Между тем, атаки на город становились все более жестокими. Франки придвинули ближе к стенам свои баллисты, осадные башни и катапульты и подвергали каменную кладку безжалостным ударам. По базарам поползли панические слухи. Постоянный интенсивный обстрел уносил жизни множества защитников, находившихся на стенах. Убитых приходилось стаскивать вниз и сжигать на погребальных кострах. Пламя и дым этих костров стали постоянным, леденящим душу напоминанием о том ужасе, который поджидал за стенами города любого из его жителей.
Настроения в городе начали меняться. Ропот базаров перерос в неутихающий стон, который повис над Аскалоном. Горожане утрачивали вкус к борьбе, предпочитая поторговаться об условиях. Опасаясь мятежа горожан, с одной стороны, и придвигавшихся все ближе осадных орудий франков - с другой, наместник поднял над стенами зеленые ветви и запросил перемирия. Обстрел тотчас же прекратился. Все вздохнули с облегчением, ибо один только последний град камней унес жизни сорока воинов. В тот же день, ближе к вечеру, глашатаи объявили всем радостную весть: франки согласились с условиями, на которых Аскалон готов им сдаться!
Глава 6
НАСТАИВАЯ, ОДНАКО ЖЕ, НА СВОЕЙ НЕВИНОВНОСТИ ПЕРЕД ЛИЦОМ ПОВЕЛИТЕЛЯ АССАСИНОВ…
Эдмунд де Пейн, умытый и чисто одетый, разглядывал выбеленные стены зала совета бывшего аскалонского наместника. Последний, вместе со своими домочадцами и всеми, кто пожелал его сопровождать, ныне был на пути в Египет, куда ему позволили отбыть беспрепятственно и с почестями. Аскалон же и все в нём находившиеся перешли в безраздельное владение Балдуина III. На башнях и укреплениях города развевались королевские знамена. По улицам шагали дозоры королевских воинов. Рыцари-крестоносцы по-хозяйски расположились во дворцах Аскалона, а с главной мечети города уже сбили все украшения - ее переделывали в церковь, посвященную святому апостолу Павлу. Как только город был сдан, де Пейн и Парменио явились к новым правителям. Орден рыцарей Храма встретил их как блудных сыновей, возвратившихся в лоно семьи, объявил героями, а Парменио то и дело заставляли рассказывать о последней битве Тремеле, которая казалась теперь таким же неувядаемым подвигом, как те, что совершались знаменитыми паладинами Карла Великого - Роландом и Оливье.
Поселили де Пейна и Парменио в просторном дворце, расположенном недалеко от рынка пряностей; здесь они вновь встретились с Майелем. Англичанин, как всегда, цинично-насмешливый, объяснил - а три красноречивых сержанта подтверждали каждое его слово, - что они уж было собрались прыгнуть в пролом, как вдруг произошел второй обвал стены и пролом оказался заваленным. Де Пейн ему поверил. Его боевой побратим отнюдь не был трусом. Майель же почем зря честил Тремеле, по вине которого погибло столько рыцарей, и даже не пытался скрывать, что рад гибели самого Тремеле. Он поведал, какое смятение царит в высших кругах ордена, спешно избравших Великим магистром бургундца Андре де Монбара, близкого родича самого Бернара Клервоского, славного покровителя тамплиеров. Де Пейн рассматривал великолепный белый зал. Говоря по правде, он был растерян. Не мог понять, что же происходит. Их поселили здесь, воздавали им почести и хвалу, но в то же время содержали, как пленников, не дозволяя выходить из дворца или общаться с другими братьями. Майель сообщил, что во дворец то и дело наведываются орденские писцы и гонцы. Наконец, когда минуло уже восемь дней, де Пейна вызвали и велели сесть за этот овальный стол из кедра; слева от него сидел Майель, справа - Парменио.
