Прибытие поезда в столицу ожидалось утром 22 ноября, но точное время держалось в строгом секрете. Войска гвардии и Петербургского гарнизона выстроились на платформе Николаевского вокзала и, образовав широкий коридор, протянулись по Невскому и дальше, вплоть до Зимнего дворца. Было холодно, дул резкий секущий ветер, но все стояли и ждали. Поезд прибыл только в одиннадцатом часу.
Царь не пожелал, чтоб встреча носила торжественный характер, и, пройдя через вокзал на площадь, сел в карету, велел гнать галопом. Карета с конвоем мчалась между шпалерами войск.
В Зимнем все было приготовлено к пышной встрече монарха. В дворцовую церковь уже прибыл петербургский митрополит, чтоб отслужить молебен о благополучном возвращении государя.
Когда граф Адлерберг доложил, что все собрались в церкви, царь скорчил болезненную гримасу:
– Не надо… Пусть придут сюда.
Молебен поспешно отслужили в небольшой приемной перед кабинетом, и Александр сразу же прошел к Юрьевской.
– Что с вами, мой дорогой повелитель? – ласково взяв его за руку, спросила Юрьевская.
– Меня гнетет недоброе предчувствие, Кэти. Всю дорогу мерещилась эта казнь. Устал я, милая. Тени висельников неотступно стоят перед глазами.
2
С арестом Михайлова как-то само собой, без назначений, без выборов, а лишь в силу глубокого уважения, всеобщего восхищения его волей, отвагой, страстностью Желябов сделался общепризнанным вождем партии.
В начале декабря, когда царь, обосновавшись в Зимнем, как в крепости, почувствовал себя уверенно и даже начал делать выезды, Желябов собрал техников "Народной воли", чтоб разработать план нового, восьмого и, как все надеялись, последнего покушения.
На совещание, кроме Исаева и Кибальчича, был приглашен морской офицер Суханов, служивший в Кронштадте и хорошо знавший минное дело.
Это был статный моряк с маленькой русой бородкой и кроткими голубыми глазами, в которых как бы отражалась его душа. В нем не было ни кичливости, ни позерства, которыми отличались молодые флотские офицеры. Сдержанный, сосредоточенный, он располагал к себе приветливостью. Несмотря на кажущуюся мягкость характера, Суханова отличали твердость во взглядах и уверенность в поступках.
Эти качества Суханова еще в Крыму, несколько лет назад, заметил и оценил Желябов. Когда они встретились в Петербурге, Желябов вовлек его в революционную борьбу и помог ему сплотить в боевую группу нескольких военных моряков. Теперь Суханов был членом Исполнительного комитета и военной организации "Народная воля". Как минер, он мог оказать неоценимые услуги.
Желябов, сообщив, что царь возобновил по воскресеньям выезды в Михайловский манеж на разводы войск, высказал предположение, что с ним лучше всего расправиться в одну из таких поездок.
Собравшиеся согласились.
– Я вас прошу, друзья, высказаться, какое оружие вы считаете для казни тирана более удобным и надежным?
Первым слово попросил Исаев.
Поднявшись над столом, он взъерошил и без того пышную шевелюру.
– Я считаю, что мы должны применить наше новейшее оружие – метательные снаряды. Мы с Николаем Кибальчичем произвели десятки опытов, и не было случая, чтоб самовоспламенение отказало. Всегда одна из трубочек разбивается и фитиль вспыхивает. Метательные снаряды, будем их называть для краткости бомбами, – оружие никому не известное, и потому оно не привлечет внимания охраны. В этом его первое преимущество. Второе преимущество в том, что бомба обладает большой разрушительной силой. И наконец, третье – если мало будет одной бомбы, можно тут же метнуть вторую. Конечно, мы неизбежно понесем потери в людях – метальщики пойдут на верную смерть, но и тирану будет нанесен смертельный удар.
– Хорошо! Садись, Григорий, – сказал Желябов и повернулся к Кибальчичу. – Каково твое мнение, Николай?
Кибальчич откашлялся. Он всегда чувствовал неловкость и смущение, когда его просили высказаться о работе, в которой была доля его труда.
