- Я проползу под ней. - Бруно взялся за проволоку, и она подалась. Посередине, между деревянными телеграфными столбами, приподнять ее оказалось довольно легко, и такой невысокий мальчик, как Бруно, мог запросто пролезть в образовавшийся проем.
Увидев, как Бруно дергает проволочную ограду, Шмуэль испуганно попятился.
- Мне надо возвращаться.
- Как-нибудь еще увидимся, - сказал Бруно.
- Здесь нельзя находиться. Если поймают, меня обязательно накажут.
Шмуэль побрел к лагерю, и Бруно вновь отметил про себя, до чего же мал ростом и тощ его новый друг. Но он ни слова не проронил на этот счет, он слишком хорошо знал, как неприятно, когда тебя попрекают всякой ерундой, вроде низкого роста, и вдобавок ему совсем не хотелось дразнить Шмуэля.
- Я приду завтра, - крикнул он вслед удалявшемуся мальчику, но Шмуэль даже не обернулся. Более того, он бросился бежать к лагерю, предоставив Бруно самому себе.
Решив, что на сегодня он достаточно напутешествовался, Бруно двинул домой, предвкушая, как расскажет маме, папе и Гретель (вот уж кто обзавидуется и еще, чего доброго, разорется), Марии, поварихе и Ларсу о своих приключениях, о новом лучшем друге со смешным именем и о том замечательном факте, что они со Шмуэлем родились в один день.
Но чем ближе Бруно подходил к дому, тем сильнее его терзали сомнения: а стоит ли рассказывать? "Ведь может так случиться, - размышлял он, - что они не захотят, чтобы я дружил с этим мальчиком, и запретят мне туда ходить". К тому моменту, когда Бруно переступил порог своего дома и учуял запах говядины, жарившейся в духовке к ужину, он решил держать язык за зубами. Пусть это будет его тайной. То есть его и Шмуэля, их общей тайной.
Бруно всегда думал, что если родители, а тем более сестры, о чем-то не знают, то иногда и незачем вводить их в курс дела. Так спокойнее - и им, и Бруно.
Глава тринадцатая
Бутылка вина
Заканчивалась одна неделя, начиналась следующая, и Бруно становилось все яснее и яснее: в обозримом будущем ему не вернуться в Берлин, поэтому о перилах в их уютном доме и о встречах с Карлом, Даниэлем и Мартином лучше пока и не мечтать.
Впрочем, он постепенно привыкал к жизни в Аж-Выси и больше не чувствовал себя таким уж несчастным. Ведь теперь ему было с кем поговорить, не то что раньше. Каждый день, после уроков, Бруно совершал долгую прогулку вдоль ограды. Шмуэль поджидал его на прежнем месте. Они сидели и разговаривали, пока не наступал час возвращаться домой, и Бруно все реже вспоминал Берлин.
Однажды, когда он стоял перед открытым холодильником, набивая карманы хлебом и сыром, в кухню вошла Мария. Она резко остановилась, увидев, чем он занят.
- Добрый день. - Бруно постарался притвориться, будто ничего особенного не происходит. - Ты меня напугала, я не слышал, как ты вошла.
- Опять закусываешь? - улыбаясь, спросила Мария. - Ты же недавно обедал. Неужто снова проголодался?
- Чуть-чуть. Я иду гулять, вот и решил захватить съестных припасов на всякий случай.
Пожав плечами, Мария направилась к плите и поставила на огонь кастрюлю с водой. Рядом на столе лежала горка картошки с морковью, заготовленная для Павла, который должен был вот-вот появиться. Бруно торопился уйти, но задержался, глядя на овощи. В последнее время его кое-что беспокоило, но он не знал, к кому обратиться за разъяснениями. Пожалуй, сейчас настал самый подходящий момент: кого же спрашивать, как не Марию? К тому же здесь, на кухне, никто не помешает их беседе.
- Мария, можно задать тебе один вопрос?
- Конечно, Бруно.
- А если я задам этот вопрос, ты обещаешь, что никому не скажешь, о чем я спрашивал?
Горничная недоверчиво посмотрела на Бруно, но кивнула.
- Хорошо. О чем ты хочешь узнать?
