– Сестрица наша, сердце не в силах скрыть той радости, что кипит в нем. Отрадно, что именно в день рождения великого князя дано мне лицезреть тебя, матушка, и твою прекрасную дочь. Ваше путешествие через половину Европы достойно самого щедрого вознаграждения! А сии безделицы – лишь малая часть оного!
"Безделицами" оказались ордена Святой Екатерины, украшенные эмалевым портретом мученицы и бриллиантом изумительно чистой воды. Статные дамы, которые все это время были за спиной императрицы, вышли вперед и, аккуратно взяв в руки сию немалую награду, прикололи их герцогине и Софии. Фике поразилась тому, какое облегчение отразилось на лице матери. Однако сейчас было не время вдаваться в расспросы – уж слишком торжественным был момент. И сама императрица, и ее приближенные были явно взволнованны.
Лишь поздно вечером попав в отведенные им покои, София смогла расспросить мать.
– Что это за награда, матушка? Отчего столь сильно взволновала она тебя?
– Дитя, это вторая по важности награда Российской империи. Утверждена она была самим Петром Первым.
Знак сей вручается только, слышите, дитя мое, только членам императорской фамилии!
– Но ведь мы же родственники, матушка…
– О, как же вы все-таки глупы, дитя! Теперь я, а значит, и вы – члены российского императорского рода!..
(Иоганну было не перевоспитать, она опять все приняла только на свой счет. Фике улыбнулась этим словам, вспомнив, каким взглядом одарила императрица "свою венценосную сестру", увидев "приданое" Софии.)
– И это значит, что теперь вы наверняка станете женой великого князя! А я стану вашей первой конфиденткой, ибо кто лучше матери даст дочери мудрый совет.
"О нет, только не ваши "мудрые" советы, матушка!"
К счастью, Иоганна не увидела выражения лица своей дочери. Более того, мечтами она была уже там, в прекрасном будущем. Там, где к ней были приставлены не только камергер, камеристка, пажи. Там, в будущем, у матери великой княгини будет свой, отдельный двор!
Мысли же Фике были об ином. Она поняла, что главное свершилось. Что теперь она непременно станет женой Петра. Что Елизавета приняла ее в свою семью и защитилась таким образом от возможных нападок. Теперь никто не посмеет указать императрице на то, что у страны нет наследника престола, что в любой момент, стоит только ей, Елизавете Петровне, занемочь, великая страна будет обречена погибать без мудрого правителя.
Головокружение от торжественной встречи прошло очень быстро – если и было вовсе. София отлично понимала: для того чтобы перестать быть марионеткой в руках политиков-кукловодов, ей предстоит проделать невероятный путь от почти полного незнания к осведомленности во всех тонкостях жизни двора и страны, слухов и сплетен, привычек и тайных связей. Какая уж тут эйфория, если впереди непаханое поле работы?
Из "Собственноручных записок императрицы Екатерины II"
В своих внутренних покоях великий князь в ту пору только и занимался, что устраивал военныя учения с кучкой людей, данных ему для комнатных услуг; он то раздавал им чины и отличия, то лишал их всего, смотря по тому, как вздумается. Это были настоящий детския игры и постоянное ребячество; вообще он был еще очень ребячлив, хотя ему минуло шестнадцать лет в 1744 году, когда русский двор находился в Москве.
Великий князь, казалось, был рад приезду моей матери и моему. Мне шел пятнадцатый год; в течение первых десяти дней он был очень занят мною; тут же и в течение этого короткаго промежутка времени я увидела и поняла, что он не очень ценит народ, над которым ему суждено было царствовать, что он держался лютеранства, не любил своих приближенных и был очень ребячлив. Я молчала и слушала, чем снискала его доверие; помню, он мне сказал, между прочим, что ему больше всего нравится во мне то, что я его троюродная сестра и что в качестве родственника он может говорить со мной по душе, после чего сказал, что влюблен в одну из фрейлин императрицы, которая была удалена тогда от двора в виду несчастья ея матери, некоей Лопухиной, сосланной в Сибирь; что ему хотелось бы на ней жениться, но что он покоряется необходимости жениться на мне, потому что его тетка того желает. Я слушала, краснея, эти родственные разговоры, благодаря его за скорое доверие, но в глубине души я взирала с изумлением на его неразумие и недостаток суждения о многих вещах…
Глава 11
Многолюдно, но одиноко
Жизнь во дворце закружила Фике в бесконечных празднествах, балах и приемах. Танцы, скачки, мороженое, платья, сшитые по последней моде, – какое же выбрать: зеленое с кружевами или цвета слоновой кости с парчовой отделкой? – кавалеры, улыбки, поклоны, неприкрытая лесть придворных…
Сумасшедший водоворот новых лиц, дел, событий, казалось, совершенно поглотил Фике. Однако в глубине души девушка была растеряна до крайности. Она была одинока в этих роскошных декорациях – мать не в счет, она интересовалась чем и кем угодно, но не родной дочерью, – одинока и несчастна.