– Собственно, я не знаю, какое средство в данном случае будет лучше и надежней, – заговорил он неторопливо, как бы обдумывая каждое слово. – У нас есть опыт с закладкой мин, с устройством подкопов. Но тут мы, к сожалению, по разным причинам терпели неудачи. Опыт со стрельбой из револьверов, как правило, кончался полным провалом. Это оружие несовершенно. И хорошо, что о нем не стоит вопрос. Однако нам известен случай, когда еще более примитивное оружие привело к желательным результатам. Все вы помните, как Степняк-Кравчинский заколол шефа жандармов Мезенцева простым кинжалом и даже успел скрыться.
– Царь не Мезенцев. Тут дело сложней, – сказал Желябов.
– Я понимаю… Поэтому, не осуждая такое грозное оружие, как мина, я бы настаивал все же на применении метательных снарядов. Думаю, они себя вполне оправдают.
– Хорошо, спасибо! Что скажешь ты, Николай Евгеньевич? – обратился Желябов к Суханову.
– Я, господа, имел возможность ознакомиться недавно с устройством метательного снаряда и нахожу это оружие отличнейшим, – заговорил Суханов четко по-военному. – Я искренне восхищен талантливым решением труднейшей задачи самовзрывания. Однако прошу меня извинить за то, что позволю себе высказать некоторые опасения. Во-первых, метательный снаряд в силу своего назначения не может быть слишком тяжел. Ведь его нужно метнуть под карету. Следовательно, он способен вместить в себя весьма ограниченное количество гремучего студня, а царская карета, надо полагать, имеет защитные устройства от пуль и малых мин. Поэтому мне думается, что надежней было бы, если царь поедет в карете, – устроить подкоп и применить мощную мину. Если же можно бросить снаряд царю под ноги, тогда – другое дело! Настаивая на закладке мины, я все же высоко оцениваю метательные снаряды, считаю их выдающимся изобретением нашего времени и в других условиях отдаю им полное предпочтение.
Суханов сел. Все переглянулись, ожидая, что скажет Желябов.
– Благодарю вас, друзья. Благодарю! – Желябов задумался. – На этот раз у нас не должно быть промаха. Поэтому я предлагаю применить все оружие, каким мы располагаем. Заложим мину на пути следования тирана, а поблизости расставим метальщиков с бомбами. Если мина царя не убьет, в ход будут пущены метательные снаряды. А если и метательные снаряды не разорвут его на куски – я сам брошусь к карете и прикончу его кинжалом…
3
Наблюдатели из студентов и агентов Исполнительного комитета, в число которых входили Стрешнев и Лиза Осокина, установили несколько маршрутов, которыми ездил царь по воскресеньям в Михайловский манеж и возвращался обратно.
Распорядительная комиссия нашла, что мину целесообразнее заложить на Малой Садовой, так как здесь царь проезжал чаще всего.
С этой целью на Малой Садовой было арендовано полуподвальное помещение в доме графа Менгдена, где под видом купеческой четы поселились члены Исполнительного комитета Якимова и Богданович под фамилией Кобозевых.
Степенный, дородный Богданович носил пышную рыжеватую бороду и действительно походил на купца. Его прошение о разрешении открыть в доме Менгдена "торговлю сырами" не вызвало возражений со стороны властей. И вскоре на доме Менгдена появилась витиеватая вывеска "Торговля сырами купца Е. Е. Кобозева".
Как только Богданович и Якимова поселились в доме Менгдена и открыли торговлю, их квартира стала конспиративным центром. По вечерам сюда сходились члены Исполнительного комитета Исаев, Баранников, Суханов, Тригони, Колодкевич. Когда запирались наружные двери, в лавке начинались работы по подкопу. При свете свечей гости и сам хозяин работали: долбили, копали неподатливую землю и в мешках относили в подсобное помещение, ссыпали в пустые бочки. Устав, ложились на часок, а потом, сменив товарищей, снова продолжали работу, пока не наступало время открывать давку.