- О Павле. Ты ведь знакома с ним? Ну, с тем человеком, что приходит сюда чистить овощи, а потом прислуживает за столом.
- О да, - с облегчением улыбнулась Мария, никакого подвоха в вопросе Бруно не обнаружив. - Я знакома с Павлом. Мы часто беседуем. А почему ты спрашиваешь?
- Ну, - замялся Бруно, обдумывая каждое слово из опасения, как бы не сболтнуть лишнего, - помнишь, когда мы только сюда приехали, я повесил качели на дубе, а потом упал с них и поранил колено?
- Помню. А что, колено снова заболело?
- Нет, все в порядке, - отмахнулся Бруно. - Но когда я его разбил, из взрослых дома был только Павел. И он принес меня на кухню, прочистил рану, промыл, намазал зеленкой, которая ужасно щипала, но, наверное, без этого нельзя было обойтись, и наложил повязку.
- И что тут странного? Обычная процедура, когда кто-нибудь поранится. - Мария больше не улыбалась.
- Знаю. Только он сказал, что на самом деле он не прислуга.
Лицо горничной окаменело. Ответила Мария не сразу, сначала отвернулась и облизнула губы.
- Вот оно что, - произнесла она. - И кто же он на самом деле, по его словам?
- Говорит, что врач. Разве это не странно? Он ведь не может быть врачом, правда ведь?
- Нет, - покачала головой Мария. - Он не врач. Он служит у нас на кухне.
- Я так и знал. - Бруно был очень доволен собой. - Но зачем он мне соврал? Какой в этом смысл?
- Бруно, сейчас Павел не врач, - тихо проговорила Мария. - Но когда-то был им. В другой жизни. До того, как приехал сюда.
Бруно глубоко задумался.
- Ничего не понимаю, - признался он.
- Не ты один, - обронила горничная.
- Но если он был врачом, то почему он сейчас не лечит людей?
Мария вздохнула, выглянула в окно убедиться, что поблизости никого нет, жестом велела Бруно сесть на стул, а сама села рядом.
- Я расскажу тебе то, что Павел рассказывал о себе, но ты не должен никому об этом говорить, слышишь? Иначе нам всем будет очень плохо.
- Никому не скажу, - поклялся Бруно, который обожал тайны и почти всегда надежно хранил их, разве что за исключением тех случаев, когда раскрыть тайну было совершенно необходимо, либо когда хранить молчание было ну просто выше его сил.
- Ладно. Вот что мне известно… - начала Мария.
В тот день Бруно опоздал на встречу со Шмуэлем, но его новый друг, как обычно, ждал на условленном месте, сидя на земле скрестив ноги.
- Прости за опоздание. - Бруно просунул сквозь проволочную ограду хлеб с сыром. Точнее, то, что от него осталось, Бруно все-таки проголодался по дороге. - Я разговаривал с Марией.
- Кто это, Мария? - Шмуэль с жадностью вгрызался в хлеб.
- Наша горничная. Она очень хорошая, хотя папа и говорит, что она нам дорого обходится. Она рассказала мне о Павле, человеке, который чистит овощи и прислуживает за столом. По-моему, он живет на твоей стороне ограды.
На мгновение Шмуэль перестал жевать.
- На моей стороне?
- Да. Ты его знаешь? Он очень старый и носит белую куртку, когда прислуживает за ужином. Ты наверняка его видел.
- Нет, - Шмуэль помотал головой, - я такого не знаю.
- Да не может быть. - Бруно даже решил, что Шмуэль нарочно отнекивается, чтобы подразнить его. - Он пониже других взрослых, седой и немного сутулится.
- Ох, ты не понимаешь, как много людей живет по эту сторону ограды, сказал Шмуэль. - Нас здесь тысячи.
- Но этого зовут Павел, - не унимался Бруно. - Когда я упал с качелей, он прочистил мне рану, чтобы не случилось заражения крови, и перевязал колено. Но я не о том хотел сказать. Самое главное, этот Павел тоже родом из Польши. Как и ты.
