Константин, хотя еще наполовину убежденный, что она неспроста разыгрывает драматическую сцену, как это частенько делала и раньше, инстинктивно обнял ее и привлек к себе. И тут же почувствовал знакомый прилив желания, трепет восторга, сладость которого уже почти позабылась в тисках неотложных государственных дел.
Давно уже, подумал он, не были они так близко вместе. Фауста прильнула к нему, больше не всхлипывая, и Константин почувствовал растущую в сердце великую нежность, отметающую, хотя бы на миг, его подозрение, что она лишь разыгрывает роль. И, взволнованный ее неожиданной лаской, он совсем позабыл, что Фауста не ответила на вопрос, откуда она узнала о его секретном намерении провозгласить в заключительный день Виценналии цезаря Криспа августом Запада.
5
Не имея теперь помощника, на которого можно было бы опереться - как он предполагал опереться на Криспа, - Константин оказался вынужден на несколько месяцев задержаться в Риме, чтобы наладить там кое-какие дела. Одно из них касалось строительства, согласно его приказу, нескольких новых церквей, на которое он уже выделил средства. Предстоял еще ряд совещаний с управляющими двух западных префектур и нескольких провинций - нужно было убедиться, что эти люди способны разделить с ним ответственность за империю.
Хотя Пола и Истрия находились всего лишь в нескольких днях пути верхом, а морем с восточного берега Италии и того меньше, Константин не получал известий от Дация о том, как удается его попытка узнать у Криспа имена его бывших сообщников. Затем однажды утром во время проведения им повседневной аудиенции для послов, правительственных чиновников и других ответственных лиц, пришедших с делами, требующими внимания императора, он уловил внезапное беспокойство за стенами приемного зала. И вскоре туда ворвался капитан имперской гвардии.
- Совершено покушение на жизнь императрицы, доминус! - прокричал он. - Убийца у нас под стражей!
Константин бросился из палаты в личные покои Фаусты, где творился страшный переполох: кричали женщины, бегали слуги и солдаты. Сама Фауста, как он быстро установил, не пострадала, но пребывала в истерике, и ему потребовалось некоторое время, чтобы успокоить ее и заставить выпить маковую настойку, приготовленную придворным врачом. Когда жена успокоилась, он ушел из ее комнаты и вызвал к себе начальника охраны.
- Что здесь произошло? - спросил он.
- Госпожа находилась в спальне и готовилась принять ванну. Убийца ворвался к ней и пытался заколоть ее кинжалом.
- Да как же мог кто бы то ни было проникнуть в покои императрицы?
- Охранники стояли на карауле у дверей, доминус. Но поскольку он военачальник и известен как один из твоих ближайших друзей…
- Военачальник?
- Это был полководец Даций, доминус.
Глава 34
1
- Даций! - воскликнул Константин. - Но это невозможно. Он в Истрии.
- И тем не менее покушавшийся - военачальник Даций, доминус. Я служил под его началом в Галлии и знаю его хорошо.
- Где он сейчас?
- В комнате, дальше по коридору. Императрица закричала, когда он вытащил свой кинжал. Караульному, дежурившему за дверью, удалось вовремя проникнуть в комнату и смертельно ранить его копьем - он не успел ударить ее кинжалом. Сейчас с ним врач.
Да, это действительно был Даций, но на мгновение Константину показалось, что он уже мертв. Затем он заметил слабое движение грудной клетки раненого и опустился на колени возле ложа, на котором лежал его старый товарищ - и, по-видимому, несостоявшийся убийца его жены. Его грудь покрывали толстым слоем бинты, но по растущему красному пятну Константин понял, что рана все еще сильно кровоточит. Врач прикоснулся к правому боку раненого, ниже ребер.
- Рана от удара копьем, доминус, и смертельная. - Врач покачал головой в подтверждение того, что и самому Константину было видно по расплывающемуся пятну на повязке, по слабому дыханию раненого и бледности на его губах. Начальник дворцовой стражи не ошибся: рана действительно оказалась смертельной.
Даций открыл глаза и, увидев Константина, попытался приподняться, но снова упал на постель. Когда же, однако, Константин потянулся, желая помочь ему, раненый нашел в себе силы, чтобы оттолкнуть от себя его руку.
- Убийца! - выговорил он, тяжело дыша, но тут же закашлялся, не в силах больше произнести ни слова, изо рта его выбилась струйка крови и побежала по подбородку.
- О чем ты говоришь, Даций? - ушам своим не поверил Константин. - Кого это я убил?
- Криспа и Лициниана, - задыхаясь, выговорил умирающий, - Я видел твою подпись на их приговорах и на моем. Но я бежал.
- Когда это случилось?
- Приговоры прибыли в Полу с курьером из Рима… неделю назад. Командир гарнизона… два из них… привел в исполнение… но мне удалось бежать, - Голова его снова упала на подушку. Разговор исчерпал его силы, и опять наступило беспамятство.
