- Ну, ну. - Отец явно не желал обсуждать возвращение в Берлин. - Давай не будем это обсуждать. Ведь дом - не просто улица, или город, или даже здание, сложенное из кирпичей и извести. Дом там, где находится твоя семья, верно?
- Да, но…
- А наша семья здесь, в Аж-Выси. Ergo, это наш дом.
Бруно не знал, что означает ergo, но ему и не нужно было знать, потому что он уже сообразил, как по-умному ответить отцу.
- Но дедушка и бабушка остались в Берлине, - сказал он. - А они ведь тоже наша семья. Значит, это не может быть нашим домом.
Отец задумался, склонив голову набок. Прошло немало времени, прежде чем он снова заговорил.
- Да, Бруно, это так. Но ты, я, мама и Гретель - самые важные люди в нашей семье. И мы четверо отныне живем здесь, в Аж-Выси… И не надо так расстраиваться! (Вид у Бруно был и впрямь очень расстроенный.) Ты даже не успел осмотреться вокруг. Весьма вероятно, что тебе здесь понравится.
- Не понравится, - угрюмо ответил Бруно.
- Послушай… - В голосе отца послышались усталые нотки.
- Карла здесь нет, и Даниэля, и Мартина, и никаких других домов поблизости, и лотков с овощами и фруктами, нет улиц и кафе со столиками на тротуаре, и некому беспрерывно толкать тебя в субботний день.
- Бруно, иногда жизненные обстоятельства не оставляют нам выбора, вынуждая делать то, что нам, возможно, не по душе. - Бруно понял, что их разговор начинает надоедать отцу. - И боюсь, мы оказались именно в таких обстоятельствах. У меня новая работа. Важная работа. Важная для нашей страны. Важная для Фурора. Когда-нибудь ты поймешь.
- Я хочу домой. - Бруно почувствовал, как на глаза набегают слезы. Он хотел лишь одного: чтобы отец уразумел наконец, как ужасен этот Аж-Высь, и согласился уехать отсюда сейчас же и навсегда.
- Ты должен понять, что здесь мы дома, - к разочарованию Бруно, ответил отец. - И в обозримом будущем ничего иного не предвидится.
На мгновение Бруно закрыл глаза. В жизни ему не часто случалось так упорно настаивать на своем, и, уж конечно, он еще никогда не являлся к отцу с намерением уговорить его изменить свое решение, но мысль о том, чтобы остаться здесь, чтобы жить в этом жутком месте, где не с кем даже играть, была слишком невыносима. Когда он открыл глаза, отец сидел в кресле рядом с ним - Бруно не слышал, как он встал из-за стола. Мальчик наблюдал, как его папа открывает серебряный портсигар, достает сигарету и разминает в пальцах, прежде чем закурить.
- Помню, когда я был маленьким, - сказал отец, - мне не хотелось делать некоторые вещи, но когда отец говорил, что всем будет лучше, если я это сделаю, я собирался с духом и выполнял то, что мне велели.
- Что ты не хотел делать? - полюбопытствовал Бруно.
- Ну, не знаю, - пожал плечами отец. - Да и не о том речь. Я был всего лишь ребенком и не понимал, что пойдет мне во благо, а что во вред. Иногда, к примеру, я не хотел сидеть дома и делать уроки. Я рвался на улицу играть с друзьями, вот как ты сейчас, а теперь, оглядываясь назад, я вижу, насколько был глуп.
- Значит, ты понимаешь, каково мне. - В душе Бруно затеплилась надежда.
- Да, но я также понимаю моего отца, твоего дедушку. Ему было лучше знать, что будет для меня полезнее, и если я поступал так, как он считал нужным, сразу становилось так легко на душе. Неужто ты полагаешь, что я добился бы успеха в жизни, не научись я твердо различать, когда требуется отстаивать свою точку зрения, а когда - помалкивать и выполнять приказы? А, Бруно?
Бруно огляделся. Его взгляд упал на угловое окно, и сквозь стекло он увидел тоскливый пейзаж с оградой и проволокой.
- Ты совершил какой-то промах? - спросил он после паузы. - И этим рассердил Фурора?
- Я? - Отец удивленно уставился на него. - С чего ты взял?
