- Браво, браво, Эммхен! Да покрепче, несмотря на то, что он так кудряво рассыпается. Нет, господа рыцари, вам уж нынче девушки не верят ни на золотник.
Эмма с неподдельным старанием крепко привязывала своего пленника, смотревшего на нее глазами, полными любви и восторга.
- Лентой, фрейлейн Эмма, а как крепко привязали вы меня к себе. Теперь прошу у вас одной милости за раскаяние - не отвязывайте меня.
- И стерегите сами неотступно своего пленника. Не так ли? - спросил со смехом фон-Ферзен. - О, я знаю, - продолжал он, - пленник тогда не только не уйдет, но и не тронется с места, как пригвожденный.
Фон-Доннершварц, ревнивым взглядом созерцая всю эту сцену, наконец не вытерпел:
- Нет, черт возьми! Вы все не правы. Ну, что это за наказание? Оно придает ему лишь желание еще раз провиниться, а по-моему - отослать его к конюху и познакомить спину его с кнутом, а потом посмотреть: будет ли он таким приверженцем вашего дома, как говорит. Поверьте, это лучшая проба.
Выпалив эту тираду, Доннершварц глупо и самодовольно улыбнулся.
Бернгард вспыхнул, но, подавив гнев свой, с презрением взглянул на него.
- Кнут конюха пришелся бы как раз по вашей широкой спине, рыцарь! Вы, вероятно, метили в себя и лишь ошибкой попали в другого.
- Я никогда не промахиваюсь и называюсь рыцарем гораздо прежде чем вы, а потому, кто в этом сомневается, я могу доказать на деле. На бойне молотом, а не в кругу благородных рыцарей.
- Черт возьми, смотри, чтобы меч мой не вырвал с корнем дерзкий язык твой…
- Прежде я заклеймлю тебе на лбу или на крючковатом носу твоем имя подлеца и разбойника, чтобы рука искренних рыцарей не осквернилась твоей кровью.
Доннершварц задрожал от злобы и бросил железную вызывную перчатку к ногам Роберта.
Эмма задрожала от страха и побледнела.
- Вы перешли границы, - вступился фон-Ферзен. - Хотя я и сам люблю, кто меняет жизнь на честь, но властью хозяина попрошу вас теперь прекратить эту сцену… Видит Бог, это в наше время не бывало…
- Хорошо, я еще увижусь с ним и мы расквитаемся! - проворчал Доннершварц, сверкая глазами.
- Простите меня, фон-Ферзен, и вы, фрейлейн Эмма, - начал Бернгард. - Я так разгорячился, но, поверьте, драться бы не стал, иначе я рискнул бы получить вызов от всех благородных рыцарей за унижение нашего ордена - ломать копья с каким-нибудь мясником! Если он хочет, мой оруженосец накажет его вместо меня.
- Разведите нас… я не оглох, чтобы… чтобы… - повторил Доннершварц и вдруг громко чихнул и замолк.
Эмма между тем, по знаку отца, освободила Бернгарда и, все еще не оправившись от испуга, печально отошла к окну.
Роберт был смущен, любовь, ненависть, презрение попеременно волновали его душу. Он молча стал ходить по комнате, как бы собираясь с мыслями. Фон-Доннершварц исподлобья поглядывал то на него, то на Эмму.
Ферзен что-то чертил мелом по столу.
Наступило общее молчание. Его прервал хозяин.
- Что, любезный Роберт, нет ли чего нового?.. Знаешь ли ты цель моего вызова рыцарей?
- Я узнал ее от вашего герольда… и поспешил.
- Благодарю… Да, русским духом запахло… Знать, у меня, старика, злейшие и исконнейшие враги мои хотят вырвать последнюю искру жизни.
- Зачем печальные мысли? Мы защита нашему замку, только послушайтесь любви нашей, остерегайтесь… Расставьте всех рейтаров в окруженных лесах и на дорогах и приготовьте отпор. Мои вассалы теперь уже галопом несутся сюда.