- Тут очень много людей из Польши, почти все, - равнодушно заметил Шмуэль. - Хотя некоторые из других мест. Например, из Чехословакии или…
- Вот я и подумал, что если вы земляки, ты должен его знать. В общем, в своем родном городе он был врачом, прежде чем приехал сюда, а здесь ему не разрешают лечить людей, и если папа узнает, что он обработал мою ногу, когда я поранился, беды не миновать.
- Военным не нравится, когда люди выздоравливают. - Шмуэль проглотил последний кусок хлеба. - Им больше нравится, когда все получается наоборот.
Бруно кивнул, хотя не совсем понял, что Шмуэль имеет в виду. Он помолчал, уставившись в небо, затем глянул сквозь проволоку и задал еще один вопрос, давно вертевшийся у него на языке:
- Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Я хочу работать в зоопарке, - ответил Шмуэль.
- В зоопарке?
- Я люблю животных, - застенчиво объяснил Шмуэль.
- А я буду военным, - твердо заявил Бруно. - Как папа.
- Я бы не пошел в военные.
- Конечно, не таким, как лейтенант Котлер, - поспешил уточнить Бруно. - Этот только и знает что расхаживать всюду словно у себя дома, хихикать с моей сестрой и шептаться с мамой. По-моему, он вообще не очень хороший военный. Я же хочу стать таким, как папа. Одним из лучших.
- Хороших военных не бывает, - произнес Шмуэль.
- Еще как бывает! - возразил Бруно.
- Кто же?
- Ну, мой отец хотя бы. Вот почему он ходит в такой потрясающей форме, и все называют его комендантом и делают, что он велит. У Фурора на его счет большие планы, потому что он очень хороший военный.
- Хороших военных не бывает, - угрюмо повторил Шмуэль.
- Кроме моего отца, - не сдавался Бруно, надеясь в душе, что Шмуэль не будет стоять на своем. Бруно очень не хотелось ссориться: в конце концов, здесь, в Аж-Выси, Шмуэль был его единственным другом. Но отец есть отец, и Бруно считал, что нельзя позволять другим людям дурно отзываться о нем.
Несколько минут мальчики сидели не шевелясь и молчали. Каждый опасался ляпнуть что-нибудь, о чем бы потом пожалел.
Первым нарушил молчание Шмуэль.
- Ты не знаешь, каково здесь живется, - очень тихо, почти неразборчиво произнес он.
- У тебя ведь нет сестер? - торопливо спросил Бруно, делая вид, что не слышал, что сказал его новый друг. А раз так, то и не надо отвечать.
- Нет, - Шмуэль покачал головой.
- Тебе повезло. Гретель всего двенадцать, но она воображает, будто знает все на свете. Она настоящий безнадежный случай. Сидит целыми днями у окна, а как завидит лейтенанта Котлера, мчится со всех ног в прихожую и притворяется, будто явилась туда по делу. На днях я ее застал там. Котлер вошел, она вздрогнула и говорит: "О, лейтенант Котлер! Не ожидала вас здесь увидеть". Но мне-то точно известно, что она его подкарауливала.
Рассказывая, Бруно не смотрел на Шмуэля, но когда глянул на него, обнаружил, что его друг, у которого и так кровинки в лице не было, побледнел еще сильнее.
- Что с тобой? - встревожился Бруно. - У тебя такой вид, словно тебя тошнит.
- Давай не будем о нем говорить, - попросил Шмуэль.
- О ком? - не понял Бруно.
- О лейтенанте Котлере. Я его боюсь.
- Я тоже его немного боюсь, - признался Бруно. - Он любит задираться. И от него жутко воняет. Одеколоном, которым он поливается.
И вдруг Шмуэль задрожал. Бруно огляделся, словно холод скорее можно увидеть, чем ощутить.
- Что случилось? удивился он. - Ведь на улице тепло. Но тебе надо было надеть свитер. По вечерам становится прохладнее, - назидательно добавил он.
Вечером того же дня Бруно, к своему огорчению, узнал, что лейтенант Котлер ужинает с ними. Других гостей не было. Павел как всегда, в белой куртке - прислуживал за столом.
Бруно наблюдал, как Павел огибает стол, и обнаружил, что у него портится настроение, стоит ему взглянуть на слугу. Интересно, когда Павел был врачом, он тоже ходил в белой куртке или надевал белый халат? - размышлял Бруно. Поставив тарелки и разложив приборы перед каждым едоком, Павел отступил к стене и, пока все ели и разговаривали, стоял там совершенно неподвижно, а на лице его отсутствовало всякое выражение - старик будто спал с открытыми глазами.