Эдмунд от волнения заерзал на стуле, когда дверь в зал отворилась. Вошли Монбар и магистр английской конгрегации ордена Босо Байосис в сопровождении двух телохранителей. Они заняли места у дальнего конца стола. Великий магистр щелкнул пальцами, и телохранители удалились вместе с большей частью свиты. Остался лишь один писец, длинные волосы которого обрамляли бледное худое лицо; в руках он держал подушечку. По знаку Великого магистра писец торжественно прошествовал через весь зал, подобно церковному служителю, священнодействующему в храме, и положил подушечку перед де Пейном. На подушечке покоилась икона. На первый взгляд - совершенно обычная, такую можно встретить в любой греческой церкви. Она изображала искаженное мукой лицо распятого Спасителя: нечеловеческое страдание, запятнанные кровью и слипшиеся от пота волосы, глаза почти закрыты, рот открыт, словно истязаемый ропщет на страшные мучения, в лоб впиваются шипы тернового венца. Де Пейн во все глаза смотрел на священную реликвию, стараясь подавить невольную дрожь. Он краем уха слыхал, что это подлинное изображение распятого Христа, что именно эту икону истово почитают высшие руководители ордена. Монбар звонким голосом повелел ему коснуться иконы и принести клятву: все, что он здесь сейчас услышит, будет им сохраняться secretissime - в наистрожайшей тайне. Де Пейн повиновался. Майель и Парменио также принесли клятву, и писец удалился. Монбар, сложив ладони вместе, внимательно рассматривал де Пейна, время от времени переводя взгляд то на Парменио, то на Майеля. Он открыл было рот, собираясь заговорить, и тут же замер, склонив голову, словно в молитве просил Бога вразумить его. Де Пейн совершенно ясно расслышал, как Великий магистр прошептал слова: "Veni Creatus Spiritus".
- Так лучше всего. - Монбар вскинул голову. - Да, лучше всего, если вы услышите истину собственными ушами. - Он обернулся к двери, крикнул, и незамедлительно явился тот же писец. Монбар прошептал что-то ему на ухо, тот рысью выбежал из зала. В коридоре раздались громкие шаги, и в зал вошел человек в развевающемся орденском плаще, рослый, с гладко выбритыми лицом и головой, натертыми к тому же благовонными маслами.
- Глазам не верю! - прошептал Майель. - Это же Ричард Беррингтон!
От крайнего изумления де Пейн вздрогнул, а Беррингтон между тем поклонился Великому магистру и Босо Байосису, затем опустился на предложенный ему стул по правую руку от них. Он улыбнулся де Пейну, а Майелю кивнул, как старому знакомому. Первое, что бросилось в глаза де Пейну, - этот рыцарь с резкими чертами лица ничем не напоминал свою сестру, Изабеллу Прекрасную, встреченную де Пейном в Иерусалиме. Взгляд Ричарда Беррингтона был колючим, а лицо с широкими скулами, тонкими губами и выступающим подбородком хранило суровое выражение. Настоящий воин, сделал вывод Эдмунд, грозный противник, поджарый, мускулистый, быстрый в движениях. Де Пейну он напомнил волка.
- Братья, владыка! - Беррингтон снова поклонился сидевшим во главе стола. - Как хорошо, как радостно жить братьям вместе! - произнес он нараспев формулу вежливости, принятую у тамплиеров как приветствие.
- Рассказывай! - Голос Монбара прозвучал резко, что контрастировало с мягкой манерой Беррингтона. - Поведай нам, брат, как было дело и что тебе о том известно. - Великий магистр обеими руками потер лицо. - Я внимательно прочитал записи из нашего архива. И я уже слышал твои слова. Лучше всего будет, если ты сам расскажешь братьям обо всем.
Беррингтон вперил тяжелый взгляд в Парменио, потом выразительно посмотрел на Монбара.
- Ему вполне можно доверять, Ричард. Он принес клятву.
- В этом деле он с нами наравне, - проскрипел Босо Байосис.
До сей поры английский магистр напоминал изваяние. Невысокого роста человечек с огромным животом, пучеглазый, со свисающими жидкими прядями седых волос - впрочем, борода и усы у него были ухожены и отливали серебром. Де Пейну уже приходилось с ним встречаться. Босо казался человеком беспокойным, глаза так и стреляли в разные стороны, а нижняя губа непрестанно подрагивала. Он явно нервничал, не зная причин, по которым его вызвал из Лондона Великий магистр, погибший в кровавой схватке за стенами Аскалона.
Пока Беррингтон вполголоса благодарил магистра Босо, де Пейн бросил быстрый взгляд на своих товарищей. Майель сидел, понурив голову, впившись пальцами в крышку стола. Парменио не сводил глаз с Беррингтона, который ждал разрешения начать рассказ.
- Прежде всего, Ричард, хотя все мы братья во Христе, - заметил Монбар, - не все присутствующие здесь знают тебя.
- Я родился, - заговорил Беррингтон, - в Брюэре, в Линкольншире; второй сын владетеля поместья. Служил в войсках разных баронов, в том числе у Мандевиля, графа Эссекса, а потом решил отправиться в заморские земли. Моя сестра, - тут он улыбнулся де Пейну, - согласилась путешествовать вместе со мной. В Иерусалиме вступил я в Орден рыцарей Храма. Моим наставником стал владыка Тремеле. Как вам, должно быть, известно, я нес службу в гарнизонах нескольких замков, прежде чем меня снова призвали в Иерусалим и возвели в ранг старшего рыцаря. Во многих битвах сражался я под знаменами Великого магистра. - Беррингтон умолк и облизнул губы.