- Он умер? - спросил Константин у врача, все время державшего свои пальцы у раненого на запястье руки.
- Нет, доминус. Пульс еще есть, но еле прощупывается.
- Приведи его в чувство, приведи, если можешь. Я должен узнать всю правду об этой истории.
- У него на груди в тунике был документ, доминус. Его пробило копье охранника.
- Его еще можно прочесть?
- В основном да. - Врач передал ему лист пергамента с изображением императорского шлема. Внизу стояла подпись Константина. Содержание документа не вызывало сомнений, несмотря даже на то, что он пропитался кровью старого полководца. Это был приказ начальнику гарнизона казнить Дация; но хотя его удостоверяли и личная печать Константина, и то, что выглядело его подписью, сам он видел его впервые.
- Это подделка! - Константин поднял глаза и встретил недоверчивый взгляд врача. - Ты наверняка это поймешь. Стал бы я убивать своего сына и совсем еще мальчика, да еще человека, научившего меня всему, что я знаю?
- Кажется, Даций считал его настоящим, доминус.
- Но зачем он пытался убить императрицу?
- Не знаю, доминус. Но он бы сумел это сделать, если б охранник не бросил в него копье. Она, конечно, была потрясена и обезумела от ужаса, поэтому я дал ей выпить маковой настойки и попросил ее фрейлин приготовить ей горячую ванну. Ты знаешь, как она любит их принимать.
Константин понимал, что ничего не добьется, если станет расспрашивать Фаусту. Ее привычка лежать часами в парящей горячей ванне не раз уже вызывала у него раздражение, но после таких процедур она всегда становилась сговорчивей, и потому он не стал предлагать ничего другого.
- Постарайся привести его в чувство, - приказал он врачу. - Я должен узнать побольше об этом таинственном документе.
Из небольшого ларца доктор достал пузырек и, откупорив, поднес его к носу Дация. Резкий запах содержимого даже Константина заставил закашляться. Даций открыл глаза.
- Этот приказ - подделка, Даций, - поспешно заговорил Константин, надеясь, что умирающий не потеряет снова сознание до того, как ему удастся узнать у него что надо.
- Но как…
- Не знаю, но я выясню это.
- Ты клянешься?… - приступ кашля не дал ему говорить.
- Своей верой в Иисуса Христа и надеждой на спасение я клянусь, что никогда до настоящего момента не видел приказа о твоей смертной казни. Ты сказал, что и Крисп, и Лициниан оба мертвы?
- Да. Обезглавлены…
- Почему ты пытался убить Фаусту?
- Я был уверен, что это она обманом заставила тебя подписать эти смертные приговоры. Крисп рассказывал мне, как она той ночью одурачила его в своей спальне. Он проводил ее домой, но, когда стал уходить, она бросилась ему на шею и закричала, чтобы ты услышал.
- Но зачем?
- Ты собирался поставить Криспа августом Запада, в обход ее собственных сыновей.
Все объяснялось так просто, что он обругал себя за свою слепоту, хотя в глубине души всегда подозревал что-то такое, но только ему не хотелось смотреть в лицо правде. И вот потому-то - Константин понял это сейчас - пали на плахе и сын его, и Лициниан, и теперь умирал Даций, а бремя вины за их смерть оставалось нести лишь ему одному.
- Почему Крисп не рассказал, что произошло на самом деле? - спросил он.
- Мальчишка был без ума от нее - и пьян. Он точно не знал, что сделал и что не сделал. - Голос умирающего постепенно ослабевал. - Обещай мне, что она будет наказана…
- Будет. Я клянусь. - Слова рождались из глубины, где сердце его разрывала мука при мысли о Криспе, красивом, подающем большие надежды, отважном, срубленном топором палача, - и все из-за безжалостного тщеславия женщины.
- Она будет наказана, - повторял и повторял он машинально, уставившись в стену глазами, слепыми теперь ко всему, кроме боли разбитого сердца. Константин не знал, что Даций уже перестал шептать и дышать, пока врач не сказал ему тихо:
- Он умер, доминус. Можно, я подготовлю его тело к похоронам?
Рыдание вырвалось из груди Константина и, не обращая внимания на окровавленную повязку, что могла запачкать его тунику, он привлек к себе мертвое тело старого друга, и слезы струились у него по щекам. Он долго предавался своему горю, плача не только о Дации, но и о сыне, и юном Лициниане. Затем взял себя в руки и с окаменевшим лицом поднялся и двинулся к двери.
- Доминус, а документ, - окликнул его встревоженный лекарь. - Может, мне уничтожить его?