При необходимости что-нибудь подать или принести Павел оживал и срывался с места, но всякий раз, когда Бруно бросал взгляд на слугу, мальчика охватывало какое-то тяжелое и мрачное предчувствие. Казалось, с каждым днем Павел становится все меньше и меньше, а щеки его, и прежде серые, поблекли еще сильнее, если такое вообще возможно. Веки Павла подозрительно набухли, и Бруно подумал, что если он неудачно моргнет, то слезы потоком польются из его глаз.
Когда старик внес в комнату стопку тарелок, Бруно не мог не заметить, что руки у него подрагивают под их тяжестью. А когда Павел опять занял свою привычную позицию у стены, Бруно почудилось, что слуга пошатнулся и упал бы, не обопрись он рукой о стену. Маме пришлось дважды просить добавки супа, с первого раза Павел не услышал. А потом, разлив вино по бокалам и опустошив бутылку, он не успел вовремя откупорить другую, чтобы наполнить папин бокал.
- Герр Лицт не разрешает нам читать стихи и пьесы, - жаловался Бруно за горячим блюдом. Поскольку у них за ужином был гость, все были одеты не по-домашнему: папа сидел в форме, мама в зеленом платье, подчеркивавшем цвет ее глаз, Гретель с Бруно нарядились в одежду, в которой они ходили в церковь в Берлине. - Я спросил, можно ли читать стихи хотя бы раз в неделю. А он сказал, что не позволит такого, пока он руководит нашим обучением.
- Уверен, он действует исходя из самых благих побуждений, - заметил отец, налегая на баранью ногу.
- Он хочет, чтобы мы учили только историю и географию, - продолжал Бруно. - И я уже начинаю ненавидеть историю с географией.
- Бруно, нельзя так говорить, - вставила мама.
- Почему ты ненавидишь историю? - Отец на секунду отложил вилку и посмотрел через стол на сына.
Тот пожал плечами, что ему тоже запрещалось делать, когда беседует со взрослыми.
- Потому что скучно.
- Скучно? Мой сын считает изучение истории скучным занятием? А теперь послушай меня, Бруно. - Отец подался вперед, тыча ножом в сына. - Здесь, за этим столом, мы оказались исключительно по милости истории. Если бы не история, сидели бы мы сейчас в тишине и покое за нашим столом в нашем берлинском доме. Здесь же мы для того, чтобы исправлять исторические ошибки.
- Все равно скучно, - повторил Бруно, особо не прислушиваясь к словам отца.
- Вам придется простить моего брата, лейтенант Котлер, - проворковала Гретель, касаясь руки гостя. Этот жест заставил маму пристально воззриться на дочку. - Он очень невежественный маленький мальчик.
- Я не невежественный, - рявкнул Бруно. И как Гретель не надоест его оскорблять! - Вам придется простить мою сестру, лейтенант Котлер, - вежливым тоном добавил он, - но она - безнадежный случай, и мы не в силах ничего изменить. Врачи говорят, что ей уже нельзя помочь.
- Заткнись! - залившись краской, выкрикнула Гретель.
- Сама заткнись, - расплылся в улыбке Бруно.
- Дети, прошу вас, - вмешалась мама.
Отец постучал ножом по столу, и все умолкли. Бруно украдкой глянул на него: сердитым папа не выглядел, но было ясно, что препирательств за столом он больше не потерпит.
- В школе мне очень нравилась история, - заговорил лейтенант Котлер. - И хотя мой отец был профессором литературы в университете, я предпочитал искусству общественные науки.
- Вот как? А я и не знала. - Мама с интересом взглянула на Котлера. Ваш отец все еще преподает?
- Наверное… По совести говоря, я точно не знаю.
Мама вскинула брови:
- Курт, как вы можете не знать? Не поддерживаете с ним отношений?
Молодой лейтенант тщательно пережевывал баранину, и этот процесс предоставил ему возможность подумать над ответом. На Бруно он метнул сердитый взгляд, в котором читалось: зря ты, парень, завел этот разговор.
