И действительно, счастливая организация Скобелева позволяла это. Когда было решено заградить минами течение Дуная у Парапана, тогда он совсем уже ушёл в работу И день и ночь его встречали то там то сям. Уже в самом начале войны обнаружилась в нём черта характера, с таким блеском выделившаяся впоследствии. Он не верил никому, всегда сам изучая местность. Никакими в этом отношении кроки нельзя было заставить его сделать то или другое распоряжение. Он непременно ехал сам, вглядывался и находил много деталей, упущенных офицерами... Малейшая неровность местности, жалкий ручей, пригорок, всё это было слагаемыми для его комбинаций, выигрывавших ему бой, Так и в деле при Парапане. Ещё не успели определённо назначить день для минных заграждений, как Скобелев уже изучил местность так, что бывшим тут же офицерам генерального штаба пришлось только удивляться ему. Для прикрытия смелой атаки миноноски "Шутка" назначен был 15-й батальон из знаменитой впоследствии 4-й стрелковой бригады, которую Скобелев прозвал "железной"... Когда батальон выстроили, командир, теперь уже не помню кто, обратился к солдатам:
- Охотники - вперёд!
Весь батальон как по команде шагнул вперёд.
- Это лучше! - заметил Скобелев. - По-моему, никаких охотников не должно быть… Каждый должен быть охотником! - И впоследствии Михаил Дмитриевич очень редко, в самых исключительных случаях прибегал к этому приёму. Он всегда старался доводить солдат до того, чтобы среди них все были "охотниками".
- Дело должно быть праздником для военного... Какие же тут охотники…
Было выбрано 120 солдат, к ним командировано трое офицеров. Вместе с сотней уральских казаков и полевой батареей это составило небольшой отряд прикрытия минных работ. Офицеры было повели их, когда Скобелев остановил пехоту.
- Постойте... Так нельзя... Солдат должен всегда знать, куда и зачем он идёт... Сознательный солдат в тысячу раз дороже бессознательного исполнителя... Уральцам я уже объяснил...
- Здорово, молодцы!
Те ему ответили.
- Знаете ли, куда вы теперь идёте...
Солдаты стали мяться...
- В Барабан, ваше-ство!
- Ну всё равно, Парапан или Барабан... А зачем?
- Турку бить!..
- Турка бить всегда следует... Как твоя фамилия?
- Егоров, ваше-ство!
- Видно, что удалой... Скоро Георгиевским кавалером будешь... А только мы теперь вовсе не турку бить идём... Нам, брат, нужно другое дело обработать... Скоро мы на ту сторону Дуная перебросимся, поняли?..
- Поняли, ваше-ство!
- Ну, то-то... Сидеть-то у молдаван надоело... Всё на одном месте... Здесь без галагана никуда не пустят... Да и работы солдату мало...
- Это точно...
- Ну вот... Мы воевать пришли, а неприятель на той стороне, он к нам не придёт - ему у себя чудесно, нам нужно его выбить оттуда... Выбьем ведь, орлы?..
- Рады стараться!.. - повеселели солдаты.
- А чтобы выбить, нам нужно перейти через Дунай... Тут-то нам и достанется... Станем мы перебираться туда - турок-то ведь тоже не дурак, он на наши плоты да лодки мониторы свои пустит. Видели вы, какие мониторы, вон, что пыхтят у берега...
- Видели, ваше-ство!
- Они нас и перетопят... Ну, а мы хитрее турка... Мы в воду такие мины погрузим, что ему сквозь них и не проплыть, только он на них наткнётся, тут его и взорвёт. Мы-то у него перед носом и перейдём реку...
- Рады стараться!.. - сами уже отозвались солдаты, понявшие в чём дело.
- Это совсем не такой, как другие! - толковали потом они между собой. - Этот умный... Понятный!.. - Так на первых порах имя "понятного" генерала и осталось за Скобелевым.