Даже поговорить было не с кем. Иногда по утрам, когда весь двор спал после бурно проведенного приема, Фике слонялась по огромным пустым залам, не в силах вернуться к себе и заняться чем-нибудь полезным. Не было ни одной живой души, которой была бы нужна она сама, маленькая принцесса Фике, а не София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, возможная невеста великого российского князя…
Пожалуй, только государыня Елизавета Петровна понимала ее состояние. Видя, что девушка не знает, на кого можно положиться и с кем завести даже не дружеские, а хотя бы просто непринужденные приятельские отношения (однако довольно успешно пытается это скрыть), она взяла дело в свои руки.
– Милое дитя, – как-то сказала Елизавета молодой княгине Румянцевой, – вы ведь уже знакомы с немецкой принцессой Софией?
– Мы встречались несколько раз, ваше величество, – весело ответила та, блеснув озорными серыми глазами.
Молодая княгиня была сверстницей Фике. Она была довольно хороша собой, чрезвычайно умна, ловка, но – что все же несколько смущало Елизавету, – не особенно строгого нрава. Казалось, ничто не могло смутить или поставить в тупик эту молодую, изящную девушку. Ей все было смешно – и каждый, кто встречался с ней, словно перенимал эту ее привычку даже самые серьезные вопросы переводить в шутку. Императрица считала, что такая подруга более чем подойдет молодой принцессе – она поможет ей освоиться при дворе, даст совет на первых порах, развлечет и, что самое главное, не сделает никакой подлости.
– Я бы очень хотела, чтобы София поскорее обрела здесь, в России, друзей, – продолжала императрица, пристально глядя на Прасковью. – Наша страна еще совсем не знакома ей, девочка далеко от родных и лишилась привычной ей обстановки…
– Фике мила и обворожительна, ваше величество. Я уверена, что ее дружбы скоро будут искать многие при дворе… Она освоится здесь очень быстро…
…Намек был понят, и Елизавета после ухода Румянцевой облегченно вздохнула. Пожалуй, Фике ей нравилась, и было бы обидно терять приличную невестку… Пусть она чувствует себя при дворе как нельзя лучше… К тому же никогда не помешает знать, о чем думает и к чему устремляется это пока еще невинное дитя…
Однако девицы, которым позволили подружиться, далеко не сразу нашли общий язык. Первые их беседы касались тем более чем удивительных. Как-то раз на прогулке Прасковья вспомнила о странствующих алхимиках.
– Говорили, что сии господа обещают любому, кто готов платить звонкой монетой, сделать груды чистого золота из любого мусора с помощью одного только "философического эликсира".
Фике усмехнулась.
– Так и есть. Уметь эти странники толком ничего не умеют, за исключением, быть может, ярмарочных фокусов. Уж это у них получается просто превосходно…
– Расскажете?
– Отчего же нет? Матушкин друг как-то рассказывал, что встречал одного такого "великого ученого", который применял сосуд, называемый "капеллой". Говоря простыми словами, горшок, на дно которого клал золотой порошок, а потом делал фальшивое дно из воска. Горшок он ставил на огонь, наливал туда "философический эликсир" и начинал неторопливо читать "тинктурные формулы"… Часами в сосуде что-то бурлило, кипело и воняло – и наконец, к радости польстившегося на обещания дурачка, там обнаруживалось золото. Правда, потом сей алхимик, всучив рекомому глупцу за кругленькую сумму флакончик эликсира, растворялся в безвестности. И этого новоявленный мастер златого дела золота почему-то получить не мог, сколько и чего он ни кипятил…
Прасковья не могла не улыбнуться этому рассказу. Да, шарлатаны неистребимы…
Фике же, видя интерес новой приятельницы, продолжала с воодушевлением – не каждый день можно встретить девушку, которой интересны столь странные темы для разговоров.
– Другие, рассказывали очевидцы, использовали выдолбленные палочки, помешивали ими варево, незаметно подбрасывая золотые опилки. Третьи демонстрировали всем и каждому гвозди, монеты и прочие мелочи, наполовину состоявшие из чистейшего золота: опустил краешком в "философический эликсир", и вот что получилось, никакого мошенничества, только наука, судари мои…
Румянцева расхохоталась. Ей удивительно славно было разговаривать в укромном уголке с немецкой принцессой не о женихах или нравах двора, но о предметах, удивительно далеких и необыкновенно ученых.
