Густой огонь турецких выстрелов всё ближе и ближе.
Турки идут на нас в атаку со всех сторон.
Силы их громадны.
Стройных, красивых атак я не видал. Всё это делается в величайшей суматохе. Кучка решительных людей идёт вперёд, остальные мечутся, снуют, бегут назад, поселяя в резервных частях панику В безобразном хаосе всё делается как бы стихийно, само собой. Иногда сами атакующие думают, что дело потеряно, когда оно выиграно Часто в траншеях позади громко бранят наступающие роты, судя по рассказам бежавших назад трусов, а между тем, в конце концов, предприятие оказывается исполненным хорошо Так точно и в ночь на 3 ноября. Где же тут изображения наших баталистов со стройными рядами солдат, красиво рвущихся вперёд за картинно развевающимися в воздухе знамёнами?
Не успели наши солдаты вскочить на бруствер - как на правом фланге, в сорока шагах, на левом - в шестидесяти - открылась линия неприятельского огня. С неистовыми криками, в количестве самое меньшее двенадцати таборов, турки ломились на нас. Ломились беспорядочной массой, осыпая нас тысячами пуль, точно рои пчёл, жужжавших над головами. Огонь был так силён, что освещал не только дула, но лица и линии неприятельской атаки. Одновременно с этим показали себя и кришинские пушки. С пронзительным стоном перелетали гранаты и рвались далеко позади, там же лопались в высоте и шрапнели, вспыхивая красными огнями над погружёнными в мрак лощинами... Только одна граната лопнула против нашей батареи, между ней и бруствером, выхватив из траншеи шесть жизней... Признаюсь, в тот самый момент, когда я ждал беспорядочной защиты, суматохи, судя по недавней нашей атаке, солдаты в траншее поразили меня изумительной правильностью действий. Что значит разница между нападением и обороной. Те же самые, которые бежали тогда назад в паническом страхе, теперь хладнокровно стояли на банкетах бруствера, выдерживая на себя неприятеля.
- Ребята, не стрелять без команды... Возьми дула ниже... - слышались позади приказания офицеров.
Неприятель близится. Мёртвое молчание нашей траншеи точно не наводит ужаса на таборы. Сам Осман-паша здесь. Слышатся приветственные клики низама и ободряющее властное слово. Огонь турецких выстрелов выдаёт эти таборы, освещая даже массу атакующих. Они вот-вот здесь у самой траншеи. И жутко стоять тут лицом к лицу, но ноги точно приросли, не хочется сойти назад за бруствер.
- Рота-а-а - пли!.. - так и село у меня в ушах. Оглушающий треск залпа…
- Рота-а-а - пли! - слышится правее, и такой же грохот там.
Команда точно удаляется от нас к флангам.
- Заряжай, ребята, скорее!
В сером пороховом дыму я вижу нервно, порывисто работающих солдат. В течение шести минут оттуда, где стою я, уже четыре залпа пустили прямо в лицо турецкой атаке - вдруг новые команды, но в ответ слышатся рассеянные, одиночные выстрелы.
- Это что?
- Да экстракторы не действуют, - жалуется один из солдат.
Ружья Крнка показали себя. После четвёртого выстрела - щёлкает, щёлкает солдат экстрактором - патрон всё сидит себе в дуле. Нужно выбивать его шомполом. И теряется в самую горячую кипень масса дорогого времени.
Атака на правом фланге подошла к нам на двадцать шагов. Но тут уже не роте, а целому батальону скомандовал сам Скобелев.
- Батальон - пли!
И тысяча выстрелов слилась в один оглушающий хаос, тысяча пуль из хорошо положенных дул вырвала десятки и сотни жизней в неприятельских таборах. Момент молчания, затем только стук экстракторов... Громкие стоны и вопли впереди, во тьме перед траншеей, и точно вся местность всколыхалась там... Топот, крики, удаляющийся шум людной массы... Атака отбита... Но не надолго... Не прошло ещё и пяти минут, как мы слышим опять впереди движение лавины шагах в ста, останавливающейся перед нами.