Парапан, деревня по прямому направлению от Журжева в пятнадцати, а по дороге - в двадцати верстах. Сады его сползают почти к самому берегу, на возвышении стоит отдельно большой помещичий дом, который на 7 июня был занят штабом Скобелева. Ночь была ясная, тёплая, такая, какие знает только благословенный юг с его мечтательным сумраком, с волнами благоуханий, льющихся по ветру, с задумчивым шелестом деревьев и словно теплющимися страстными звёздами. Луна светила ярко-ярко, обливая трепетным сиянием раины садов, расстилая по неподвижному Дунаю точно серебряные сети... Именно казалось, что это не блеск месяца зыблется на его водах, - а всплыли наверх и мерещатся влюблённому взгляду северянина серебряные сети какого-то сказочного рыболова... Едва-едва слышный, сонно бился прибой в отмелях... У противоположного берега чудилось словно заколдованное царство, заповедное, недоступное... Среди поэтического молчания этой ночи едва-едва слышались вёсла восьми лодок, в которых перебирались к острову Мечику, накануне исследованному Скобелевым, пятьдесят человек стрелков и тридцать уральцев...
- Увидят их турки... - волновался генерал, когда среди лунного блеска показались на ярком зеркале Дуная чёрные с чёрными силуэтами гребцов и солдат лодки, вырезанные точно из агата... Но там, в этом заколдованном царстве "того" берега было всё тихо и вполголоса раздававшаяся команда замирала в тёплом воздухе южной ночи...
Остров был залит водой...
Генерал приказал закрепить лодки за стволы каштанов. Солдаты и казаки, сняв сапоги, засели на деревья и будто водяные птицы сбились на немногие сухие клочки земли и на болотины, только что освободившиеся от разлива. Всё это - в полном молчании... Даже участвовавшие слышали только шорох ветвей да шелест раздвигаемой листвы. С нашего берега остров казался совсем безлюдным. От Молодежоса двинулось перед тем восемь паровых шлюпок, из них две миноноски... На пути всюду им встречались мели, и вместо двух шлюпки явились сюда только к четырём часам, когда уже рассвело. Турецкий берег был залит так называемым "тыльным" светом солнца, так что Скобелев только с трудом и то в туманных очерках мог различать, что у них делается. Всё дрожало там от этого блеска, контуры изменялись, расплывались, точно какая-то яркая дымка висела над этим красивым и зеленеющим гребнём…
- Ну сейчас начнётся! - обернулся Скобелев к своим.
- Что начнётся?
- Наших заметили!..
Потом оказалось, что зоркий глаз генерала действительно отличил на том берегу прискакавший туда турецкий отряд.
- Вот и пифпафочка!.. - улыбнулся Скобелев, когда те открыли огонь по лодкам, уже начавшим погружать торпеды.
- ...Молодцы! - восхищался Михаил Дмитриевич... - Ишь, у самого берега работают... У меня всегда к морякам сердце лежало.
Действительно, наши катера заработали под носом у турок... Послышался сухой треск беглого ружейного огня с берега, всё усиливавшийся и усиливавшийся. Можно было бояться больших потерь.
- Пора и нам!.. - И не ожидая приказания отца, молодой Скобелев, официально только начальник его штаба, а в сущности командир всего отряда, приказал береговой батарее тяжёлых орудий открыть огонь по этому, состоявшему из двухсот человек скопищу Расстояние оказывалось очень велико, но первый выстрел был случайно удачен, гранату разорвало в кучке турок, которые рассыпались во все стороны.
Только через час явился турецкий военный вестовой пароход. Его тоже приветствовали выстрелами. Ответные снаряды не долетали до нас. Первый упал за версту до нашего берега, а второй разорвался у самого дула выпустившего его орудия... После одного из таких выстрелов пароход, очевидно, получил повреждение и стал отступать... Раз он было приостановился, но два паровых катера, служившие для обороны и вооружённые минами, направились на него... Выждав их на двести сажен, громадное пароходище это постыдно повернуло назад и поспешно ударилось в бегство. Вдали в это время наши заметили скрывавшийся до тех пор монитор. Он уже открыл огонь... Тогда начальник шлюпки Наследника Цесаревича "Шутка" подошёл к заведывавшему заграждением Новикову, которого все моряки дунайской нашей флотилии называли "дедушкой". Этого Новикова душевно любил и высоко ценил Скобелев. Впрочем, и вся армия уже в Плоэштах знала "дедушку".