- Что-нибудь испортил? Знаю, все говорят, что ты важная фигура и что у Фурора на твой счет большие планы, но разве послал бы он тебя в такое место, если бы не хотел за что-то наказать?
Отец рассмеялся, и Бруно огорчился еще сильнее: ничто так не бесило его, как смех взрослых, которые потешаются над его невежеством, особенно когда он пытается выяснить что-нибудь, задавая вопросы.
- Ты не осознаешь значение моей новой должности, - сказал отец.
- Ну, я не думаю, что ты очень хорошо работал, если нам пришлось бросить наш красивый дом и наших друзей и переехать в это отвратительное место. Я думаю, что ты сделал что-то неправильное, и тебе надо пойти и попросить прощения у Фурора, и тогда, может быть, все уладится. Он простит тебя, если ты искренне раскаешься.
Бруно не успел как следует поразмыслить над тем, что он скажет отцу, но слова уже сорвались у него с языка, и теперь, когда они закачались в воздухе, его одолевали сомнения: кажется, отцам такого не говорят. Но вот они, слова, уже сказанные, и не в его силах вернуть их обратно. Бруно испуганно проглотил слюну. Отец молчал, и спустя несколько секунд Бруно искоса взглянул на него - отец смотрел на сына с каменным выражением лица. Мальчик облизнул губы и отвернулся. Он чувствовал, что сейчас не время затевать с отцом игру в гляделки.
Тяжелое молчание длилось минуты две-три, затем отец медленно поднялся с кресла и направился к своему рабочему месту, сигарету он оставил в пепельнице.
- Любопытно, что это было: смелый поступок с твоей стороны или всего лишь неуважение. - Голос отца звучал тихо и спокойно, словно он разговаривал сам с собой. - Возможно, мне следует тебя похвалить.
- Я не хотел…
- Но сейчас ты помолчишь и послушаешь меня, - повысив голос, перебил отец, ведь правила, принятые в нормальной семье, на него не распространялись. - Я старался щадить твои чувства, Бруно, потому что понимаю: переезд дался тебе тяжело. И я внимательно выслушал тебя, хотя молодость и неопытность подталкивали тебя к неподобающим выражениям. И ты не мог не заметить, что я не отреагировал ни на одно из твоих дерзких высказываний. Но настал момент, когда тебе придется просто смириться с тем…
- Не хочу смиряться! - закричал Бруно и ошалело заморгал. У него и в мыслях не было выкрикнуть такое. Он не переставал удивляться самому себе.
На всякий случай Бруно подобрался, изготовившись дать деру. Но похоже, сегодня отца ничем нельзя было разозлить, - и если бы Бруно был честен с самим собой, он бы признал, что отец крайне редко злился; наоборот, он становился непробиваемо спокойным и недосягаемым, и в результате всегда брал верх. Вот и теперь, вместо того чтобы накричать на сына, а потом гоняться за ним по дому, отец лишь покачал головой, давая понять, что их спор окончен.
- Возвращайся к себе, Бруно. - Невозмутимый тон отца означал: возражать бесполезно.
Бруно встал, опасаясь, что вот-вот расплачется от бессилия. У двери он задержался и, обернувшись, задал последний вопрос.
- Папа… - начал он.
- Бруно, я не желаю… - раздраженно оборвал его отец.
- Я о другом хочу тебя спросить, - поспешно заверил Бруно. - Совсем о другом.
Отец вздохнул, что означало: Бруно позволено задать вопрос, но на этом все препирательства прекращаются.
Бруно хорошенько обдумал свой вопрос, тщательно подобрал слова, ему не хотелось, чтобы его обвинили в грубости или нахальстве.
- Кто эти люди, что тут живут?
Вопрос слегка озадачил отца.
- Военные, Бруно. И секретари. Мои подчиненные. Ты почти всех видел и раньше.
- Нет, я не о них. Люди, которых я видел из окна в моей комнате. Там, чуть подальше, в таких низеньких длинных домах. Они все одинаково одеты.
- Ах, эти. - Отец взмахнул рукой и коротко улыбнулся. - Эти люди… Видишь ли, Бруно, они и не люди вовсе.