- Их строят для нового наступления. Я боюсь одного, чтобы они не прорвали где-нибудь траншею. Положение серьёзно, может быть, придётся лично защищаться каждому. Советую вынуть револьверы, - говорит нам Скобелев шёпотом.
Мы это и делаем. Нервное волнение растёт, с лихорадочным нетерпением стараемся рассмотреть, что такое впереди за чёрной линией бруствера. Унылые рожки турок запели свои сигналы, и во тьме вспыхнула опять густая полоса ружейного огня... Полоса эта всё ближе и ближе. Но она движется гораздо скорее, чем в первый раз, видимо, что турки хотят взять стремительностью натиска. У нас с глухими стонами падают люди вглубь траншеи с брустверов... Раненых окажется много. Прямо навстречу мне идёт кто-то, шатаясь как пьяный... Уже лицом к лицу различаю я солдата, схватившегося рукой за грудь. Точно он хочет удержать в ней что-то... А сквозь прижатые к груди пальцы струится нечто, кажущееся ночью чёрным. Он даже не стонет...
Скобелев проходит мимо... Залпы наши идут стройно. Атака турецкая и на этот раз отбита. Я отправляюсь за генералом.
- Сегодня они, очевидно, задались целью выбить нас... Они ещё никогда не нападали так настойчиво... Сейчас, верно, начнётся третья атака... Ай!.. - схватывается генерал за бок. Я услышал перед этим только звук, точно что-то шлёпнуло около.
- Что такое, что с вами?.. - заговорили все.
- Тише... Меня сильно задело... - Скобелев прижимает ладонь к боку... Мельницкий подхватывает его.
- Оставьте... Разве можно?.. Солдаты видят... - шёпотом говорит он. - Здорово, молодцы! - особенно громко приветствует он солдат... - Поздравляю вас, славно отбили атаку!
- Рады стараться! - слышится с бруствера.
- Смотрите же, честно стоять!.. Послужите, братцы, России! И ещё бросятся - и ещё отобьём. Ведь турки - сволочь, ребята.
- Точно так, ваше-ство!
- Ну, то-то же... Чего их бояться...
- Вы ранены? - подбегает Гренквист...
- Ваше превосходительство!.. На своё место!.. Что бы ни случилось, ребята, - дружно стоять, держись один другого. Помните - умереть на местах и не отдать траншеи... Вся Россия смотрит теперь на нас...
- Ура! - вспыхивает около Скобелева и гулкими перекатами разносится по флангам.
- Ах, как больно, однако, - шепчет Скобелев под этот крик.
- Идите в землянку скорей.
- Нет. Весть, что я ранен, распространится по всей траншее. Нужно идти на левый фланг. - И он отправляется туда ободрять солдат: "Сохраним это место для наших братьев... Мы его кровью добыли. Не дёшево оно нам стоит..." Минута была действительно торжественная. В эту ночь, будь турки посмелей и понастойчивей, они могли бы броситься в самую траншею, и нам каждому пришлось бы самому защищать себя лично. Разумеется, мы бы опять отняли траншею. Но чего бы нам это стоило?
- Не отдадим, ваше-ство! - слышится отклик.
Траншея была пройдена, мы все, наконец, вошли в землянку. При огне лицо Скобелева казалось слегка побледневшим. Снимают полушубок, Скобелев раздевается и...
- Да где же она?..
- Что такое?.. Кто она?
- Раны нет! - радостным голосом замечает Куропаткин.
- Как нет? - Кровь кидается в лицо Скобелеву.
- Так... Поздравляю с контузией! - громко выкрикивает кто-то.
Тут только Скобелев опускается на кровать.
- Но как больно было, как далеко отдалась, а я думал, что она оцарапала глубоко. Скорее одеваться. Болит, да делать нечего, нужно идти.