Константин понимал, почему был задан этот вопрос. Уничтожив распоряжение о приведении в исполнение смертного приговора для Дация - как и подобные же распоряжения для Криспа и Лициниана, император будет чист, и никто не сможет обвинить его в том, что именно он отдал приказ о казни этих троих людей. Потом в далекой Истрии начальника гарнизона Полы можно будет выбрать как козла отпущения и казнить его на том основании, что он способствовал интересам тех, кто стремился поставить Криспа на место отца в конце Виценналии.
Но Константин вовсе не собирался замазывать эту трагедию или приуменьшать свою в ней незавидную роль. Вполне реальна и слишком мучительна оказалась боль и тоска по сыну и Дацию - и по Лициниану тоже, ибо юный цезарь был еще только подростком, - чтобы он мог оставить их смерть без отмщения. Кроме того, он уже дал обещание Дацию, что виновники понесут наказание.
- Дай мне тот лист, - приказал Константин врачу. - Но пока не говори о нем никому. Это единственная ули… - Говоря, он смотрел на окровавленный документ и вдруг прервался на полуслове, взволнованный, с бьющимся сердцем. Когда он впервые увидел его, то подумал, что в этих угловато начертанных буквах есть что-то знакомое. Теперь же Константин вспомнил, где этот почерк он видел раньше.
Это было, когда они с Дацием ездили на виллу Ливии накануне заключительного дня Виценналии и он открыл ему свои планы насчет Криспа. Дети занимались своими уроками с Лупом, переписывая стихи с большого листа пергамента, на котором учитель написал отрывок из "Энеиды". Почерк на том пергаменте и почерк на документе со смертным приговором у него в руках оказался идентичным.
- Разыщи учителя Лупа, - приказал Константин караульному, стоявшему возле двери. - И немедленно доставь его прямо ко мне.
2
Глаза у Лупа были настороженными, когда двое охранников привели его в личные апартаменты Константина.
- Ты знал, что военачальник Даций покушался на жизнь императрицы Фаусты менее чем час назад? - обратился к нему Константин.
- Я слышал переполох, доминус. Надеюсь, он не причинил императрице вреда? - Озабоченность в его голосе казалась искренней.
- Она не пострадала. Прежде чем он успел ее убить, его пронзил копьем караульный.
- Я принесу благодарственную жертву за ее спасение Апол…
- Даций умер несколько минут назад, - перебил его Константин, - но все же успел предупредить меня о заговоре, уже погубившем сына моего Криспа и цезаря Лициниана. Кто-то подделал распоряжения о приведении в исполнение смертных приговоров в отношении их и военачальника Дация и подписал их моим именем.
- Но ведь конечно же в Поле начальник гарнизона заподозрил…
- Это оказались очень ловкие подделки, Луп. - Снова прервал его Константин. - Тот, кто их сделал, находился в тесных отношениях с моими домочадцами. Он использовал пергамент с изображением императорской короны и подпись мою подделал в совершенстве.
- Такого предателя нужно тотчас поймать и казнить, - благочестиво возмутился Луп. - Если я могу помочь…
- Можешь. - Константин потрогал пальцами кинжал, который положил перед собой на стол. - И больше, чем кто-либо еще.
- Только прикажи, доминус.
Константин наклонился вперед, впиваясь взглядом в глаза учителя.
- Зачем ты это сделал, Луп?
- Я… я не знаю, о чем ты, доминус.
- Тогда вот это должно осветить твою память. - Константин бросил на стол окровавленный пергамент с распоряжением о смертной казни, но Луп отпрянул назад, словно это была ядовитая, готовая ужалить змея. Теперь лицо его исказилось страхом и мертвенно побледнело.
- Не стоит пугаться крови, - сказал ему Константин. - Ведь ты же убил и Дация, и Криспа с Лицинианом!
- Я отрицаю всякую причастность к этому делу, - хрипло проговорил Луп. - И требую, чтобы сенат разобра… - Он прервался на полуслове, когда Константин вставал на ноги, держа свой кинжал в руке.
- Взять его! - приказал Константин, и один из гвардейцев, здоровенный малый, способный переломить учителя пополам, быстро заломил ему руки за спину, держа его, сопротивляющегося, легко, как ребенка. Левой рукой Константин одним рывком разорвал одежду у него на груди и приставил конец кинжала к бледной коже учителя. Лезвие медленно вдавливалось в плоть, и лишь только проникло в ткань, как Луп закричал от боли и страха.
- Кто задумал состряпать эти фальшивые документы? - спросил он сурово.
- Императрица Фауста.
- Ты лжешь!
- Клянусь богами. Она злилась на тебя, потому что ты не стал преследовать цезаря Криспа за нападение на нее…
- Ты знаешь, что никакого такого нападения не было. Когда вы с императрицей впервые задумали устроить Криспу ловушку?