Однажды ночью, когда в подкопе работали худенький вихрастый Исаев и широкоплечий здоровяк Богданович, Якимова привела гостя. Он был в надвинутой на глаза шапке, нижнюю часть лица по самый нос закрывал толстый вязаный шарф,
Богданович, увидев чужого человека, замешкался в подкопе, соображая, как лучше вывернуться. "Если полиция – скажу, что роем погреб нового типа – будем строить морозильные шкафы". Эта мысль несколько ободрила его. Он неторопливо вылез, отряхнулся, колючим взглядом скользнул по рослой фигуре незнакомца:
– Чем могу служить?
– Да ты что, меня за околоточного принял?
Голоса Желябова нельзя было не узнать. Обрадованный Богданович бросился его обнимать.
– Ну что, далеко ли прошли? – спросил Желябов.
– Аршин десять, если не больше. Аннушка, посвети.
Якимова подошла с лампой.
– О, да у вас тут, как в штольне. А, Гриша! Вылезай, дружище, тебя-то мне и надо.
Исаев вылез, поздоровался.
Желябов еще раз заглянул в подкоп:
– Отлично! И крепления надежные, и сухо. Помню, в прошлом году вели подкоп под железную дорогу – там сочилась вода и приходилось ползать по-пластунски.
– Научились. Теперь копаем по всем правилам, – усмехнулся Богданович.
– Есть у вас еще кто-нибудь из комитета?
– Колодкевич спит в столовой, остальные ушли.
– Разбуди, Аннушка, Колодкевича и зови всех в комнату. Надо посоветоваться, – сказал Желябов.
– Сейчас, сейчас. Проходите, друзья. У меня самовар горячий.
Скоро все пятеро пили чай и закусывали различными сырами.
– Как я понимаю, вы прошли третью часть подкопа? – сказал Желябов. – Сколько вам еще потребуется времени?
– К середине февраля закончим, – за всех внушительно пробасил Богданович.
– Это бы славно, друзья. А я из рабочих дружин отобрал шесть добровольцев в метальщики – парни на подбор. Орлы! Некоторые уже побывали в деле, когда казнили шпионов. Уверен, из них ни один не дрогнет.
– Я думаю, что и студентами пренебрегать не следует, – сказал, протирая очки, Колодкевич. – Есть самоотверженные люди.
– Я не против, – согласился Желябов.
– Очень просятся Гриневицкий и Рысаков. Как вы смотрите на это?
– Я за Гриневицкого.
– И я.
– И я тоже, – почти разом сказали Исаев, Якимова и Богданович.
– С Рысаковым бы следовало повременить, – рассудительно заговорил Колодкевич, – по-моему, он человек настроения. Иногда отважен и смел, а другой раз хандрит… В нем какая-то неуравновешенность…
– Его испытывали на важных поручениях, – сказала Якимова, – он перевозил типографский станок.
– И все же я бы просил повременить, – настаивал Колодкевич.
– Хорошо. Зачислим в кандидаты, – заключил Желябов. – На днях с метальщиками займется Кибальчич. Он обучит их обращению со снарядами, покажет, как следует бросать. А вас, друзья, прошу хоть на недельку отпустить Исаева. Знаю – тяжело вам, но что делать… Надо кому-то помочь Кибальчичу в приготовлении динамита. Ведь вы знаете, что из канала нам так и не удалось выловить гуттаперчевые подушки… Вместо Гриши я буду помогать вам.
– Я считаю, друзья, что Гришу можно отпустить. Замена вполне достойная, – усмехнулся Богданович. – Как хозяин, я предпочел бы Андрея. Он же бывший крестьянин и, наверное, будет копать за троих.
Все расхохотались.
– А когда же к делу, Андрей? – спросил Колодкевич.
Желябов заглянул в книжечку:
– Если вы закончите к пятнадцатому февраля, – мы не успеем. У нас не будет времени на установку мины. Следовательно, покушение состоится двадцать второго февраля или первого марта.
– Это твердо?
– Да! Если будет готов подкоп.
– Тогда, друзья, за работу! – воскликнул Колодкевич.
