Тем же вечером Коммод, вернувшись в Виндобону, в походный дворец отца, отказался участвовать в обсуждении плана дальнейшего наступления на север, которое было разработано Марком на зимних преториях. В ответ на просьбу своего зятя Помпеяна, которого Коммод с детства привык называть дядюшкой, император зевнул и сказал:
- Обсýдите без меня. Чем я, человек, неопытный в военных делах, могу помочь вам. Ты, дядюшка, утром доложишь, как идет подготовка к походу.
- Прости, Луций, но мы не вправе решать наисложнейшие вопросы в отсутствие цезаря.
- Вправе, - перебил его Коммод. - Я доверяю вашей мудрости и опыту. Мне надо разобрать почту. Подданные Рима не должны подолгу ждать распоряжений правителя. Ступай.
- Слушаюсь, цезарь.
Некоторое время молодой человек оставался в атриуме один. Обошел водоем - имплювий, куда во время дождей собиралась вода с покатой внутрь двора крыши. В прогале были видны тучи, второй день висевшие над этим поганой Виндобоной. Ночью пойдет дождь, в доме опять станет мерзко, зябко и уныло. Разве это логово можно назвать жилищем, подобающим тому, кому судьба вручила судьбу империи?
Судьбу, а не решение каких‑то частных вопросов, связанных с подвозом продовольствия для легионов, поиском дезертиров, беглых рабов, ссорами из‑за наследства, из‑за земли и другой собственности. Отец любил заниматься этой мелочевкой. Он не понимал, что в то время как он решал одну или несколько единичных судеб, вся остальная часть империя оставалась без надзора. Оно, может, и к лучшему, ведь все должно свершаться по принуждению… как его… мирового разума, а также по воле конкретных людишек, приставленных к той или иной области управления империи. Его предназначение - следить, чтобы механизм работал бесперебойно, наказывать провинившихся и награждать усердных. Но этого можно добиться только в том случае, если сам принцепс, а если точнее, царь, - будет находиться в добром расположении духа. Ничто не должно давать ему повода для раздражения, гнева, излишнего колебания… как ее… пневмы.
Разве не так?
Эти мысли несколько приободрили его, и он, наконец, решился войти кабинет отца. Теперь, выходит, в собственный кабинет?..
Он на мгновение замер. Что‑то действительно кувырнулось в этом мире, если место, которое он более всего ненавидел, вдруг превратилось в его рабочее место. С раннего детства помещение, где обычно отец вершил государственные дела, вызывало у него жуткий страх. Где бы ни жила императорская семья, везде существовал сей Аид, или, как его называли придворные "таблиний", куда его таскали за любую детскую шалость, за любую провинность. Неважно, где он был расположен - в просторном ли зале во дворце Тиберия в Риме, на их вилле в Пренесте, или, как здесь, в Виндобоне, в тесноватом, открытом с двух сторон помещении, по бокам которого располагались проходы, ведущие из атриума на задний двор - перистиль.
Сколько Коммод помнил себя, столько и трепетал от страха. До отвращения выпукло вспомнилось, как отец, оторвавшись от свитка или бумаг, внимательно выслушивал жалобу воспитателя, затем объяснения самого маленького Луция Коммода. Тот, шмыгая носом, сначала дерзил, затем после увещеваний начинал каяться, просить прощения.
Его прощали, но только после того, как дядька, затем специальный раб бил его гибким прутом по заднице. В более зрелом возрасте дело ограничивалось выговором, предупреждением, и все равно одна только рожа этого мерзкого Феодота, его слова: "Цезарь, отец просит вас в "таблиний", - рождало у наследника озноб и испарину. Словесные же увещевания императора или, что случалось чаще, предостережения вести себя достойно, не передразнивать взрослых, не показывать язык в окно всякому встречному и поперечному, не выть по ночам в компании таких же сорванцов под окнами у достойных граждан, не наряжаться женщиной, тем более наездником на колесницах или гладиатором, не буйствовать, не гонять гражданок на улицах Рима, не улюлюкать им вслед, - вызывало броскую красноту на лице. Отец полагал эту пунцовость признаком раскаяния, а Коммод просто злился на себя, ненавидел себя за то, что не обладает римской непоколебимостью и мужеством, чтобы показать отцу язык.
Воспоминания детства добавили молодому императору доблести - он приказал принести свет, затем принял из рук раба масляную лампу и решительно вошел в таблиний.