Монбар поднялся со своего места, передал Беррингтону графин с водой и кубок, который тот поспешно наполнил и сделал глоток.
- Ты упомянул свою сестру, - воспользовался паузой де Пейн, - высокородную Изабеллу. Да, она мне знакома. Только разве не грустно ей было в Иерусалиме, совсем одной?
- Нет, брат. - Беррингтон покачал головой. - Она вместе с другими дамами и девицами жила в бенедиктинском монастыре, что близ Ворот Ирода. Владыка Тремеле был весьма любезен - он предложил ей для проживания маленький домик в северной части города. У нее были собственные средства, полученные по наследству, а я позаботился о том, чтобы она ни в чем не нуждалась.
- В прошлом году, на исходе лета… - настойчиво подсказал Монбар, метнув на де Пейна сердитый взгляд: отступление в рассказе явно пришлось ему не по душе.
- В прошлом году, на исходе лета, - подхватил Беррингтон, - на самой Храмовой горе, да и в других кварталах Иерусалима, стали происходить чудовищные убийства. Убивали молодых женщин, а тела обескровливали. Что ж, Иерусалим влечет к себе праведников, но поселяются в нем и исчадия ада. Поначалу городские власти решили, что это какой-то безумец затеял свою собственную нечестивую войну, потому что все жертвы были мусульманками, однако же потом стали находить и убитых христианок. Поползли смутные слухи, связывавшие эти убийства с чернокнижием, колдовством, темной магией, с ведьмами. Стали высказывать подозрения вслух. Жила там одна ведьма, некая Эрикто, возможно, родом из Англии; она незадолго до тех событий объявилась в Иерусалиме и погрузилась в пучины запретного знания. Патриарх Иерусалимский и градоначальник пообещали вознаграждение тому, кто ее поймает, но Эрикто, должно быть, сам черт помогал: почти никто и никогда не мог ее увидеть, разве что мельком, она умела менять обличье, как оборотень, - так ее и не поймали. И все же, - рассказчик запнулся, - ходили упорные слухи, что ее замечали у подворья нашего ордена, а то и видели, как она входила на само подворье. Шептались и о том, что здесь замешан некий рыцарь, хуже того, что в наши ряды просочились адепты тайного братства чародеев. И опровергать эти слухи было трудновато - в первую очередь, из-за Генри Уокина. За ним давно уже ходила зловещая слава, поговаривали, что он то и дело отлучался в город, якшался с торговцами живым товаром, посещал бордели, притоны разврата, питейные лавки, а также бани, кишащие продажными девками. Ничего сверхъестественного, ничего такого, что позволило бы выдвинуть против него серьезные обвинения, но сплетники все настойчивее твердили, будто Орден рыцарей Храма связан с чародейством. - Беррингтон вскинул руку. - Разумеется, против наших братьев и раньше выдвигались такого рода обвинения. Наши писцы и богословы изучают тайные знания, накопленные и евреями, и арабами, а такие занятия весьма тревожат некоторых прелатов нашей Святой матери-церкви. На сей раз, однако, обвинения были серьезными, причем в связи со всем этим неизменно упоминалось имя Генри Уокина. Владыка Тремеле спросил совета у меня как старшего по рангу из всех английских рыцарей в Иерусалиме. Обыскали келью Уокина. У него там были сундуки и ящики с потайными отделениями, и в них нашлось достаточно доказательств, чтобы повесить его или сжечь, да не один раз.
- Например? - тихонько спросил Парменио.
- Чаши и фиалы с пятнами крови, драгоценности, снятые с убитых девушек, книги заклинаний, травы всякие. Уокин своей вины признать не пожелал. Однако Тремеле настоял на том, что он должен предстать за свои преступления перед судом, но только не в Иерусалиме: скандал вышел бы слишком громкий. А Великий магистр хотел сохранить все это дело sub rosa. Он поговорил со мной и решил, что я должен доставить Уокина обратно в Англию, а там его будут судить на орденском подворье близ Вестминстера. Тогда, как я полагаю, он и написал письмо вам, магистр Байосис, с просьбой тщательно расследовать все, что имеет отношение к периоду жизни Уокина в Англии, а также призвал вас сюда.
- Да, да, так оно и было, - занервничал Байосис. - Я был весьма озабочен, когда меня вызвали. Владыка Тремеле просил разузнать в подробностях, откуда взялся этот Уокин. И как именно он попал в орден.