- Когда я услышал, как ты рассказываешь Дацию на вилле Ливии о своих планах произвести его в августы Италии и Запада. Я поехал во дворец другой дорогой и предупредил императрицу. Мы решили напоить цезаря той ночью, чтобы она могла обвинить его в нападении на нее.
- И ты состряпал эти смертные приговоры?
- Их придумала императрица Фауста…
- Когда?
- Примерно месяц назад, как-то ночью у себя в спальне. - Он проговорился и, видимо, понял это, потому что вдруг испуганно забормотал: - Я… я хочу сказать, что я…
Константин осознал тайный смысл сказанного учителем и почувствовал себя так, словно ему нанесли пощечину. Бессознательно он еще глубже вонзил острие кинжала в тело учителя, и только грудина преграждала железу путь в сердце Лупа. Боль заставила того снова закричать.
- Давно ли ты имеешь свободный доступ в спальню моей жены?
- Как… как только я стал у вас учителем, доминус. Она заставила меня… - Но Константин больше не слушал.
- До казни взять его под стражу, - приказал он гвардейцу, поворачиваясь к двери, ведущей в апартаменты Фаусты.
В будуаре императрицы он застал только фрейлину; при виде его лица и того, что было на нем написано, она вышмыгнула из комнаты, не дожидаясь приказа. По тяжелому духу ароматизированного пара он понял, где найти Фаусту. Без всякого предупреждения Константин резко раздвинул портьеры и вошел в ванную комнату. Мраморные стены и пол были сырыми и скользкими от осевшего на них горячего пара. С порозовевшим от жара телом Фауста лежала в ванне, и ее голова покоилась на подушке, подвешенной на крепких шнурах, натянутых поперек ванны; по воде во все стороны струились ее темные волосы.
- Послушай, Луп, - прожурчала она при звуке шагов Константина. - Сегодня утром я испытала потрясающее наслаждение.
Она томно приоткрыла глаза и тут же широко распахнула их, лишь только увидела вместо любовника стоявшего рядом мужа. И, услышав в ее голосе эту ласкающую интонацию, он ни в чувствах, ни в действиях не мог уже сопротивляться неуправляемой бешеной ярости, справиться с которой было бы не легче, чем голыми руками остановить несущийся шквал ветра.
3
Когда Константин снова пришел в себя, он все еще стоял у ванны, в правой руке сжимая ручку широкой лопатки, которой служанки Фаусты размешивали в ней воду, добавляя благовония. Шнуры, поддерживающие подушку для головы, оборвались, и Фауста неподвижно лежала на дне лицом вниз; ее распущенные волосы тихо пошевеливались в воде.
Лужа на полу вокруг ванны, мокрая пола длинной мантии Константина, хлюпающая в его обуви вода - все говорило о том, что произошла борьба. Об этом он, правда, ничего не помнил: ласковая нотка в голосе Фаусты, когда она произносила имя своего любовника, полностью затмила его способность к рациональному мышлению. Как ни странно, Константин не испытывал никаких эмоций, когда глядел на тело, лежащее на дне облицованной мрамором ванны, - видимо, охвативший его приступ гнева окончательно прошел, нейтрализованный вызванной им бешеной активностью.
Если кто и заслуживает смерти - убеждала его холодная неумолимость логики - так это Фауста. Уже будучи неверной женой, она к тому же стала и убийцей, когда заставила своего любовника подделать распоряжения о приведении в исполнение смертных приговоров тем двоим, кто единственно мешал ей в осуществлении планов относительно собственных детей. И, зная, что Даций, если его оставить в живых, разоблачит ее перед Константином, она обрекла и его на смертную казнь.
Константин знал, что в империи любой суд по имеющимся у него уликам моментально приговорит августу к смерти. Однако детям, полагал он, совершенно не обязательно знать, что отец взял на себя миссию казни их матери, пусть это и произошло в неосознанном приступе гнева. А посему Константин позвал на помощь, и вбежавшие на его крик караульный и фрейлина застали его стоящим в ванне и поднимающим из воды тело Фаусты.
- Твоя госпожа утонула - оборвался шнур под подушкой, - сказал он фрейлине. - Это снадобье, что дал ей врач, было, наверное, очень сильным и усыпило ее.
Когда он отнес ее в будуар и уложил на ложе, то невольно явилась мысль: а часто ли Луп делил его с нею - и снова в сердце ударил гнев. Но не мог наказать он Фаусту больше того, чем уже наказал, а Луп - тот умрет еще до исхода дня, так что вопрос был исчерпан.
Официальная точка зрения на смерть Фаусты будет той, что он высказал фрейлине и караульному, но Константин понимал, что не пройдет и какой-нибудь пары часов, как по городу будут носиться слухи. Император ничего не делал, чтобы этому помешать, да и что бы он мог предпринять? Вместо этого Константин распорядился, чтобы тело его жены приготовили к похоронам, и пошел сообщить печальную новость детям.