Мы осматриваем полушубок: оказывается, что пуля ударилась в правый бок, там где клапан застёжки, отодрала его и, пробив полушубок, сильно ушибла тело. Контужен был Скобелев внутри траншеи, где спят обыкновенно, где считалось пребывание самым безопасным.
- Здорово, молодцы! Спасибо за службу! - через несколько мгновений уже звучал опять в траншее голос Скобелева под гвалт и треск новой атаки турок. Она теперь гораздо неистовее, чем в первые два раза, и направлена главным образом на фланги. Скобелев, Мельницкий и Куропаткин берут подкрепление и кидаются туда усилить их. Неопытные ротные командиры делают ошибку, торопят стрелять - от этого опять много возни с экстракцией ружья Крнка и огонь не так густ. В эту минуту я наблюдаю в первый раз залп у турок. До сих пор они стреляли сплошным огнём, часто, но не залпами. Впрочем, это был из очень неудачных и больше не повторялся... Фитильные гранаты из гладкоствольных турецких орудий, как ракеты, взвиваются над нами, оставляя огнистый след в высоте Турки переняли наше "ура" и выкрикивают его на своём правом фланге.
Ещё несколько минут - и атака отбита. Неприятель уходит, чтобы не возобновлять её сегодня, но из своих траншей бьёт нас ружейным огнём. Все с томлением ждут утра. Всех мучит одна мысль - о потерях этой ночи. Хорошо, если выбыло человек двести... Только что рассвело, произвели поверку, и оказалось, что эта ночь стоила нам ста тридцати человек убитыми и ранеными.
Ещё одни сутки я провёл здесь - и на следующую ночь Скобелев был вновь контужен в плечо. Эта контузия в первый момент сшибла его с ног...
Зеленогорская траншея уже теряет для меня, как для корреспондента, интерес. Дело в том, что окончательно решена блокада и штурмовать мы ничего не будем. Все жертвы, принесённые здесь, оказались напрасными...
8 ноября я уехал в Бухарест - отдохнуть дня три-четыре.
ХХII
Скобелев обладал редкой справедливостью по отношению к своим подчинённым. Он никогда не приписывал себе успеха того или другого дела, никогда не упускал случая выдвинуть на первый план своих ближайших сотрудников. Всякий раз, когда его благодарили, он и в частном разговоре, и при официальных торжествах заявлял прямо:
- Я тут ни при чём... Всё дело сделано таким-то…
Несколько раз он при подобных случаях прямо указывал на Куропаткина как на виновника данного успеха, и в самых сердечных выражениях, так что никому не приходило в голову, что это только скромность победителя...
- Я вам, братцы, обязан! Это вы всё сделали... Мне за вас дали мои кресты! - говорил он солдатам, и не только для того, чтобы воодушевить их...
Он действительно верил в громадное значение солдата.
- Генерал может только подготовить свой отряд, дать ему боевое воспитание, затем выбрать позицию и наметить первые моменты боя... Потом вся его роль - в массировании войск, в сохранении резерва наготове. В каждом сражении ставят момент - стихийный. Тут уже никто ни при чём. Можно подавать пример личным мужеством, находчивостью, но это и каждый офицер тогда может и должен!.. Действует масса - она идёт, она как-то бессознательно выбирает направление, она крушит неприятеля, она выигрывает победу. И зачастую генерал здесь уже ни при чём.
Всё время после занятий Зелёных гор, вплоть до падения Плевно, Скобелев дружит и, как говорят, на короткую ногу сходится со своими солдатами. Да и не со своими, с чужими также. В этом не было заискивания популярности, нет Его органическая потребность тянула его к солдату, он хотел изучить его до самых последних изгибов его преданного сердца. Он не ограничивался биваками и траншеями. Сколько раз видели Скобелева, следующего пешком с партиями резервных солдат, идущих на пополнение таявших под Плевно полков Бывало, едет он верхом. Слякоть внизу - снег сверху. Холодно Небо в тучах. Впереди в белом мареве показываются серые фигуры солдат, совсем оловянных от голодовки, дурной погоды и устали.