- Прикажете идти в атаку?
Новиков послал поцелуй вместо приказания.
- Кусните-ка его! - крикнул в свою очередь Скобелев. - Маленькая собачка, а зубы вострые!.. За хвост его!
Я не стану описывать здесь эту замечательную атаку маленькой шлюпки, этой собачки с острыми зубами, по меткому выражению генерала. Бою при Парапане отведено несколько страниц моего "Года Войны" (III том, стр. 79 - 91). Дело в том, что когда "раненая" "Шутка" со своим раненым командиром отступала от монитора, то сей последний в паническом страхе улепётывал от неё... Только в три часа пополудни он опять стал подбираться к месту заграждений. В это же время на берегу показались дымки скрытно стоящих турецких полевых орудий, только что подвезённых сюда с ближайших рущукских батарей... Но монитор оказался очень благоразумным. Скобелев встретил его огнём из наших орудий, и тот поспешил поскорей опять уйти из сферы огня. Зато турецкие стрелки, засевшие в кустах, стали было выбивать наших довольно метким огнём. Таким образом они повредили три минные барки...
- Возьмут, пожалуй!
И Скобелев, долго не думая, верхом бросился вплавь через Дунай.
Скоро его догнали лодки, посланные с берега, и вместе с капитаном Сахаровым - офицером генерального штаба Скобелев, пересев в них, подплыл прямо под огонь турок. В виду неприятельских стрелков они выхватили два баркаса с минами, причём один, разбитый артиллерийскими снарядами, перетащили через косу под градом пуль и то и дело рвавшихся около гранат. Какой-то солдат стал было кувыркаться, кланяясь первой пролетевшей пуле.
- Знакомую встретил?.. Ну, поклонись ей ещё раз на прощанье... Больше, брат, с ней не увидишься... Срам перед турецкой пулей голову клонить!.. Вот как надо стоять под огнём, видишь!
И пока другие тащили лодки, Скобелев стоял в самом опасном месте, куда больше всего был направлен огонь с неприятельского берега... Пули у самых ног его впивались в землю, другие около головы сбивали ветви с листьев - он и не двигался.
- Зачем вы это? - спросили у него.
- Нужно было спасать лодки... Солдаты спешили бы слишком и ничего бы не сделали. Ну, а тут видят, генерал стоит впереди. Позади-то им и работать легче... Не так страшно. Чего-де им бояться, если я не боюсь - везде пример нужен.
- Ну, убило бы?.. И в каком пустом деле...
- Я не привык делить дела на пустые и не пустые. Всякое, за которое я берусь, - серьёзно для меня... А если молодые солдаты заметят, что генералы шкуру берегут, так и они на свою тоже скупиться станут.
VI
Через несколько дней после этого генерал начал делать свои знаменитые опыты, стараясь переплыть Дунай верхом.
- Неужели вы не боитесь? - обратился к нему один новичок военного дела в дипломатическом мундире.
- Видите ли, душенька, вы имеете право быть трусом, солдат может быть трусом, офицеру, ничем не командующему, инстинкты самосохранения извинительны, ну а от ротного командира и выше трусам нет никакого оправдания... Генерал-трус, по-моему, анахронизм, и чем менее такие анахронизмы терпимы - тем лучше. Я не требую, чтобы каждый был безумно храбрым, чтобы он приходил в энтузиазм от ружейного огня. Это - глупо! Мне нужно только, чтобы всякий исполнял свою обязанность в бою.