- Черт возьми, - прервал его Доннершварц, - не дождаться ли нам, пока замок займут толпы бродяг. Кто боится измять свои латы и истоптать серебряные подковы у лошади, того мы защитим встречей нашей с незваными гостями, но добычей не поделимся с ним. Так мы условились с фон-Ферзен и, черт возьми, кто помешает нам своими ребяческими советами исполнить прямое рыцарское дело!
- Где тебе думать о прямизне, когда ты все качаешься! Не на словах показывают себя, господин бутыльный рыцарь, а на деле, с оружием, а оно у тебя все заржавело, - заметил Бернгард.
Доннершварц только что хотел ответить, как вдруг Эмма, стоявшая у окна, дико вскрикнула.
Все бросились к ней и стали расспрашивать ее о причине испуга.
Эмма не могла ответить, только показывала в окошко.
Все взглянули по этому направлению и увидели статного юношу, которого несла по двору бешеная лошадь. Он сидел прямо и, казалось, спокойно, натянув на руки удила туго, как струны, и крепко обхватив бока сильного животного ногами. Несмотря на это, лошадь закусила удила, то расстилалась под ним на бегу, то вдруг останавливалась, или сворачивала в сторону, или вихрем взвивалась на дыбы, стараясь сбросить с себя всадника.
Но последний был как будто бы слит с нею из одного вещества и, взмахивая сильной рукой, поминутно стегал ее по голове нагайкой.
- Это мой Гритлих объезжает дикую лошадь, которую мне прислали недавно из Нотебурга. Четыре сильные конюха насилу довели ее, а он один управляется с нею. Браво… Браво…
Фон-Ферзен глядел в окно и хлопал в ладоши.
- Черт возьми! Удал же управляться с лошадьми, - проворчал Доннершварц.
- Молодец, точно привинчен к седлу! - с неподдельным восторгом воскликнул Бернгард. - Точно рыцарь! Он достоин им быть.
Он впился глазами в всадника и следил за каждым его движением.
Эмма между тем схватила за руку отца своего и еще громче вскрикнула, когда лошадь, вытянув шею, взвилась на дыбы и чуть не опрокинулась назад вместе с всадником.
Молодая девушка, видимо, не могла выносить далее этого зрелища и, быстро отскочив от окна, стремглав бросилась из комнаты.
Мужчины в недоумении переглянулись между собою.
VIII
Гритлих
Гритлих между тем, оправясь от стремительного прыжка лошади, закричал Гримму, чтобы он отпер поскорей задние ворота, и когда последний боязливо, но с коварной улыбкой исполнил его желание, он собрал все силы, направил лошадь прямо в ворота, выскочил в поле и вмиг исчез из виду, как дым, разнесенный порывом ветра.
Доннершварц наклонился к фон-Ферзену.
- Видите ли вы, что Гритлих не ваш пленник, а вашей дочери? Видите ли, что я прав, - чтобы его разнесла лошадь по кустам, а вы нет, потакая бродягам?
- Да отстань, знаю, вижу… и сегодня все решу! - отвечал вслух фон-Ферзен.
Эмма вбежала опять. Ее кудри были беспорядочно разбросаны по бледному лицу.
- Папахен! Она умчала его, - воскликнула она, бросаясь на шею отца, - а кругом замка ров с водою, мост не поднят. Бедный Гритлих.
Она зарыдала.
- Что ты, что ты, резвая моя козочка? Успокойся! - увещевал ее отец.
Но Эмма только дико взглянула на него, как бы к чему-то прислушиваясь.
В это время загремели перекладины подъемного моста, она встрепенулась и с силою рванулась из рук отца, несмотря на то, что он так сжал ее руку, что помял на ней золотую браслетку; и выскочила из комнаты.
- Послать за ним, за ней!.. Побежим на подзорную башню взглянуть с нее на удальца, - заговорили присутствующие.
Вошедший герольд остановил их намерение.
- А, Штейн! - воскликнул фон-Ферзен. - Ну, что скажешь?
- Русские подвигаются все ближе и ближе, благородный господин. Они теперь находятся только на день езды отсюда. Их провожает дым пожарищ.
- Как, ужели никто из наших соседей не дал им еще достодолжного отпора? Где же они рыскают или спят, непробудные винные исчадия? - быстро и гневно спросил Бернгард.
