай, Афанасий, а ты сам был в Угличе, когда младенца Дмитрия убили?
– Прости Господи, не был, – перекрестился Афанасий.
– А что?
– Да говорил мне Андрей Клешнин, что там было что-то не так. И младенец не совсем тот, и похороны не вовсе те… И Вылузгин чего-то чуял, и Шуйский носом крутил. Ничего не ведаешь?
– Нет, брат, не ведаю…
– Жаль, хорошая могла бы быть комбинация! – закончил беседу Щелкалов. – Ну ладно, бывай! Вон пристав волком глядит.
Они еще раз обнялись и каждый дальше поехал по своей жизненной линии. Странная эта езда в Русии.
Очень долго не мог прийти в себя Афанасий Нагой после "хорошей комбинации" Щелкалова. Ничего толком не ясно, но очень тревожно.