Представители канцелярского режима в армии и блестящая плеяда парадных гениев и кабинетных мудрецов никак не могли примириться с красивым, полным обаяния мужеством молодого генерала... Когда он стоял под огнём в своём белом кителе, на белом боевом коне, когда он, казалось, вызывал самую смерть, находя величайшее наслаждение в этом постоянном презрении к опасностям, в этом сознании себя человеком, мыслящим, владеющим собой среди ада, в истребительном вихре оргии, которую мы называем войной, когда он сам точно напрашивался на неприятельский огонь - его тогда упрекали в рисовке, в желании щегольнуть своим удальством. Этим господам было невдомёк, что гораздо лучше щеголять храбростью, чем громогласно провозглашать, нося военный мундир, фразы вроде: "я удивляюсь мужеству, но не понимаю его", "пускай умирают другие - а я уж покорный слуга", "отвага и глупость идут рука об руку". Гораздо лучше быть примером самоотвержения для солдат и для молодых офицеров, показывать, что генерал, командующий отрядом, как и офицер, которому поручена рота, - должны прежде всего забыть о себе самом... Даже красивость этой отваги, если позволено будет так выразиться, умение быть изящным в огне - производит гораздо сильнейшее впечатление на окружающих, чем столь же почтенная, спокойная и простая храбрость, присущая вообще нам, русским. И когда Скобелев, таким образом, появлялся уже в начале прошлой войны под огнём, впереди, всегда весёлый, разодетый, вдохновенный, лучезарный, как выразился о нём один из его поклонников, - мокрые курицы клохтали.
- К чему эта рисовка, к чему... Он просто хочет доказать, что не даром получил у "халатников" свои кресты.
В это же самое время наиболее простодушная и наиболее проницательная часть армии (ребёнка и солдата не надуешь) относилась к опальному герою совершенно иначе. Она отдавала ему справедливость и в молодом орлёнке, только что ещё расправлявшем свои сильные крылья, уже угадывала будущего гениального полководца... Я помню, раз мы шли вечером по лагерю близ Журжева. Из одной tent-abri раздавался говор. Вдруг послышалось имя Скобелева.
- Постойте... Это очень интересно узнать, что обо мне говорят солдаты.
- А если бранятся?..
- Тем лучше... Это хороший урок. Вы не думайте. Солдаты очень проницательны при всём своём простодушии... Это такие нелицеприятные и неумолимые судьи!.. Несмотря на то что этих судей держат в ежовых рукавицах.
- Да и дерут даже!
- Только не у меня! - вспыхнул он. - Я скорее расстреляю солдата, чем высеку его. Нет ничего более унизительного!
А в палатке действительно шёл разговор о генералах.
- Нет, брат, Скобелев это настоящий... Он, брат, русской природы. Он что твой кочет красуется.
- Ну, уж и кочет.
- Известно. Храбрее кочета птицы нет. Ты видал, как кочеты дерутся... Они, брат, это ловко... И нарядные же. Кочет, брат, никого не боится. Потому он и красуется. Петух, брат, зорок - он свет сторожит!
- А наш-то? - И при этом солдат назвал своего генерала.
- Наш - дудка.
- Как - дудка?
- А так... Возьми её кто хоть, дуди с одного конца, а с другого она разговаривать будет... Настоящая дудка. А ен, брат, петух... Петух свет любит, как свет увидит, сейчас и кричит, и всех разбудит...
В другой раз поздно вечером пришлось нам идти по Зимнице.
Опять послышался отрывочный говор, солдаты ссорились с жидом-кабатчиком.
- Вот ты сидишь при всей своей глупости, а мы пойдём да Скобелеву и скажем.
- А и что мене Скобелев?
- Скобелев... Ты думаешь, он спрашиваться станет.
- И чего же он мне сробит?
- Возьмёт тебя да и под расстрел, чтобы ты православных воинов не грабил.
- А плевать я хочу на вашего Скобелева! - разозлился жид.