Здесь стояло несколько столов, стульев. Он медленно прошелся вдоль капитальной стены, возле которой располагались шкафы со свитками, книгами, писчими принадлежностями, перебрал нарезанную листами чистую бумагу - от прикосновения к запылившимся листам испытал омерзение и вытер руку о курчавую голову раба. Постоял возле кресла, в котором работал Марк, - сесть не решился, да и незачем, наказания можно распределять и лежа на удобном ложе. Дело нехитрое. Затем подошел к обширному столу, измерил взглядом гору бумаг свитков с печатями, нераспечатанных посланий, накопившихся за время болезни и после смерти отца. Это гора привела его в замешательство - он на мгновение впал в оцепенение, потом решительно заявил про себя и себе: "Завтра, завтра!.."
Справившись с прошибшей его испариной, Коммод припомнил, что какое‑то важное дело не давало ему покоя с самого утра. Была какая‑то мыслишка, какую он дал обет исполнить в первую очередь, без чего он не сможет заснуть до утра. И вот на тебе - забыл! Охрана? Нет. Какие‑то распоряжения по армии, по государству, по личному составу. Вот - вот - по личному составу. Только не по составу, а по штату.
Вспомнил!
Тут же отыскал на столе колокольчик, позвонил в него, и в таблиний заглянул старик, спальник прежнего императора Феодот, за ним секретарь Марка Аврелия Александр Платоник.
Первым император обратился в Феодоту.
- Раб, - спросил он, - ты получил вольную?
- Да, господин, - Феодот низко поклонился.
- И наградные?
Феодот поклонился еще раз.
- Ты доволен?
Еще поклон.
- Тогда чтобы через два часа духа твоего в доме не было!
Феодот с поклоном начал отступать.
- Подожди.
- Да, господин.
- Кто еще получил свободу.
Старик перечислил.
- А Клеандр?
- Он же приписан к вашей милости.
- Хорошо. Уходи и напоследок позови сюда Клеандра.
Когда спальник удалился, Коммод обратился к секретарю Марка Аврелия.
- Есть какие‑нибудь неотложные дела?
- Касающиеся чего, господин?
- Касающиеся меня. Какие‑нибудь распоряжения отца, выражения недовольства, доносы на злоумышляющих на мою власть.
- Что вы, господин! Римский народ в подавляющем большинстве возлагает на вас великие надежды. Позволите быть откровенным господин?
- Да.
- Я тоже.
Он сделал паузу. Коммод неожиданно почувствовал, как прежнее напряжение, придавившее его при входе в таблиний, отступило. Он повел себя вольнее, расправил плечи, решился наконец взять в руки верхний из наваленных на столе свитков. В этот момент Александр Платоник подал голос.
- Общее мнение императорского окружения в широком смысле этого слова, высших сословий, плебса, армии и провинциалов можно выразить одной фразой - лучшего нам не надо, пусть все остается по - прежнему.
- Ты хочешь сказать, что если я сумею сохранить то, что создал отец, от меня более ничего не потребуется?
- Примерно так. Но это нелегко, господин.
- Без тебя знаю. Пока останешься при мне. Поможешь разобраться с этим… - он кивнул на гору присланных со всех концов империи бумаг.
- Почту за великую честь
- Ступай.
Клеандр - молодой, прекрасно сложенный раб, разве что неумеренно упитанный, одногодок нового правителя, - появился сразу, как только укутанный в тогу Александр вышел из таблиния. Коммод было сделал поспешный шаг в сторону атриума, более ему трудно было оставаться в этом пыльном, темном месте, но появление раба вернуло ему уже обретенную уверенность. С чарами прошлого следует расправляться безжалостно и сразу. Не оставлять на потом.
Между тем Клеандр выжидательно посматривал на Коммода - точно так, как в детстве, когда они играли в орехи.
- Теперь ты главный спальник. Служи верно, дошло?
Клеандр кивнул.
- А теперь я хочу спать. И женщину!
Глава 2
Утром, гневно глянув на доставленную ему Клеандром красотку, Луций пинками прогнал ее с кровати, велел убираться на кухню. Негодование душило его - Клеандр всегда отличался ленностью и туповатостью, но чтобы вновь прислать ему на ночь повариху из обслуги, это было чересчур.
Первым желанием императора было достойно наказать нерадивого раба. Мало того, что кухарке Клиобеле уже за тридцать и от нее пахло чесноком, к тому же сам Клеандр не брезговал ее прелестями, пусть даже было в них что‑то шикарное и величественное. Всего в поварихе было вдосталь, особенно велики были грудь и бедра.
Луций задумался.
Может, кишки спальнику выпустить? Или женить на этой поварихе и сослать куда‑нибудь подальше?.. Например, в Испанию. Раздеть, привязать лицом друг к другу и в подобном положении везти до самой оконечности Иберийского полуострова. Конечно, кормить при этом, и пищу давать поострее, чтобы им постоянно хотелось друг друга. Интересно, насколько у Клеандра хватит сил?
