По весне, как только сойдёт снег, степь выглядит безжизненной, лишь сухая трава лежит кругом, будто расстелили старое сено. Но вскоре степь расцвечивается всевозможными красками. Одной из первых пробуждается сон-трава. Её крупные фиолетовые колокольчики, беловато-мохнатые снаружи, расправляют лепестки с жёлтой сердцевиной. Золотистыми звёздами вспыхивает горицвет, и затем вся степь начинает зеленеть по-настоящему. Зацветает синий касатик и белая ветреница, голубая незабудка и жёлтый крестовник, мятлик и лютики.
И потом степь всё время меняет свой облик, спеша дать отцвести и созреть всему, что на ней произрастает.
Сейчас за колёса телег цеплялись сине-фиолетовые "собачки" шалфея и высокие свечи румянки, усеянные тёмно-красными цветками. Стебель и листья её жёсткие, на ощупь шероховатые, зато толстый корень красавицы могут применять для подкраски щёк, наведения румянца. Голубовато-сиреневые колокольчики и лазорево-синие цветки живокости, казалось, приветливо кивали путникам. Разные виды клеверов распускали свои белые, розовые и красные шапочки, а из низин и оврагов топорщились заросли колючего тёрна и дикой вишни.
Пересвисты и щебетание птиц, мирное гудение насекомых, стрекот кузнечиков, сладкие запахи трав и разомлевшей на солнце земли, прикосновения тёплого ветра – всё это помогало поскорее залечить душевные раны детей.
Однако впереди их ждало ещё не одно потрясение.
В отряде давно закончились соль и мука. Приходилось сушить и толочь на муку корни пырея, перунова батога, кульбабы и других съедобных трав, а добытую дичину и рыбу натирать древесной золой. Но два дня тому назад беглецам удалось сговориться с жителями одной из деревень обменяться на шкуры, мёд и дичину. Соль была крайне необходима для заготовки впрок охотничьей добычи, а мука или крупа – для каждодневного пропитания.
Телеги, перевалившись с боку на бок на толстом корневище, нырнули в старую, заросшую травой промоину, а затем выкатились на просёлочную дорогу. Ехали сторожко, поверх куньих да беличьих шкур навалили сено, там же, на дне повозок, было припрятано на всякий случай оружие.
Вслед за двумя телегами, стараясь быть незамеченными, двигался десяток верховых во главе с Рябым – искусным охотником и звероловом.
Сидевшие в первой телеге дед Славута с бабой Ганной, а во второй – отец Велимир со Светозаром могли быть приняты за семью, возвращавшуюся с покоса. Но им никто не встретился. Оставалось проехать небольшим лесочком и подняться на холм, откуда открывался вид на небольшое уютное селение в живописной долине, должно быть красиво тонущее по утрам в сизоватой дымке туманов.
В лесочке дед Славута приостановил лошадь, настороженно огляделся. Подъехавшие Велимир и Светозар вопросительно взглянули на него.
– Неладно, – тихо проговорил старик, – гарью пахнет…
Соскочив с телеги, он крадущимся шагом скользнул через кусты. Прошло несколько долгих мгновений напряжённого ожидания. Рука Светозара, пошарив под сеном, отыскала рукоять меча и сжала её. Прикосновение к оружию несколько успокоило. Потом впереди дважды прокуковала кукушка, это означало, что путь свободен. Баба Ганна тронула лошадей, Светозар – следом за ней. Въехав на холм, первое, что они увидели, была согбенная спина деда Славуты, который сидел у обочины, понурив голову и плечи так, будто смертельно устал от непосильной работы или получил только что сильный ошеломляющий удар. Растерянные спутники огляделись вокруг и остановились, поражённые.
С лесистого холма открывался вид на встретившееся им два дня тому назад селение с огородами, палисадами, хлевами, банями и курятниками с горластыми петухами, которое теперь обратилось в мёртвое пепелище. Чёрные обугленные очаги, дымящиеся остовы домов и строений, вытоптанные огороды, сломанные тыны с ещё кое-где оставшимися на них крынками и рубахами, вывешенными для просушки.
Десяток охоронцев, достигнув телег, также замерли на холме, молча взирая на растерзанное селение. Потом Рябой – охотник, прозванный так за пятнистое, некогда подпорченное болезнью лицо, тронул коня, и все безмолвно двинулись за ним к околице, а потом и дальше, медленно объезжая трупы людей и животных, уже начавших источать на солнце характерный запах разлагающейся плоти. Несколько собак с окровавленными мордами, завидев чужаков, подняли визгливый лай, но тут же были зарублены, а оставшиеся убежали в лес. Спешившись, охоронцы рассыпались по дворам, отыскивая уцелевших людей, но тщетно: истребление было наглым и жестоким, и если кто успел схорониться в хлеву или стогу сена, то сгорел заживо вместе с ним. Печальная Мара собрала здесь кровавую жатву, учинённую злодейской рукой.