- Ты - плевать... Ах ты, подлое семя!.. Да ты знаешь, кто Скобелев-то?
И началась баталия... Солдаты от слов перешли к жестам, послышался гвалт избиваемого еврея...
- Нет, брат, мы за Скобелева постоим... Он нас в обиду не даст, а уж и мы его не оставим... Будь спокоен!
И для вящего спокойствия Израиля они уже совсем набросились на него.
Разумеется, М. Д. не похвалил солдат за самоуправство в этом случае, как и потом он с негодованием относился ко всякому самосуду.
Мне поневоле приходится писать отрывочно. Это не биография, а воспоминания; их никак не подведёшь под одну систему. Нужно разбрасываться, рассказывать, перескакивать с одного на другое. Говоря об отношении Скобелева к солдатам, нельзя упустить того, с какой настойчивостью он развивал в них чувство собственного достоинства. Он в этом отношении гордился ими - и было действительно чем гордиться. Я не могу забыть одного случая, когда Скобелев остановил любимого из своих полковых командиров, ударившего солдата.
- Я бы вас просил этого в моём отряде не делать... Теперь я ограничиваюсь строгим выговором - в другой раз должен буду принять иные меры. - Тот было стал оправдываться, сослался на дисциплину, на глупость солдата, на необходимость зуботычин.
- Дисциплина должна быть железной. В этом нет никакого сомнения, но достигается это нравственным авторитетом начальника, а не бойней... Срам, полковник, срам! Солдат должен гордиться тем, что он защищает свою родину, а вы этого защитника, как лакея, бьёте!.. Гадко... Нынче и лакеев не бьют... А что касается до глупости солдата - то вы их плохо знаете... Я очень многим обязан здравому смыслу солдат. Нужно только уметь прислушиваться к ним...
Когда впоследствии Скобелев командовал дивизией, он одного полкового командира, только что назначенного к нему, прямо выгнал за то, что тот в интересах дисциплины стал с первого дня культивировать солдатские зубы.
- Мне таких не надо... Совсем не надо... Отправляйтесь в штаб - писарей бить. У меня боевые полки к этому не привыкли.
И действительно - дух был поднят до такой степени, что когда при переходе от Плевны к Шейнову одного солдата за что-то хотели высечь, тот прямо явился к Скобелеву.
- Чего тебе?
- К вашему превосходительству... Меня полковник хочет высечь.
- Ну?
- Прошу милости - прикажите суду предать.
- За что это тебя?
Тот сказал.
- По суду тебя расстреляют. И наверное, расстреляют.
- Все под Богом ходим... И так каждый день под расстрелом бывал... А ежели меня так обидят - так я и сам с собой порешу!.. Прикажите под суд!..
- Вот это солдаты! - радовался потом Скобелев. - Вот это настоящие... То, что мне нужно. Смерти не боятся, а боятся позора.
Его корпус и теперь отличается таким духом. В мирное время он умёл ещё выше поднять в солдате сознание собственного достоинства. Какая трудная задача предстоит новому командиру этого корпуса... И как велика будет его нравственная ответственность, если он не сумеет поддержать того же... Скобелев по долгу и по-товарищески (я нарочно подчёркиваю это слово) разговаривал с солдатами, и едва ли где-нибудь была так сильна власть офицеров, так строга дисциплина, как у него... Это был не из тех генералов, которые любят свои войска, когда те находятся от них на приличном расстоянии и кричат "ура". Напротив, изнеженный, избалованный, брезгливый Скобелев умёл жить одной жизнью с солдатом, деля с ним грязь и лишения траншей, и так жить, что солдату это даже нисколько и удивительно не было...
- Видать сейчас, что от земли он! - говорили про него солдаты.
- Как это от земли? - спрашиваю я.
- А так, что дед его землю пахал... Вот и на нём это осталось... Он нас понимать может... А те, которые баре, тем понимать нас нельзя... Те по-нашему ж говорить не могут...
А между прочим "попущения" в его отряде никому не было.