- Я видел их, благородный рыцарь, на перелет стрелы от нашего замка. Они сели завтракать. Их много, и они вооружены крепко.
- Что же медлят они? - закричал фон-Ферзен, топнув ногою. - Русские жгут земли наши, а они пьют.
- Как и мы! - вставил Доннершварц, глухо ухмыляясь.
Бернгард пожал плечами.
- Нет, видит Бог, этого в наше время не бывало! Вот распоряжения нынешнего гроссмейстера! Вот храбрость нынешних рыцарей! Свидетель Бог, не так было в наше время, - продолжал фон-Ферзен.
- Не всех обижайте!.. Мой меч свернет также головы, - заговорил было Доннершварц.
- Всем бутылкам моим, - отвечал фон-Ферзен. - Что же ты ожидаешь и не едешь отыскивать наших шатунов? Или боишься встречи русских и их угощенья?
Доннершварц тупо глядел на него и не находил ответа, а Бернгард заметил оскорбленным тоном:
- Фон-Ферзен, порукою ничем незапятнанная честь моя, мы не выдадим вас врагам. Если вы сомневаетесь, да судит вас совесть ваша.
- Да, да, смейтесь, сколько хотите, - заговорил Доннершварц, - пусть я пролью за вас не кровь, а вино, но… но…
Он не сумел договорить.
- Простите меня, - сказал старик, - я по горячности вас обидел…
В комнату снова вбежала Эмма и радостно воскликнула:
- Едет, едет!.. Мой Гритлих цел и невредим… Он справился с лошадью… посмотрите.
Она указала в окно на лошадь, покрытую пеною и возвращающуюся домой с повисшими ушами.
Фон-Ферзен прервал свою дочь:
- Вот кстати. Вот кто загладит обиду мою! - заговорил он, указывая на дочь. - Рыцари, дети благородной стали! Вот вам награда. Кто более скосит русских голов с их богатырских плеч, тот наследует титул мой, замки и все владения мои и получит Эмму.
- О, для таких наград я не пожалею руки своей! - воскликнул Доннершварц.
- Последнее обещание, - заметил Бернгард, - лучший перл из всех сокровищ ваших. Я не хвалюсь, но для нее умру хотя тысячу раз ужасными смертями.
Он нежно взглянул на Эмму.
Ее щеки то покрывались ярким румянцем при взгляде на красивого Бернгарда, то смертельной бледностью, когда взор ее падал на неуклюжего Доннершварца. Она робко прижалась к отцу и сердце ее билось, как птичка, попавшаяся в силок.
Наконец она выбрала минуту и быстро вышла из комнаты.
- Итак, господа, мое слово свято, зарабатывайте обещанную награду!
- Она будет моей! - прорычал Доннершварц.
Бернгард не успел выразить в свою очередь надежду, как в комнату быстро вошел Гритлих в венгерском коротком костюме, обшитом шнурами. На ногах его были надеты зеленые сафьяновые полусапожки с красными отворотами и серебряными нашивками, на боку мотался охотничий ножик, на черенке которого была золотая насечка, в одной руке его была короткая нагайка, а в другой шапка с куньей оторочкой и мерлушьим исподом.
Он учтиво поклонился гостям и особенно почтительно фон-Ферзену.
- Браво, Гритлих, - воскликнул фон-Ферзен, - мы видели твою удаль. Ты достоин того, чтобы тебе носить шпоры.
Доннершварц не дал фон-Ферзену договорить, оттащил его в сторону и стал что-то нашептывать.
Бернгард дружески пожал руку Гритлиха и стал выхвалять его искусство, на что тот вежливо откланивался.
Вдруг фон-Ферзен жестом руки подозвал к себе юношу, пристально взглянул на него, погладил свою бороду и с усилием сказал:
- Гритлих, скоро у нас будет резня с земляками твоими.
- Очень сожалею, благородный господин мой, что соседи не живут мирно между сбою, - отвечал он выразительно.
Фон-Ферзен замолчал, видимо, не находя слов, но Доннершварц продолжал за него:
- Ты русский, следовательно должен убираться отсюда.
Гритлих с презрением взглянул на него, но не ответил ни слова.