Светозару трудно было глядеть на трупы людей: кружилась голова и противно поднималась изнутри тошнота, но он старался не показать никому своей слабости. Баба Ганна утирала рукой крупные слёзы и причитала про себя то ли проклятия убийцам, то ли молитву по убиенным.
Людей нужно было предать земле немедля, чтобы они не остались на растерзание диким зверям и хищным птицам.
Когда заступы снимали уже третий слой податливой почвы у края леса, издали послышались возбуждённые голоса, а затем из-за деревьев показались двое из тех, что пошли заготавливать ветки орешника и жерди для сооружения носилок. Меж мужчин, понурив голову, шёл юноша, может чуть постарше Светозара. Его белые волосы были взъерошены, в очах – ни единой живой искорки, как в потухшем очаге. Испачканными в саже руками он судорожно прижимал к груди небольшой деревянный короб.
– Это Жилко, – сказал один из мужчин, – он из этого селения. Вчера рано утром ушёл в лес за деревом, а когда вернулся… Вся его семья тут… – горестно вздохнул мужик.
Жилко отвернулся от людей, не отвечая на расспросы. Тяжело, как немощный старик, сел в траву, так что осталась видна только его белая макушка, потом и она скрылась, видно, Жилко лёг на землю. Никто боле не тревожил беднягу. Только к вечеру, когда на месте погребения возник свежий курган, люди собрались подле, чтобы помянуть ушедших и разделить между собой скромную страву. Тогда позвали и Жилко проститься с родными. Совершенно убитый горем юноша всё же почувствовал, что он не один тут, на страшном пепелище, и что проводили близких и односельчан по-славянски, помянув добром. Окружённый поддержкой и участием Жилко смог наконец выплакаться и заговорил.
Он рассказал, как вскоре после Ярова дня в их краях появился черноризец.
– Ходил по окрестным селениям, к новой вере призывал. Потом и к нам наведался. Старейшина наш, дед Мовчан, с жрецом Добросветом к нему вышли и долго говорили. Черноризец вначале терпеливо пояснял правильность и необходимость новой веры.
"Жалко мне вас, – качал он головой, – все ведь сойдёте в Аид! Ибо не в богах деревянных сила, а в Господе Вседержителе".
Отвечал наш жрец: "Не боимся мы ада византийского, потому как у нас есть Навь вечная, в которой нет никому наказания. Там Пращуры наши пасут Сварожьи стада, трудятся на нивах небесных и в Перуновой кузнице. Мы же дети и внуки богов своих, потому они не могут жарить нас на вертелах, как овнов, какой же отец чадо своё мучить будет? Не гневи нас, черноризец, и богов наших не погань".
"Срам вам, язычники, многобожцы, вы не ведаете, что Бог един только есть…"
"Ведаем, человече! – оборвал его кудесник. – И нет у нас многих богов – только Род многоликий. Чем же вера твоя визанская лучше нашей прастародавней? Это ты, человече, срам должен иметь, что продал веру свою грекам за пенязи, а нас не трогай… Ступай себе с миром!"
Осерчал черноризец крепко, грозить стал, что, коли по-доброму не окрестимся, княжеская дружина всё поганское наше семя изведёт подчистую. Прогнали его наши люди, да ещё пообещали, если вернётся, на дубовом суку вздёрнуть…
– Выходит, исполнил черноризец свою угрозу, – глухо промолвил дед Славута.
– Но почему? – с острой болью вскинулся Жилко. – Ведь мы никому худого не делали. Напротив, поселяне наши всей округе помогали места для рытья колодцев отыскивать, у нас, почитай, все с лозой управляться умели. Село наше так и называется… называлось… Лозоходы.
– Ты, видать, милок, из потомков кельчи будешь, – определил отец Велимир.
– А кто это? – заинтересовался Светозар.