– За работу! – повторил Желябов. – Я тоже иду с вами.
4
Новый, 1881 год друзья встречали вместе. Собралось человек тридцать. И хотя еще свежи были воспоминания о гибели Квятковского и Преснякова и остро ощущалось отсутствие жизнерадостного, чуткого, всеми любимого Александра Михайлова, решено было в этот вечер забыть все и веселиться.
– Друзья! – поднялся с рюмкой Желябов. – Милые, славные, дорогие товарищи! Я предлагаю по традиции выпить за старый, уходящий в вечность год. Он был трудным для нас – партия понесла тяжелые потери, но он был и годом немалых завоеваний. "Народную волю" теперь знает весь мир. Наши удары потрясли царский трон. Пред нами трепещет всесильный тиран, и нет сомнений, что в новом году, и может, совсем скоро, мы уничтожим его и разорвем цепи рабства и деспотизма, окутавшие нашу Родину.
В уходящем году о наших славных делах узнали в народе, и тысячи горячих сердец потянулись к нам со всех концов империи. В Петербург приезжают десятки молодых людей, готовых отдать свои жизни для революционной борьбы. Приезжают депутаты от групп "Народной воли", созданных во многих городах. Старый год сплотил и закалил нас в смертельной борьбе в грозную революционную силу. Так выпьем же за уходящий и пожелаем, чтоб новый год был для нас более счастливым.
Все поднялись, чокнулись и выпили торжественно.
– А теперь, друзья, прошу веселиться! – крикнул Желябов и, привычным жестом откинув назад длинные волосы, лихо запел:
Проведемте, друзья,
Эту ночь веселей!
И пусть наша семья
Соберется тесней!
Песню подхватили звонкие голоса. Все были молоды, жизнерадостны, всем хотелось отрешиться от трудной, полной опасности напряженной работы.
Вот смолкла песня, и Софья Перовская вдохновенно прочла Некрасова. Потом к висячей лампе подошел худощавый высокий блондин с пушистой бородкой и, близоруко щурясь сквозь очки, начал читать стихи из блокнота:
В глубине небес безбрежной
Даль светла и хороша.
И полна любовью нежной
Мира вольная душа.
Так умчимся ж, братья, смело
В мир небесной красоты,
Где свободе нет предела
В царстве света и мечты.
Унесемся в переливы
Блеска огненных миров,
Пролетим сквозь все извивы
Междузвездных облаков.
Звезды пусть семьею тесной
Окружают нас вдали,
Улетевших в мир небесный
С обездоленной земли.
– Браво! Браво! – крикнул все время молчавший Кибальчич. – Просим еще!
Поэт прочел еще несколько стихов о звездах и сел рядом с Кибальчичем. Потом пела Ивановская, и строгая, с красивыми черными глазами Вера Фигнер вдохновенно читала Лермонтова.
Желябов следил, чтоб никто не грустил в этот вечер. Он подошел к приунывшей Якимовой и нежно положил ей руку на плечо:
– Что приуныла, Аннушка?
– Нет, ничего, я слушала и задумалась…
– Полно, полно, голубушка. Сегодня должны быть все веселы. Я знаю, ты хорошо поешь вятские частушки, ну, встряхнись.
– Не знаю, давно не пела…
– Ерунда. Тут все свои, – и, хлопнув несколько раз в ладоши, Желябов объявил Аннушку…
Увидев, что Кибальчич углубился в блокнот со "звездными стихами", он незаметно подошел, присел рядом:
– Ну что, друг, о чем задумался?
– Знаешь, Андрей, меня очень заинтересовали эти стихи. Поэт мечтает о звездах. Это заманчиво, смело. Люди должны стремиться за пределы Вселенной в неизведанные миры…
– Да, конечно, Николай, это замечательно. Но прошу тебя, на время спустись на землю. Сегодня нельзя предаваться раздумьям. Хочешь сплясать русскую?
– Что ты, Андрей. Я не умею ни плясать, ни танцевать.