- Слышишь ли, - продолжал Доннершварц, - господин твой приказывает тебе поскорей убираться из замка, пока рыцари не выбросили тебя из окна на копья.
- Как, разве вы нанялись говорить за него?.. В таком случае, я останусь глух и подожду, что скажет мне благородный господин мой, - твердым, ровным голосом отвечал Гритлих.
- К несчастью, это правда, - с дрожью в голосе произнес фон-Ферзен, - я люблю тебя, Гритлих, и ни за что бы не расстался с тобою, но все рыцари, защитники и союзники мои, требуют этого… Я отпускаю тебя.
Несчастный юноша низко опустил голову и стоял, как пораженный громом.
Все молчали.
- Ужели ты не любишь своей родины, так что возвращение в нее печалит тебя? - спросил после некоторой паузы фон-Ферзен.
- Родины! - с жаром воскликнул юноша. - Хотя я мало знаю ее и воспитан вами, но отдам за нее кровь мою. Я сильно привык к Ливонии и забыл мою родину, и за это Бог карает преступника.
Он остановился, но через минуту начал сквозь слезы:
- Нет, я прав, она отвергла меня: родители мои убиты палачами, которых я должен называть своими земляками, мы с нею квиты. Теперь для меня все равно: смерть для всех стелет одинаковую постель, хотя и в разной земле.
Он бросился в ноги фон-Ферзену и обнял его колени и стал умолять его не отпускать от себя.
Старик совершенно смутился, поднял юношу и не знал, что сказать.
Бернгард подошел к ним:
- Фон-Ферзен! Я беру его к себе. Где же сироте безродному скитаться теперь по обнаженным полям нашим? Пойдем, Гритлих, не унижайся, ты не того стоишь.
- Стой, стой, одно условие, - прервал его фон-Ферзен, обращаясь к Гритлиху, - останься с нами. Я разрешаю тебе это, поклянись клятвой рыцаря, что исполнишь наше желание. Поклянись на мече.
Старик обнажил меч и протянул его лезвием к юноше.
Гритлих положил руку свою на обнаженный меч и приготовился повторить слова требуемой от него клятвы.
- Клянись же, что ты отрекаешься от русского имени и будешь воевать с нами под нашими знаменами, которые разовьют над ними поголовную смерть, - начал торжественно старый рыцарь.
Пораженный Гритлих горько улыбнулся и снял свою руку с меча. Затем, гордо покачав головою, тряхнул своими кудрями и, не ответив ничего, пошел твердыми шагами из комнаты.
Вдруг он остановился и обернулся.
Фон-Ферзен догадался для чего и открыл ему свои объятия.
Неутешный юноша бросился в них со словами:
- Простите! Это уж слишком, благородный господин! - говорил он со слезами в голосе. - Я не могу совсем переродиться в ливонца, Русь мне родина - я сын ее, и будь проклят тот небом и землею, кто решится изменить ей. Небесное же проклятие не смоешь ни слезами, ни кровью.
- Милое дитя мое, Гритлих! Видит Бог, я не забуду тебя. После возвратись опять ко мне! - растроганным голосом заговорил фон-Ферзен и опустил в руку юноши кошелек, полный золотом.
Почувствовав эту подачку, Гритлих быстро отошел от старика, вытряхнул из кошелька золото, а самый кошелек положил за пазуху и быстро направился к двери, но здесь встретил его Доннершварц и загородил путь.
- Остановись! Дай обещание, что ты не наведешь на нас русских, не укажешь им ближней дороги к замку, или я сделаю так, что ты не ногами, а кувырком дойдешь до них.
- Этого еще недоставало, оскорблять меня таким гнусным, низким подозрением! - воскликнул юноша, и не успел Бернгард и фон-Ферзен кинуться к нему на помощь, как он ловким движением выбил щит у Доннершварца и, схватив его за наличник шлема, перевернул последний на затылок, а затем быстро вышел из комнаты.
Меч, брошенный наугад ослепленным Доннершварцем, не попал в ловкого юношу, а впился в стену и задрожал.
IX
Свидание
В роскошном, но запущенном парке фон-Ферзена, опершись на дорожный суковатый посох, стоял Гритлих.