Такого поворота Бруно никак не ожидал и совершенно не мог взять в толк, что отец имеет в виду.
- Разве? - вымолвил он.
- По крайней мере, не в нашем понимании, - продолжал отец. - Но тебя их присутствие не должно беспокоить. К тебе они не имеют никакого отношения. И ничего общего с тобой у них нет и не может быть. Обживайся в своем новом доме и веди себя хорошо - вот все, чего я прошу. Смирись с положением, в котором ты оказался, и тебе станет намного легче.
- Да, папа, - отозвался Бруно. Объяснения отца его не удовлетворили.
Он открыл дверь, но его окликнули. Отец стоял и смотрел на него, приподняв бровь, словно сын о чем-то позабыл. Бруно тотчас же вспомнил, стоило отцу подать знак, и отчеканил заученную фразу, совсем как взрослый.
Он вытянулся в струну, вскинул правую руку, щелкнул каблуками и выговорил четко и звучно, насколько мог, - изо всех сил стараясь походить на отца, - те самые слова, которыми тот всегда прощался с военными:
- Хайль Гитлер!
В представлении Бруно, это был еще один способ сказать: "Что ж, до свидания и всего хорошего".
Глава шестая
Горничная, которая им дорого обходится
Дня два спустя Бруно лежал на кровати в своей комнате, пялясь в потолок. Побелка потрескалась и отваливалась кусками. В их берлинском доме такого безобразия никогда не бывало, краска и штукатурка лежали ровно и подновлялись каждый год, летом, когда мама приглашала маляров. Бруно лежал, глазел на затянутые паутиной трещины и, щурясь, пытался высмотреть, что в них прячется. Ему чудилось, что в промежутках между побелкой и потолком обитают насекомые, это они разрушают потолок, усердно прогрызают трещины, в которые они могли бы протиснуться и выползти наружу, а потом сбежать через окно. Никто, подумал Бруно, даже насекомые не хотят жить в Аж-Выси.
- Все здесь ужасно, - громко сказал он, хотя некому было его услышать. Но оттого, что он произносил вслух свои мысли, ему становилось как-то полегче. - Ненавижу этот дом. Ненавижу эту комнату и побелку тоже ненавижу. Все здесь мне противно. Все без исключений.
Стоило ему закончить свою речь, как в комнату вошла Мария со стопкой его одежды, выстиранной, высушенной и отглаженной. Увидев Бруно на кровати, она остановилась в нерешительности, но затем, потупившись, молча направилась к шкафу.
- Добрый день, - приветствовал ее Бруно.
Хотя беседовать с горничной - далеко не то же самое, что болтать с друзьями, но больше ему не с кем было поговорить, и лучше уж обзавестись собеседником, чем разговаривать с самим собой. Гретель куда-то пропала, и Бруно уже начал беспокоиться, как бы не тронуться умом со скуки.
- Здравствуй, Бруно, - отозвалась Мария, раскладывая его одежду - майки, брюки, белье - по разным ящикам и разным полкам.
- Подозреваю, перемены в нашей жизни не радуют тебя так же, как и меня, - сказал Бруно. Мария обернулась. Судя по выражению ее лица, она не понимала, к чему он клонит. - Все это, - пояснил Бруно, садясь в кровати и обводя рукой комнату. Все здесь. Ужасно, правда? Тебя не тошнит от этого места?
Мария собралась что-то сказать, но задумалась, подыскивая подходящие слова, и в итоге вовсе отказалась от этой затеи, крепко сомкнув губы. Бруно знал ее почти всю свою жизнь - она поступила к ним, когда ему было три года, - и в целом он с ней ладил, но Мария никогда не проявляла каких-либо признаков живого существа. Она просто работала, полировала мебель, стирала белье, помогала закупать продукты и стряпать, иногда отводила его в школу и забирала оттуда. Правда, такое случалось, когда Бруно было восемь лет; когда же ему исполнилось девять, он счел себя достаточно взрослым, чтобы добираться до школы и обратно самостоятельно.
- Разве тебе здесь не нравится? - подала наконец голос Мария.