– Тогда учись у меня, – рассмеялся Желябов и, подмигнув Тетерке, снял пиджак и, расстегнув ворот белой вышитой косоворотки, церемонно поклонился Людочке, приглашая ее сплясать. Та вскочила, счастливо заулыбалась.
Тетерка заиграл плясовую, а Якимова, хлопнув в ладоши, голосисто запела в такт музыке:
Калинка, малинка моя,
В саду ягода малинка моя.
Желябов громко топнул и залихватски пошел выделывать замысловатые коленца.
Людочка, помахивая платочком, дробно стуча каблучками, то плыла лебедкой, то порхала бабочкой.
Все встали со своих мест, образовав круг, и, подпевая Якимовой, хлопками подбадривали плясунов.
Если б в это время нагрянули полицейские, они бы смущенно удалились. Да и кто мог подумать, что так беззаботно, так самозабвенно умели веселиться грозные террористы.
Но вот часы забили двенадцать.
– Братья, друзья, товарищи! – крикнул Желябов. – Прошу наполнить бокалы – наступает наш час.
Все столпились у стола.
– За грядущий восемьдесят первый, который должен принести Родине свободу и счастье!
– Ура! – раздалось в ответ.
– Поклянемся же, братья, быть до конца верными народу и честно исполнить свой долг.
– Ура! – дружно ответили собравшиеся.
5
Для Кибальчича новый год начался, как и прошлый, с упорной, изнурительной работы. Он, не желая жить на средства партии, все еще продолжал сотрудничать в "Слове" и вел отдел рецензий в "Новом обозрении". Кроме того, приходилось трудиться над приготовлением гремучего студня и других горящих и взрывчатых смесей для метательных снарядов и черного динамита для мины.
Раздумья над летательным аппаратом, так увлекавшие его, опять пришлось отложить на неопределенное время.
В пятом январском номере "Народной воли" была наконец опубликована его статья "Политическая революция и экономический вопрос". Статья имела большой успех, и от Кибальчича ждали новых материалов "Народная воля" и начавшая регулярно выходить с декабря "Рабочая газета". Он был занят и днем и ночью.
Работа хотя и утомляла его, но Кибальчич был доволен и рад, что у него не было свободного времени. Всякий раз, как оказывалась передышка в делах, он невольно начинал думать о Лизе. Ему хотелось хоть на мгновение увидеть ее. После того как Лиза выполнила важное поручение по наблюдению за выездами царя, она волей-неволей приобщилась к революционной борьбе. И Кибальчичу стало казаться, что, если она станет агентом Исполнительного комитета, устранятся почти все препятствия на пути их сближения.
Рассуждая так, Кибальчич вспоминал Сергея Стрешнева, и опять его отношения с Лизой представились ему сложными, запутанными, неразрешимыми…
Подошел февраль, а дело с подкопом на Малой Садовой продвигалось медленно. Причиной тому были новые потери: 26 января полиции удалось схватить Колодкевича и Баранникова. А на квартире Баранникова попал в засаду Клеточников, работавший в Третьем отделении и охранявший партию от полицейских облав. Планировать покушение на 22-е было бессмысленно.
Исполнительный комитет, обсудив и взвесив все обстоятельства, утвердил новый срок – 1 марта. Ha этом же совещании, по представлению Желябова, были одобрены и утверждены кандидатуры четверых метальщиков-добровольцев.
В середине февраля на конспиративной квартире на Тележной состоялось инструктивное совещание метальщиков, созванное Желябовым.
Кибальчич, придя последним, увидел за столом Желябова, хозяина квартиры Саблина – высокого чернобородого, с энергичным лицом, и четверых незнакомых, которых ему тут же представили.
Один из них, кудрявый, с большими серыми глазами и округлым лицом, казался совсем юношей. Кибальчич: вспомнил, что видел его на сходках, и даже вспомнил кличку "Котик". Знакомясь, тот встал и, протянув руку, твердо сказал:
– Михаил Михайлович. – И шепотом: – Гриневицкий.
Второй, огромного роста, широкоплечий и мешковатый, крепко стиснув худую руку Кибальчича, пробасил:
– Рабочий из боевой дружины, Тимофей Михайлов.