– Правда, иногда в алхимических опытах рождается нечто столь же нужное и важное, однако куда более потребное сегодня и сейчас, чем сотня золотых монет. Иоганн Бетгер, к примеру, искренне верил, что такой магический эликсир существует и открыть его можно при необходимом упорстве. Он, изрядно тронувшись рассудком от бесчисленных опытов, вообразил, будто все же изобрел "философический эликсир". Агенты саксонского курфюрста прознали об этом и засадили его в уединенный замок, оборудовали великолепную лабораторию. Приставили к нему двух подмастерьев и уверили, что не выпустят, ежели господин сей не сварит целого горшка золота.
Бетгер, конечно, ни крупинки золота не получил, но неожиданно для себя самого, да и для окружающих, придумал, как изготовить первоклассный фарфор. Фарфор, ни в чем не уступающий такому, какой ввозили из Китая и который стоил немыслимых денег. Так и появились на свет знаменитые мейсенские заводы, обогатившие Саксонию.
Прасковья кивнула – сей ученый анекдот она тоже слыхала, однако с удовольствием послушала еще раз из уст немецкой принцессы. Которая, к счастью, оказалась не только хороша собой, но и умна и некичлива.
"Какое счастье! Дружить с ней будет удовольствие на долгие годы! Дай-то Бог, чтобы судьба нас не развела!"
В другой раз у девушек зашел разговор об истории российской, о царях и царицах, кои правили еще совсем недавно.
– Вот хотя бы императрица Анна Иоанновна. Пасквили, коих, думаю, вы, принцесса, немало читали в далекой Пруссии, изображали сию правительницу тупой и злобной бабой, на деле же она вовсе таковой не была. Князь Щербатов, составляя записки об истории российской, писал о ней так: "Императрица Анна не имела блистательного разума, но имела сей здоровый рассудок, который тщетной блистательности в разуме предпочтителен… Не имела жадности к славе и потому новых узаконений и учреждений мало вымышляла, но старалась старое, учрежденное, в порядке содержать. Довольно для женщины прилежна к делам и любительница была порядку и благоустройства; ничего спешно и без совету искуснейших людей государства не начинала, отчего все ее узаконения суть ясны и основательны…"
– Отличные слова о правительнице – уважительные, но не подобострастные.
– Согласна с вами полностью, принцесса, именно что не подобострастные. Годы, когда она правила, для многих вполне свежи в памяти, да и императрица Елизавета не любит о ней вспоминать. Однако запретов на исторические мемуары никогда не делала. Должно быть, поэтому я запомнила сказанное князем почти дословно. Он рассказывал: "…Анною был устроен кабинет министров, где без подчинения и без робости един другому каждый мысли свои изъяснял; и осмеливался самой Государыне при докладе противуречить; ибо она не имела почти никогда пристрастия то или другое сделать, но искала правды; и так по крайней мере месть в таковых случаях отогнана была; да, можно сказать, и не имела она льстецов из вельможей, ибо просто наследуя законам дела надлежащим порядком шли…"
"Ох, как бы мне хотелось, чтобы после правления моего, буде таковое станет возможным, мои современники меня такими словами вспоминали…"
Однако не только ученые предметы были темой бесед двух столь юных особ. Много шума наделали сплетни о великом Казанове, который то ли был колдуном, то ли не был, то ли врачевал людей, то ли избавлял их от золотых излишков, предпочитая, конечно, тех, кто таковыми излишками страдал неизлечимо. К тому же двора Елизаветы достигла уже история о письме на Луну. Придворные постарше радовались тому, что суеверная императрица слухов о колдунах на дух не переносит. А придворные помоложе пересказывали друг другу эту историю со смехом.
– Маркизе д’Юрфе, сказывали, пришла в голову совершенно безумная идея: в следующей жизни (во что она верила упрямо аки ослица) родиться уже не женщиной, а мужчиной. Согласитесь, милая герцогиня, как не воспользоваться таким случаем? Казанова, вот уж не дурак, конечно, воспользовался. Для начала он помог маркизе отправить письмо на Луну, тамошнему духу-гению, чтобы с перерождением какой нелепой осечки не вышло. Для сего он поставил подлинную пиесу: в огромном чане с водой плавали тлеющие, распространяющие одуряющий запах можжевеловые ветки, Казанова голый, как Адам, в компании столь же голой маркизы торжественно и звучно читал заклинания, лунный свет загадочно лился в комнату…
– О, какое зрелище… – задумчиво проговорила Фике.
– Думаю, душечка, нам сего и представить невозможно. Так вот, собственноручно написанное маркизой послание сгорело в чане – и тут же неведомо откуда в воду упал ответ. Маркиза впала в совершеннейший экстаз. Письмо гласило, что перерождение не такая уж и недостижимая вещь: магу Казанове, так маркиза расшифровала послание с Луны, следует найти подходящую девственницу, проделать с ней заповедные магические ритуалы, а когда через девять месяцев на свет появится младенец, госпожа маркиза его поцелует и тут же помрет, и душа ее в означенного младенца немедленно переселится…
– И маркиза в такое поверила? – не то чтобы Фике удивилась, но определенно не стала бы верить вообще кому бы то ни было, не проверив все сама. Такой уж у нее был характер.