- И что же выяснилось? - заинтересовался де Пейн.
- Да почти что ничего, - пожал плечами Байосис. - Генри Уокин родился и вырос в имении Борли в Эссексе. Родители его умерли, когда он был еще совсем юн, имение вверили опекуну. Войдя в возраст, Уокин стал служить в войске Мандевиля. Позднее он передал свое имение в собственность нашего ордена, а сам просил о посвящении в рыцари Храма. Я посвятил его. Краткий срок послушничества он провел в Лондоне, а затем попросился в Святую землю.
- Что он за человек? - задал вопрос Парменио.
- Набожный, благочестивый, добрый рыцарь, скрытный. - Байосис снова пожал плечами. - Уж во всяком случае, не болтун и не сплетник.
- Таким же он был и здесь, в наших краях, - подтвердил Беррингтон. - Уокин ни с кем не откровенничал. Да он ведь обедал в нашей трапезной - ты, Майель, должно быть, видел его.
- Видел несколько раз. Такой незаметный человечек, - улыбнулся Майель. - Если только он сам не старался привлечь чье-нибудь внимание. Среднего роста, волосы, насколько я помню, светлые, а глаза голубые-голубые. Умел быть вежливым, благовоспитанным, да только я мало с ним беседовал. - Майель скривился. - Я знал, что он из Эссекса, участвовал какое-то время в гражданской войне, но так можно сказать почти о каждом английском рыцаре.
- А ты, де Пейн? - спросил Монбар. - Ты знал его?
Эдмунд отрицательно покачал головой.
- Нет, мой господин, совсем не знал. Короткий срок послушничества я служил в Иерусалиме и его окрестностях, а затем отправился в Шатель-Блан.
Монбар кивнул - это было ему известно. Он бросил Беррингтону:
- Рассказывай дальше!
- Уокин упрямо твердил, что ни в чем не виноват, но доказательства против него были просто убийственные. Владыка Тремеле решил, что я с двумя сержантами доставлю его в порт Триполи, а там мы сядем на корабль, идущий в Англию.
- А Эрикто? - полюбопытствовал Парменио. - Что с нею стало?
Монбар вытянул на столе руки.
- Ее искали по всему Святому городу. Она как сквозь землю провалилась, но ходят слухи, что она по-прежнему скрывается где-то в Иерусалиме.
Де Пейну вспомнилась зловещая фигура, которую он углядел, выезжая из Иерусалима, чтобы следовать в Хедад, но он решил не добавлять себе проблем, как, впрочем, старался поступать всегда.
- Так вот, выехали мы из города, - продолжил свой рассказ Беррингтон, - и направились долиной Иордана к побережью. Доехали мы до Колодца Иакова, что к востоку от Наблуса. Я намеревался въехать в Самарию и заночевать близ гробницы святого Иоанна Крестителя. Уокин меж тем стал совсем другим. Он больше не прикидывался невинной овечкой и даже весьма прозрачно намекнул, что обвинения против него отнюдь не беспочвенны. Не могу сказать с уверенностью, хвастал он или говорил правду. Заявил, что взлелеял глубокую обиду на короля Стефана и надеется по прибытии в Англию смыть ее кровью самого короля.
- Что?! - Парменио резко отодвинулся от стола.
- Он так утверждал, - заявил Беррингтон. - Он де сильно обижен, и у него с королем Стефаном кровная вражда. Он хвастал, что орден ему не сможет помешать. Он якобы будет освобожден, оправдан по всем возводимым на него обвинениям, а потом ему и кому-то еще необходимо будет уладить некое дело.
- А почему? - спросил де Пейн. - Почему Уокин так переменился? Ведь ты говоришь, поначалу он решительно утверждал, будто ни в чем не виновен?
- Этого я не знаю, - Беррингтон в задумчивости пожевал губу. - Однако я размышлял над этим. Возможно, в Иерусалиме он еще полагал, что ему удастся отвертеться от обвинений. Но, скованный по рукам и ногам, конвоируемый на корабль и дальше в Англию, он не мог не понимать, что голословные отрицания не слишком ему помогут. И он стал держаться уверенно, казался самонадеянным и даже весьма высокомерным. Он никого не называл, но понятно, что в городе у него наверняка были сообщники. И все же рыцарь Храма и два сержанта… - Беррингтон развел руками. - Никакие злодеи не посмели бы встать на нашем пути. Более того, мы проезжали мимо наших дозорных крепостей, было к кому обратиться за помощью.
- Вы подверглись нападению? - спросил Майель.