- Здравствуйте, кормильцы!.. Ну-ка, казак, возьми коня!
Скобелев сходит с седла и присоединяется к "хребтам". Начинается беседа. Солдаты сначала мнутся и стесняются, потом генералу удаётся их расшевелить и, беседуя совершенно сердечно, они добираются до позиций. В конце концов, каждый такой солдат, попадая в свой батальон, несёт вместе с тем и весть о доступности белого генерала, о любви его к этой серой, невидной, но упорной силе. Войска, таким образом, ещё не зная Скобелева, уже начинают платить ему за любовь - любовью...
Или, бывало, едет он - навстречу партия "молодых солдат", по-прежнему - новобранцев.
- Здравствуйте, ребята!
- Здравия желаем, ваше-ство...
- Эко, молодцы какие!.. Совсем орлы... Только что из России?..
- Точно так, ваше-ство.
- Жаль, что не ко мне вы!.. Тебя как зовут? - останавливается он перед каким-нибудь курносым парнем. Тот отвечает:
- В первом деле, верно, Георгия получишь?.. А? Получишь Георгия?
- Получу, ваше-ство!..
- Ну, вот... Видимое дело, молодец... Хочешь ко мне?
- Хочу!..
- Запишите его фамилию... Я его к себе в отряд возьму...
И длится беседа... С каждым переговорит он, каждому скажет что-нибудь искреннее, приятное...
- Со Скобелевым и умирать весело! - говорили солдаты... - Он всякую нужду твою видит и знает...
И действительно, видел и знал. От интендантов он отделывался всеми мерами. Просто не пускал их к себе иной раз. Ротные и батальонные командиры были озабочены продовольствием своих солдат.
- Они наживаться ведь могут? - заметил ему как-то сторонник интендантского режима в армии.
- Кто - командиры? Да мне до этого дела нет.
- Как это дела нет?
- Разумеется - нет. Если солдат получает у меня хлеба и мяса вволю, чай и водку, если на моих офицеров нет жалоб ниоткуда, если население ими довольно - что же мне за дело до остального...
И действительно, его солдат кормили как нигде. Меньше всего болела его дивизия, и после балканского перехода и двухдневного боя под Шейновом среди истомлённых, бледных и голодных других отрядов скобелевский предстал перед главнокомандующим в таком виде, что Великий князь изумился и воскликнул:
- Это что за краснорожие!.. Видимо, сытые совсем... Слава Богу, хоть одни на мертвецов не похожи.
За то же и солдаты понимали и ценили эту заботливость.
Если кто-нибудь из чужих генералов спрашивал их:
- Вы какой дивизии?, (или:) Какие вы?..
Они не называли ни дивизии, ни полка, ни роты. На всё был один ответ:
- Мы - скобелевские, ваше-ство!..
И в этих немногих словах звучала гордость, слышалось сознание своих заслуг, своего привилегированного, добытого кровью положения...
Скобелевцы-солдаты были совершенно отдельными типами армии Эти и ходили козырями, и говорили молодцами, не стесняясь, и вообще ни при каких обстоятельствах не роняли своего достоинства... "Это что за петухи такие", "Ну и ферты!" - вырывались восклицания у тех, кто ещё не был знаком с ними. К солдатам других отрядов, даже к гвардии - они относились с некоторым превосходством... Они и одеты были чище, и больше следили за собой... Нравственность их не оставляла желать ничего лучшего Когда был занят Адрианополь - в течение первой недели исключительно 16-й дивизией, ни в городе, ни в окрестностях не случилось ни одной кражи, ни одного грабежа. Уже потом, когда на смену пришли другие войска, началось другое хозяйничанье... С пленными скобелевцы обращались тоже гораздо лучше, чем другие... Те ели с ними из одного котла.
- Такие же солдаты, как и мы, только в несчастий, значит... Ему ласка нужна. - Не раз я сам слышал эти сердечные выражения их сочувствия к участи бедняков - аскеров.