- Нравится? - Бруно издал смешок. - Нравится? - повторил он погромче. - Конечно, нет! Здесь мерзко. Заняться нечем, не с кем поговорить, не с кем играть. Неужто ты рада, что мы переехали сюда? Рада? Ни за что не поверю!
- Мне не хватает берлинского сада, - ответила Мария, но на совсем другой вопрос. - Иногда, в теплую погоду, я любила там сидеть в обеденный перерыв у пруда в беседке, увитой плющом. Там были такие чудесные цветы. И запахи. Над цветами кружились пчелы, но к человеку они никогда не пристанут, если их не трогать.
- Значит, тебе здесь не нравится? - допытывался Бруно. - Тебе здесь плохо, как и мне?
Мария нахмурилась.
- Это неважно.
- Что неважно?
- Мое мнение.
- Конечно, важно, - рассердился Бруно. Она будто нарочно его изводит. - Ты ведь член семьи, правда?
- Не уверена, что твой отец согласится с этим утверждением. - Слова Бруно тронули ее, и она даже позволила себе улыбнуться.
- Значит, так. Тебя привезли сюда против твоей воли, как и меня. И вот что я тебе скажу: мы все в одной лодке, и эта лодка течет.
На миг Бруно показалось, что вот сейчас Мария и впрямь скажет, что же она на самом деле думает. Она положила неразобранную одежду на кровать и сжала пальцы в кулак, словно ее что-то сильно разозлило. Открыла рот, но так и замерла, будто испугавшись того, что могла бы сказать, дай она себе волю.
- Пожалуйста, Мария, не молчи, - взмолился Бруно. - Ведь если мы все будем заодно, тогда мы сможем убедить папу отправить нас домой.
Не говоря ни слова, горничная отвернулась, уныло покачала головой, а потом опять посмотрела на Бруно.
- Твой отец хочет нам всем добра. Ты должен доверять ему.
- Но как я могу ему доверять? - возразил Бруно. - По-моему, он совершил страшную ошибку.
- Пусть так, но не нам судить.
- Когда я совершаю ошибки, меня наказывают, - не унимался Бруно. Выходит, правила, которые дети обязаны исполнять, взрослым нипочем (хотя именно они эти правила устанавливают), и это обстоятельство выводило Бруно из себя. - Папа - дурак, - добавил он едва слышно.
Мария вздрогнула, а затем шагнула к Бруно, в испуге прикрывая рот рукой. Она оглянулась на дверь, чтобы удостовериться, что в коридоре никого нет и никто не слыхал слов Бруно.
- Никогда не говори так о своем отце.
- А почему нет? - Бруно было немного стыдно за то, что он сказал, но если никому нет дела до того, что он думает и чувствует, он не собирается сидеть и покорно выслушивать нотации.
- Потому что твой отец хороший человек. Очень хороший человек. Он заботится обо всех нас.
- Он притащил нас сюда, в это дикое место. И это ты называешь "заботиться"?
- Твой отец много чего сделал в своей жизни. Много такого, чем ты можешь гордиться. Если бы не он, где бы я была сейчас?
- В Берлине, где же еще, - разъяснил Бруно. - Работала бы в хорошем доме. Обедала под плющом и не трогала пчел.
- Помнишь, как я к вам пришла? - тихо спросила Мария, присаживаясь на край его кровати, чего раньше никогда не делала. - Впрочем, откуда тебе помнить, ты ведь был совсем маленький. Твой отец не прогнал меня, но помог, когда я нуждалась в помощи. Дал мне работу, дом, пищу. Ты и вообразить не можешь, каково это, когда тебе нечего есть. Ты ведь никогда не голодал, верно?
Бруно насупился. Как раз сейчас он бы с удовольствием заморил червячка, но, глянув на Марию, забыл про еду, вдруг сообразив, что ничего о Марии не знает, а ведь у нее наверняка есть своя жизнь, а у этой жизни своя история. Для него она всегда была только горничной в их семье, а кем она была раньше, он понятия не имел. Вряд ли он даже когда-нибудь видел ее одетой иначе, не в форменное платье горничной. Но если подумать, вот как он сейчас думает, то становится яснее ясного: ее жизнь не может складываться только из обязанностей прислуги. Наверняка у нее имеются какие-то мысли в голове, как и у него самого. И она скучает по чему-нибудь; по друзьям, к примеру, с которыми давно не виделась, как и он. И очень возможно, с тех пор как сюда приехала, она плачет ночью в подушку, прежде чем заснуть, словно ребенок (понятно, к Бруно это не относится, он уже слишком взрослый и мужественный, чтобы плакать). И она довольно симпатичная, отметил Бруно и при этом почувствовал себя немного странно.