Поздний вечер уже спускался на землю, и яркие краски багрово закатывающегося на запад солнца гасли мало-помалу. На небе медленно выплывал месяц, ныряя в облаках.
Юноша продолжал стоять неподвижно на одном месте и даже не замечал, как вокруг него все более и более сгущался ночной сумрак, как шумели в пустынном парке пожелтевшие деревья, колеблемые резким осенним ветром.
Он не отводил взгляда своего от замка, навеки прощаясь с этой второй своей родиной.
Почти все окна замка горели огнями, из них слышался какой-то гул, звон посуды и говор. Фон-Ферзен встречал все новых и новых гостей, рыцарей - своих союзников. Печальный юноша поднял взор свой к одному из верхних окон, задернутых двумя сборчатыми полосами занавесок, за которыми, как ему казалось, промелькнула знакомая ему фигура.
На дворе замка раздался заунывный колокол. Это был сигнал, поданный привратнику, что настало время запирать ворота и опускать подъемный мост. Цепи его загрохотали, на шпице башни заблестел фонарь, и все умолкло, только откуда-то раздавался вой собак, да ржали рыцарские кони, дрогнувшие от холода на привязи у столбов.
- Пора! - сказал самому себе Гритлих, но вдруг стал внимательно прислушиваться.
Мимо забора, за которым он стоял, кто-то как будто крался, один навстречу другому. Скоро он различил и узнал их голоса.
- Черт возьми, - заговорил один из кравшихся, фон-Доннершварц, - как темно и жутко бродить по здешним ущельям. Ты ли это, Гримм? Ну, кривой сыч, говори, что нового?
- Тс! Тише, - отвечал голос Гримма, - не шумите по двум причинам: во-первых, нас могут подслушать, а во-вторых, вы можете разбудить того удавленника, который завален вон тем камнем у красного колодца. Видите ли, что-то белеется. А дело наше приходит к концу. К вечеру, послезавтра, приготовьте рейтаров наших у западной башни, а до того расположите их в Черной лощине.
- Черт возьми! Уж я это слышал. Что же дальше?
- Поперхнись ты сам нечистым, - проворчал Гримм, - я вытащу фрейлейн Эмму, - продолжал он громче, - по лестнице, которую приставлю к ее окошку, завяжу ей рот и передам вам с рук в руки.
- Прекрасно! - заметил фон-Доннершварц. - То-то я насмеюсь над глупым стариком, жеманной его дочерью и над этим жиденьким хвастуном Бернгардом.
- Ради Бога, тише, благородный рыцарь! Я сам, признаюсь вам, ненавижу их всех от души, с тех пор, как отставной наш гроссмейстер обошел меня и сделал кастеляном замка мальчишку Штейна, своего стремянного, но, право, боюсь, подслушают нас и вздернут нас с вами на первую осину, обновив чьи-нибудь кушаки на наших шеях, - говорил Гримм, робко озираясь.
- Как? Меня? Рыцаря, носящего шпоры и меч, повесят на веревке, как бадью на лист, и оставят болтаться ногами и головою между землею и небом! Что ты! Образумься, старый Гримм.
- С тех пор, как вы захлебнулись было шлемом своим от рук Гритлиха, наш-то смотрит на вас не совсем милостиво и доверчиво.
- Черт возьми! Напомнил еще ты об нем! - закричал Доннершварц во все горло. - Если бы не ускользнул он, я бы вышиб из него душонку.
Зная, чем остановить своего бывшего хозяина, Гримм вдруг притворился испуганным, всплеснул руками и шепотом произнес:
- Посмотрите, камень шевелится, я как будто вижу посинелое лицо мертвеца и закатившиеся полуоткрытые глаза его! Прощайте. По чести скажу вам: мне не хочется попасть в его костяные объятия, а в особенности он не любит рыцарей. Помните условие, а за Гритлихом послал я смерть неминуемую; его подстерегут на дороге, лозунг наш "форвертс".
Гримм на цыпочках и ощупью стал пробираться домой.
Перепуганный насмерть Доннершварц пустился бежать во всю рыцарскую прыть. Скоро мрак скрыл их обоих от глаз Гритлиха. С другой же стороны замка послышался новый шорох.
Юноша стоял в изумлении как вкопанный.