- Бей врага без милости - пока он оружие в руках держит, - внушал им Скобелев. - Но как только сдался он, амину запросил, пленным стал - друг он и брат тебе. Сам не доешь - ему дай. Ему нужнее... И заботься о нём, как о самом себе!..
И заботливость эта сказалась после шейновского боя - когда пленные были распределены поротно и ели у солдатских котлов вместе с нашими... Я помню в этом отношении один весьма разительный пример.
Когда на Шейновском кургане был уже поднят белый флаг, Скобелев поскакал по направлению к круглому редуту. Навстречу - партия пленных. Один из сопровождавших её солдат ударил турецкого аскера прикладом. Боже мой! Как разом освирепел Скобелев.
- Это что за нравы, господин офицер?..
Конвоировавший офицер подошёл к Скобелеву:
- Я отниму у вас саблю вашу... Вы позор русской армии. За чем вы смотрите?. Стыд!. У вас солдаты бьют пленных. Это чёрт знает что такое.
Офицер что-то забормотал в своё оправдание.
- Молчать! - и он дал шпоры своему коню. Я думал, что он растопчет офицера.
- Ещё оправдываться!.. Бывают случаи, когда в плен нельзя брать, когда силы малы и пленные могут быть опасны, тогда пленных по печальной необходимости расстреливают. Слышите? Но не бьют Бить пленных может только мерзавец и негодяй. Офицер, спокойно глядящий на такую подлость, - не должен быть терпим. Палачи! Фамилия ваша?
Тот пробормотал её.
- Не советую вам никогда попадать в мой отряд. А ты - как ты мог ударить пленного? - наскочил он на солдата. - Ты делал ему честь, дрался с ним одним оружием, он такой же солдат, как и ты, и только потому, что судьба против него, потому, что сила на твоей стороне - ты бьёшь безоружного!
После уже я говорю ему:
- Как согласить это противоречие? Вы сами говорите, что врага добить надо.
- Да, врага вооружённого, врага, который может ещё вредить. Врага слабого, разбитого, беззащитного - нельзя тронуть. Пленный - раз вы его взяли в плен, а не убили - святой человек. Об нём надо заботиться, так же как и о своих.
И действительно, пленные всегда были накормлены и укрыты от непогоды у Скобелева.
Только не под Плевной.
Там сразу на наших руках осталось 40 000 пленных и при таких обстоятельствах, когда продовольствие даже своей армии внушало серьёзные опасения... Для пленных ничего не было приготовлено. Главнокомандующий поручил их отцу Скобелева, и между ним и сыном были постоянные препирательства из-за этого.
Скобелев-сын, назначенный военным губернатором Плевны, постоянно добивался у отца:
- Ну, чем, ваше превосходительство, вы сегодня накормите турок?
- А тебе что за дело?
- Одного барашка на сорок тысяч человек прислали?
- Ну, уж пожалуйста! К тебе не обратимся.
- Да мне и дать вам нечего... Я тебе, отец, знаешь что посоветую, в интересах военной дисциплины и нравственного воспитания вверенных тебе турок?
- Что?
- А ты им брось барана, они с голоду на него накинутся, ты за беспорядок барана назад... Таким образом, и бараны будут целы, и туркам жаловаться не на что - сами виноваты...
Он тогда же предложил поместить пленных в их редуты, где бы в землянках они могли быть укрыты от снега и холода, но это почему-то не было принято.
На его позицию не раз являлись турки-перебежчики, и этих кормили, прежде чем отправить дальше.
Когда четвёртый акт плевненской трагедии окончился и Плевна пала - румыны бросились в город и начали грабить кого ни попало. Тотчас по назначении Скобелева военным губернатором он позвал румынских офицеров.
- Господа! Я должен вас предупредить, чтобы не ссориться больше с вами... Ваши солдаты грабят город.
- Мы победители, а победители имеют право на имущество побеждённых.