- Курт, - настаивала мама, - вы не поддерживаете отношений с отцом?
- Не совсем так, - небрежно обронил Котлер, всем своим видом давая понять, что столь пустячная тема не достойна серьезного обсуждения. На маму он при этом не смотрел. - Отец уехал из Германии несколько лет назад. В тридцать восьмом, если не ошибаюсь. С тех пор я его не видел.
Отец Бруно вдруг прекратил есть и, чуть нахмурившись, поглядел на лейтенанта Котлера:
- И куда же он уехал?
- Простите, господин комендант? - переспросил Котлер, хотя вопрос отца, как всегда, прозвучал ясно и четко.
- Я поинтересовался, куда же он уехал, - повторил комендант. - Ваш отец. Профессор литературы. В какую страну?
Котлер слегка покраснел и вдруг начал заикаться.
- К-кажется… Кажется, в данное время он в Швейцарии, - выдавил он наконец. - Последнее, что я о нем слышал, он преподает в университете в Берне.
- О, Швейцария - красивая страна, - оживилась мама. - Верно, я там никогда не была, но по слухам…
- Он ведь не может быть очень старым, ваш отец. - Раскатистый голос коменданта перекрыл все прочие реплики. - Ведь вам всего… сколько? Семнадцать? Восемнадцать лет?
- Мне только что исполнилось девятнадцать, господин комендант.
- Значит, вашему отцу немного за сорок, надо полагать?
Лейтенант Котлер не отвечал, продолжая усердно жевать. Правда, судя по его виду, удовольствия от еды больше не получал.
- Странно, что он предпочел покинуть свою Родину, - заметил отец.
- Мы с отцом никогда не были близки, - выпалил Котлер, оглядывая присутствующих, словно обязан был оправдаться перед всеми, кто сидел за столом. - На самом деле мы не общались долгие годы.
- А могу ли я узнать, продолжал комендант, - по какой причине он покинул Германию в эпоху ее величайшей славы и судьбоносных испытаний, когда долг каждого из нас сделать все, что в наших силах, дабы поспособствовать нашему национальному возрождению? У него туберкулез?
Лейтенант Котлер в замешательстве уставился на коменданта:
- Простите?
- Он уехал в Швейцарию на лечение? - пояснил комендант. - Либо у него была иная, особая причина, чтобы покинуть Германию? В тридцать восьмом году, - добавил он после паузы.
- Боюсь, я не знаю, господин комендант, - промямлил Котлер. - Об этом надо спросить у него самого.
- Пожалуй, это будет трудновато сделать, не находите? Ведь он так далеко от нас. Но возможно, я прав. Он всего лишь болен. - Поколебавшись, комендант снова взялся за вилку и нож. - Либо он из недовольных.
- Недовольных, господин комендант?
- Политикой правительства. Время от времени до нас доходят слухи о подобных людях. Забавные ребята, сдается мне. С расшатанными нервами - некоторые из них. Другие - предатели. Попадаются и просто трусы. Разумеется, вы доложили начальству о взглядах вашего отца, лейтенант Котлер?
Молодой лейтенант сглотнул, хотя во рту у него уже было пусто.
- Но хватит об этом, - тоном радушного хозяина объявил отец. - Наверное, эта не самая подходящая тема для застольной беседы. Мы можем обсудить этот вопрос позже и более детально.
- Господин комендант, - Котлер, явно обеспокоенный, подался вперед, - уверяю вас…
- Это не самая подходящая тема для застольной беседы, - резко оборвал его комендант, и лейтенант мгновенно смолк.
Бруно переводил глаза с одного на другого. Атмосфера за столом и радовала, и пугала его.
- Как бы я хотела поехать в Швейцарию! - прервала Гретель затянувшееся молчание.
- Ешь, Гретель, не отвлекайся, - посоветовала мама.
- Уже и сказать ничего нельзя!
- Не отвлекайся, - повторила мама. Она хотела еще что-то добавить, но помешал отец, обратившийся к Павлу.
- Что с тобой сегодня? - спросил он, когда Павел откупоривал очередную бутылку. - Я уже в четвертый раз прошу долить мне вина.