– Был когда-то такой народ, что с захода солнца в наши степи пришёл. И была та кельча вся рыжая да белая – вот как он. – Старец притронулся к волосам на голове юноши. – Воевала кельча с русами. Однако потом многим из них надоела война, не захотели они следовать за царями своими, а подались к русам и стали жить с ними в мире и согласии. И, почитай, все были кудесниками: могли травы распознавать, воду в голой степи находить и будущее предсказывать. Они восхваляли Конскую Голову, и та им говорила, будет ли зима тяжкою или лето засушливым, начнётся ли война и с какого края враги придут. И часто кельча правду рекла, так что русы знали: лепше любую кельтскую бабу спросить, чем самим загадки решать. Умели они также оборачиваться в птицу или зверя: падают на землю, бьются об неё трижды – и вот уже бегут по степи сайгаки вольные, а в небе соколы стаей летят. И не может найти их враг, видел: была тут кельча, а уже нету… Или травы волшебной накосят, в стожки сложат, за ними схоронятся, а чужаки кругом ходят, да никого не замечают. Тому волшебству пращуры наши у кельчи учились, а потом смешались между собою, и от них новый Род пошёл, который за знания их и умения "ведами" нарекают либо "венедами". А по-кельтски вроде бы "венд" означает "белый". Оно и то и другое верно. – Отец Велимир опять ласково погладил Жилко по голове. Потом посуровел и продолжил: – Оттого и погубили вас супостаты, что пуще всего боялись ведовства вашего, которое теперь бесовством нарекают. Византийской вере народ покорный, рабский надобен. А какой раб из ведуна, что поболе князя и епископа ихнего смыслит? Опасен для власти такой человек, потому и убивают нещадно…
Некоторое время все сидели в молчании, только желваки ходили под кожей.
– Ничего, одолеем и эту напасть, – промолвил отец Велимир, – коли память свою сохраним о богах, предках, о людях наших, – жрец кивнул на свежий курган, – коли сумеем передать её потомкам…
На небе догорала вечерняя Заря, пора было собираться в дорогу. Когда готовились отъезжать, Жилко подошёл к Рябому и о чём-то тихо сказал.
– Веди! – Рябой махнул рукой остальным и первым последовал за отроком, который зашагал по тропе, уводящей в лес. Обоз и всадники двинулись за ними. Отъехали недалече и спустились к реке. Становилось уже совсем темно, Жилко пристально вглядывался в обрывистый берег, из которого торчали корни деревьев, наконец определил:
– Тут…
Четверо мужчин с трудом отвалили огромное сухое корневище и сбросили его вниз. Туда же полетели камни, куски дёрна и ветки. Когда сняли тяжёлую деревянную заставу, пришлось зажечь факелы, предусмотрительно заготовленные тут же, у входа в пещеру. В их свете открылся проход, ведущий в небольшую "залу". Видимо, много лет окрестные жители брали здесь глину, прорыв глубокие ходы и целые помещения. Но теперь вся штольня была превращена в продовольственный склад, занятый кулями, коробами, бочонками и туесами со всякими припасами, предусмотрительно спрятанными людьми из селения Жилко на всякий непредвиденный случай. Теперь их больше нет. Бездыханные тела улеглись сегодня на вечный покой под земляным курганом, а души унеслись в Сваргу и радуются теперь, видя, что плоды их нелёгких трудов не пропали даром, а спасут от голода других людей, помогут мужчинам не ослабеть рукой и защитить таких же, как они, женщин, детей и стариков в часы беды и опасности.
"Как всё связано в мире – Жизнь и Смерть, – думал Светозар, вместе с другими перетаскивая припасы на повозки, где баба Ганна сноровисто ворочала и укладывала их плотнее. – Человек может и после смерти своей продолжать убивать живых либо, напротив, стать им защитой и помощью…"
Внутри пещеры стоял Жилко и передавал кули, поясняя, что в них находится. От людей, освещённых факелами, падали длинные призрачные тени, и уставшему за трудный день Светозару почудилось, что это ушедшие в Навь родичи и односельчане протягивают Жилко оттуда, из темноты, свои корзины и мешочки.
Возвращались уже ночью. Тяжело гружённые, ехали медленно, дремля на ходу. Короткая ночь минула быстро, и, когда бог Росич пролился в травы, стало светать. Светозар проснулся из-за того, что телега остановилась. Впереди он увидел Рябого, который предостерегающе поднял руку, к чему-то прислушиваясь. Светозар тоже навострил уши, но, кроме привычных пересвистов лесных птиц, ничего не определил. Ещё один знак Рябого – и телеги съехали в кусты, а люди затаились в высокой траве. Только теперь стал различим приближающийся шорох, и Светозар в очередной раз подивился острому слуху охотника.
Вскоре на лесной дороге показались пятеро всадников, ехавших спокойно и уверенно. Кто эти люди? Может, княжеские дружинники, одни из тех, что уничтожили селение Жилко? Все напряглись в ожидании. Всадники приблизились. Их вид показывал бывалых в ратном деле людей: движения точны и размеренны, чувствовалось, что каждый из них готов немедля пустить в ход своё оружие, которым они были обвешаны. Одежда, лошадиная сбруя – всё было прочно и ладно пригнано.