– Поверила, ибо глупость, душечка, встречается куда чаще светлого разума, а желания так быстро превращают нас в овец, что иногда страшно становится. Так вот, девственницу Казанова быстренько отыскал – и в присутствии маркизы совершил с ней рекомую магическую процедуру. Но потом… "Девственница" – умная, похоже, девица оказалась – начала ныть, что Казанова странно с ней поделил полученные от маркизы деньги. А родственники маркизы, люди более здравомыслящие, начали всерьез интересоваться, за что, собственно, за какую такую магию этот сомнительный итальянец взял с тетушки кучу денег, которые, между прочим, именно им по завещанию должны достаться?
– Сбежал чародей? Или жандармы его все же настигли?
– Сбежал. Однако к тому времени маркиза успела оплатить карточные долги Казановы и погасила – воистину нет предела глупости человеческой! – все выписанные им подложные векселя. Да вдобавок отдала "магу" фамильных драгоценностей на шестьдесят тысяч ливров.
– Улов более чем неплох…
Девушки посмотрели друг на друга с симпатией. Как же хорошо, когда в далеких странах находишь подлинно родственную душу!..
Глава 12
Пусть уж будет так!
Кто знает, насколько София могла доверять любой из новых подруг? Быть может, делать это не стоило вовсе. Однако прожить в одиночку, опасаясь подлости со всех сторон, просто невозможно. И тогда Фике решила, что некоторым из дам она будет доверять хотя бы потому, что не видит резонов в том, чтобы они ее предали. Ведь она пока никто – лишь принятая при дворе немецкая принцесса.
"Я должна стать русской! Я должна выучиться, дабы никто и никогда не мог попрекнуть меня тем, что не знаю страны, которая меня приютила!"
И в этом было, наверное, самое главное отличие Софии Августы от ее жениха, Карла Петера Ульриха, который не то что не желал становиться русским, он даже старательно не хотел понимать, что в родную Голштинию не вернется никогда!
Петр все еще предпочитал говорить по-немецки, хотя Елизавета приставила к нему самых терпеливых наставников. Презирал наследник русского престола и православие, в которое был крещен насильно, получив имя Петра Федоровича, но не став от этого менее немцем даже на гран. Никакого умения править страной Фике в нем не увидела, равно как и желания этим умением овладеть.
Да, конечно, Петр встретил ее с радостью, однако эта радость показалась Софии сродни той, что выказывает любое дитя, когда среди огромного числа взрослых находит своего сверстника.
– Ему бы поболтать да в солдатики поиграть, душечка, – усмехнулась как-то Румянцева. – Он просто с трудом выросший мальчишка, не мужчина и, конечно, не будущий император.
Как ни больно было слышать это, Прасковья была права в каждом слове. София вспомнила, как обрадовался Петр, увидев проявленный кузиной вежливый интерес. Ума наследнику хватило лишь на то, чтобы честно признаться, что ее, милую Фике, он любит как родственницу, что ему отрадно ее появление. Однако сердечную привязанность, о нет, подлинную любовь он питает к совсем другой даме – юной и прекрасной мадемуазель Лопухиной, которую изгнали после того, как заподозрили в заговоре и прилюдно лишили языка ее матушку.
– Ну да будет так, – вздохнул Петр и взял узкую руку Софии в свои холодные и влажные ладони. – Вы недурны, я бы сказал, что даже милы… по-своему. Раз уж тетушка так сильно желает, чтобы я женился на вас, я женюсь. В конце концов, это не худший из возможных союзов… Думаю, моя милая кузина, что я могу вам даже доверять – мы оба чужаки в этой стране, нас обоих здесь не ждали, нам обоим не рады, так не будет ли лучше, если мы объединимся, дабы защищать друг друга от врагов?
София с трудом удержалась от того, чтобы не дать кузену по губам. "Да как он не понимает, что следует быть осторожнее, пусть мы и беседуем по-немецки? Это вовсе не значит, что нашего разговора не услышат чужие уши, а буде услышат, что не доложат, всяко исказив смысл каждого слова!.."
Конечно, себе София могла и сознаться, что вовсе не из-за неосторожности Петра хочет дать ему по губам. Да, слова его ранили, против всех ожиданий, достаточно больно. Пусть с самого начала поездки было ясно, что их союз продиктован в первую очередь политикой, но все же слабая надежда на чувства кузена теплилась в сердце Фике. Пусть не всепоглощающая страсть, пусть лишь дружба! Ей бы и такого хватило, чтобы отдать душу своему мужу. Однако…