Он вздохнул. Мечта была увлекающа, однако стоило на мгновение представить, как вытянутся лица назначенных ему в советники вояк, сенаторов, вольноотпущенников отца, когда они узнают о решении принцепса, как они начнут отговаривать его от этой затеи, увлекательная фантазия сразу угасла. Они не понимают шуток.
Вновь стало скучно.
Император позвонил в колокольчик. В спальню вошел Клеандр. Лицо округлое, смотрит лениво, тупо. Что взять с придурка! Волосы у него были на загляденье - мягкие, длинные, завивающиеся в локоны. Руки о них вытирать одно удовольствие.
- Клеандр, - сурово спросил император, - зачем ты мне всяких старух подсовываешь? К тому же своих полюбовниц. Я же тебя месяц назад, в день великого Юпитера Капитолийского предупреждал, что я больше не хочу видеть Клиобелу. Нет, что ли, помоложе?
- Нет, господин. Вы же знаете, ваш батюшка был прост. Он даже Либию, свою наложницу, отослал из Виндобоны. Наградил ее и посоветовал счастливо устроить личную жизнь.
- Да, батюшка был излишне щедр. Что у нас сегодня на завтрак? Опять все вареное?
- Да, господин. Я здесь ни при чем, Феодот - управитель.
- Феодота уже нет. Чтобы сегодня была жареная дичь.
- Где же я возьму ее, господин! - схватился за голову спальник. - Легионеры повыбили всю дичь в округе, а та, что в лавках, не свежа. Легионерам хорошо! Каждый день жируют, то кабана зажарят, то похлебку из окороков оленя наварят. А мы, цезарь и август, повелитель всего света, все на каше пробавляемся, лук с чесноком лопаем, как будто мы и не император вовсе. Доколе, о, повелитель, мы будем пить мерзлую, выкопанную из‑под земли воду? Доколе, господин, нам тешиться прелестями Клиобелы? В столице сейчас весна. Гражданки сняли зимние плащи, кое‑кто и плечи обнажил, да только не про нашу честь эти плечи и все, что расположено ниже… А рыбка, отлавливаемая в Тибре, в море… Краснобородка, щучка, мурена или устрицы…
- Заткнись!.. - не выдержал Коммод. - Нас ждет поход на север.
- Что мы в тех краях не видали, господин? - продолжал стенать Клеандр. - Что там, золота много или других каких припасов? Кто‑нибудь в тех диких местах сумеет приготовить угря или змею так, что пальчики оближешь? Кто‑нибудь угостит языками фламинго или печенью свиньи, откормленной плодами смоковницы? Вот удовольствие месить снег и пить ледяную воду. Для этого есть те, кому за это жалованье платят.
- Ты глуп и не понимаешь.
- Куда уж нам! Только я вот как думаю - принцепс для того и принцепс, чтобы сверху надзирать, а не в палатке мерзнуть.
- Я тебя предупредил - заткнись…
- Все, заткнулся, - охотно согласился Клеандр.
После недолгой паузы он обиженным голосом выговорил.
- Заткнуться проще простого, а вот услужить господину, это не каждому по плечу. Зря вы меня обижаете, господин. Есть здесь один огурчик, слаще не бывает, лет шестнадцать на вид. Дочь ветерана по имени Кокцея. Из нищих, хотя земли им после увольнения отмерили полной мерой, югеров пятьдесят. Ветеран прошлым годом помер, остались этот самый огурчик, и старший сын Матерн, который служит в первой Ульпиевой але* контариоров. Этот Матерн считается одним из лучших охотников, тем и откупается от своего центуриона и префекта. Говорят, не дурак, и скоро выбьется в центурионы.
- Ну, выбьется или нет, это мы еще посмотрим. Как бы взглянуть на огурчик?
- Только прикажите, мы ее в лучшем виде доставим. Правда, говорят, дика, просто Диана. С братом, случается, на охоту выезжает
- На охоту, говоришь, выезжает… Это интересно. Это хорошая мысль, Клеандр. Я и сам не прочь поохотиться.
- Но, господин, на сегодня назначен военный совет. Вот и гонец из претория в прихожей сидит.
Коммод вздохнул.
- Что за напасть быть императором! Столько умных голов, а ничего без меня решить не могут. Передай гонцу, я себя плохо чувствую. У меня хандра, мне надо развеяться, а они пусть решают.
Он помедлил, потом повысил голос.
- И больше не сметь мне свою повариху подсовывать! А не то сошлю вас обоих в Испанию. Прикажу раздеть, привязать друг к дружке, так и повезут на телеге до самого Олисипо. Дошло, тупица?
- Обязательно, господин. Будет исполнено, господин.