Внимание Светозара привлёк коренастый воин с бритой головой, которую украшал чёрный с проседью оселедец. В левом ухе блестела серьга, а на поясе висели два кривых меча – по одному с каждого бока. Юноша проникся невольным уважением к неизвестному всаднику, зная, что только весьма умелые воины владеют искусством двуручного боя. Кольчужная рубаха, матово поблёскивая в лучах восходящего солнца, облегала мощные плечи незнакомца. Широкая, под стать ладони, рукоять засапожного ножа торчала из левого голенища, за спиной виднелся лук и колчан со стрелами. Перед самой лукой седла на вороном боку коня висела ещё какая-то плоская сума.
Всадники сразу же заметили свежий след телег, и трое из них свернули в кусты чуть дальше, а два других приблизились прямо к затаившимся Светозару и Жилко. Светозар успел разглядеть, что из плоской сумы у колена всадника торчали тонкие рукояти метательных ножей. В этот момент трое обнаружили спрятанную повозку.
– Стерегись, Микула! – крикнул один из них, с боевым топором на поясе. – Тут чьи-то лошади и телега!
В то же мгновение из-за густой орешины возник Рябой со своим охотничьим самострелом, направленным в голову ратника, названного Микулой.
– Не двигайся! – велел охотник. – И соратникам своим скажи, чтоб не баловали! Самострел мой верный бьёт без промаха, а друзья, что в кустах да на деревьях хоронятся, концами калёных стрел жизнь каждого из вас стерегут!
Рябой напускал туману для острастки: самострел имелся только у него одного, и, хотя беглецы превосходили незнакомцев втрое, вооружены они были слабовато, о чём чужаки, конечно, знать не могли.
Микула никак не выказал беспокойства или растерянности. Он так же невозмутимо оглядел качающиеся ветки и кусты, где люди Рябого окружали незнакомцев тесным колом, потом обратился к охотнику:
– Хто такие будете, хлопцы, и шо вам од нас надо? – спросил он мягким южнорусским говором. – Коли вы лихие люди и грабить нас надумали, то у нас ни золота, ни серебра нету…
Так они впервые встретились с Микулой. Хорошо, что обе стороны проявили выдержку и сгоряча не пустили в ход оружие. Вскоре выяснилось, что Микула с тремя друзьями бежал из острога, куда они были брошены для ожидания наказания за невыполнение княжеского наказа сжечь дотла три деревни у Большого шляха. Охранявший их дружинник бежал вместе с ними.
– Мы с князем Святославом именем Перуна и хазар, и греков били, а теперь во имя греческой веры своих же людей класть должны? Не бывать сему, не пойдём против совести! – выразил общее мнение один из друзей Микулы.
Присутствие опытных воинов в отряде было неоценимым. Нынешняя беспокойная жизнь заставила каждого из них – будь он пахарь, скорняк, кузнец, гречкосей или плотник – становиться ещё и воином, как это случалось с их пращурами сотни и тысячи лет назад, когда перед лицом врага люди становились не просто вооружённой чем попало толпой, а стройными десятками, сотнями и тысячами, где каждый знал своё место в боевом строю. И не зря чужеземцы с завистью говаривали: "На Руси что ни мужчина, то воин!"
Дружинники занялись обучением людей.
Светозар быстро сдружился с малоразговорчивым Микулой. Сколько лет он имел от роду, было непонятно, может, три десятка, а может, и пять. Силой обладал недюжинной, но никогда ею не хвалился. Из-за немногословия, умения и рассудительности Микулу уважали и прислушивались к его вескому слову.
Беженцев всё прибывало, и скоро это был уже довольно большой отряд. Приходили семьями и поодиночке, вели скотину: коров, быков, коней, везли на повозках нехитрый скарб, детей и овец, которые не могут бегать быстро и далеко. Пришлось собрать на одной из стоянок общее Коло и выбрать старших и воеводу, потому как без порядка в таком походе не обойтись.
Воеводой единогласно выбрали Микулу. Он поделил людей не по десяткам, а по общинам – кто откуда пришёл, так было сподручнее, а каждая община выбрала себе старшего. Всего насчитывалось около двух сотен людей, из которых боеспособных мужчин было восемь десятков. Старшим кудесником, само собой, провозгласили отца Велимира. Также были утверждены костровые, конюшие, пастухи, молочницы, заготовители дров и сена, каждому была определена обязанность в общем деле. Так было намного легче, не создавало сутолоки и лишних хлопот.