- Моя мать знала твоего отца еще мальчиком, - не спеша продолжала Мария. - Она работала у твоей бабушки. Была ее костюмершей, когда та в молодости гастролировала по Германии. Мама подготавливала ей одежду для концертов - стирала, гладила, чинила. Изумительные платья, все до одного, и как пошиты, Бруно! Каждое - произведение искусства. Теперь таких портних поискать. - Она улыбнулась воспоминанию. Бруно, набравшись терпения, ее не торопил. - Когда твоя бабушка приходила в гримерную перед выступлением, платья уже были аккуратно развешаны и ждали ее. Потом твоя бабушка состарилась, прекратила давать концерты. Мама, конечно, продолжала с ней видеться и получала от нее небольшую пенсию. Но времена тогда были тяжелые, и твой отец предложил мне работу, тогда с работой тоже было туго. Спустя примерно полгода мама серьезно заболела, ей потребовался больничный уход, и твой папа все это устроил, хотя и не обязан был. Он заплатил за больницу из своего кармана только потому, что моя мать дружила с его матерью. По этой же причине он взял меня к себе в дом. А когда мама умерла, он полностью оплатил похороны. Поэтому не называй папу дураком, Бруно. По крайней мере, не при мне. Я запрещаю.
Бруно закусил губу. Он-то надеялся, что Мария поддержит его в борьбе за отъезд из Аж-Выси, но теперь он понял, кому она на самом деле предана. И если уж говорить начистоту, он даже гордился отцом, тем, как он повел себя с Марией и ее матерью.
- Ну, - протянул он, не зная, что сказать, чтобы не выглядеть глупо, - очень мило с его стороны.
- Да. - Мария встала, подошла к окну, к тому, из которого были видны склады и люди вокруг них. - Он всегда был добр ко мне, - говорила она, глядя вдаль на людей в пижамах и на солдат, исполнявших свою службу. - В душе он очень добрый, это правда, поэтому я и не пойму… - Она по-прежнему смотрела вдаль. Внезапно голос ее дрогнул, и она умолкла; казалось, она сдерживает слезы.
- Не поймешь чего? - спросил Бруно.
- Зачем он… Как он может…
- Как он может что? - не отставал Бруно.
Внизу хлопнули дверью - с таким грохотом, что задрожал весь дом, будто выстрелили из ружья. Бруно подпрыгнул, а Мария вскрикнула. Потом они услыхали шаги: кто-то поднимался по лестнице, тяжело ступая. Шаги приближались, и тогда Бруно забрался обратно на кровать и прижался к стене, ему вдруг стало страшно, словно ему грозила расправа. Он затаил дыхание в предчувствии неминуемой беды - но это была всего лишь Гретель. Она сунула голову в приоткрытую дверь и удивилась, застав брата и горничную за беседой.
- Что тут происходит? - поинтересовалась Гретель.
- Не твое дело, - огрызнулся Бруно. - Чего тебе надо? Вали отсюда.
- Сам вали, - парировала Гретель, хотя и находилась в его комнате. Затем, прищурясь, она пристально поглядела на горничную. - Нальешь мне ванну, Мария, ладно?
- Почему ты сама не нальешь себе ванну? - возмутился Бруно.
- Потому что у нас есть горничная. - Гретель в недоумении уставилась на брата. - Для этого ее и взяли.
- Ее не для этого взяли, - орал Бруно. Встав с кровати, он двинулся на сестру. - Она здесь не для того, чтобы делать все за нас. Особенно то, что мы и сами можем сделать.
Гретель смотрела на него так, будто он рехнулся, потом перевела взгляд на Марию. Та торопливо закивала.
- Конечно, фрейлейн Гретель. Я только закончу разбирать одежду вашего брата и тотчас приду к вам.
- Надеюсь, мне не придется долго ждать.