* * *
Приключение обещало быть интересным, однако, размышляя о том, как бы ловчее устроить дельце, Луций Коммод поостерегся сразу распорядиться, чтобы верные люди тайно извлекли Кокцею из недр семейства и приволокли связанную к нему в опочивальню. "Друзья" отца сразу поднимут гвалт - и справедливо! Стоит ли злить легионеров в преддверии трудного похода? К тому же было в похищении что‑то плебейски - гнусное, недостойное повелителя мира. Не было в подобной грубости божественного отсвета, какой, например, всегда присутствовал в похождениях самого Зевса. То прольется на Данаю золотым дождем. На самый животик, потом капля за каплей стечет в заветную промежность, заронит семя в самую щелочку. А то обернется быком и умыкнет Европу или, например, нарядится лебедем и приголубит Леду.
Вот с кого следует брать пример.
Вспомнилась мать Фаустина. В самый разгар мятежа наместника Сирии Авидия Кассия, она напомнила растерявшемуся Луцию, что если его отца, императора Марка Аврелия, считают кем‑то вроде небожителя, посланного на землю для исправления нравов и привлечения людей к добродетели, то его сын тоже в какой‑то мере может считаться принадлежащим к породе тех, кто восседает на Олимпе.
- Твоя обязанность, Луций, - объяснила она сыну, - всегда помнить о своем происхождении, о том, что в тебе тоже есть частичка небесного огня. Твоя задача выявить, в чем именно проявляется твоя подлинная сущность, и править в соответствии с этой искрой, разжигая ее в себе до размеров всепожирающего пламени, а ты струсил при одном известии о дерзости какого‑то Авидия. Больше не трусь, - приказала мать.
Коммод нахмурился и буркнул.
- Не буду.
Тем же утром в преторий был послан гонец. Вернулся он после полудня и сообщил, что брата огурчика в отряде нет - он получил увольнительную и по сведениям декуриона второй турмы, где служил Матерн, находится в своем домике в пригороде Виндобоны.
- Тем лучше, - заявил Коммод и приказал Клеандру подготовить коня и предупредить Вирдумария, бывшего телохранителя отца (единственного из окружения Марка Аврелия, кого новый принцепс оставил возле себя), чтобы тот был готов сопровождать его в поездке. Приказал также отыскать проводника к дому Матерна.
Клеандр схватился за голову - столько распоряжений и все срочные. Когда успеть, если и хозяйство на нем, и кухня на нем, и рабы на нем. Коммод показал рабу кулак и внятно выговорил.
- Не теряй времени.
На счастье в Виндобоне оказался Тигидий Переннис, префект Ульпиевой алы, утром по требованию наместника обеих Панноний Клавдия Помпеяна, зятя нового императора, прибывший в город. Срочно вызванный в город, Переннис был немедленно препровожден к цезарю. Пока шел, удивлялся суете и возбуждению, охватившим обитателей императорского походного дворца, представлявшего собой среднюю по размерам виллу, примыкавшую к южной оконечности крепости и тоже окруженную стенами и наполненным водой рвом. Глядя на спешащих рабов и вольноотпущенников, Тигидий решил, что в ставке наконец приняли решение о начале летней кампании, о продвижении легионов на север, к Океану, в связи с чем его отряду предстояло выполнить какое‑то секретное и, по - видимому, необычайно трудное задание. Догадка встревожила префекта - после пятнадцати лет беспорочной и мало успешной службы очень не хотелось рисковать. Хотелось домой, в Италию, хотелось дослужиться до наместника провинции или хотя бы квестора в каком‑нибудь богатом городе. Переннис по опыту знал - всякое тайное задание сопряжено с неисчислимыми опасностями, а выполнишь его, тебя похвалят, ну, может, наградят лавровым венком, и кончено. И то, если похвалят!
Император встретил его в атриуме и, не скрывая нетерпения, спросил, знает ли Переннис дорогу к домику Матерна? Префект опешил, однако сумел скрыть растерянность и подтвердил, что дорогу знает. Это, объяснил он, с восточной стороны, сразу за крепостной стеной, рядом с амфитеатром, предназначенным для гражданского населения городка.
- Проводишь. Будешь награжден.
Последняя фраза вконец сразила опытного служаку. Награжден за что?
К дому Матерна двинулись верхами. По дороге Переннис лихорадочно прикидывал, в чем смысл этого странного приказа и какая военная необходимость погнала молодого цезаря в гости к этому забияке и нарушителю дисциплины? Войска со дня на день ждали приказа к выступлению. Неужели преторий решил послать этого ушлого Матерна в тыл врага? Тогда зачем принцепс решил открыто встретиться с Матерном и тем самым привлечь к нему внимание соглядатаев варваров? Или, может, этот бандит успел обратить на себя внимание Коммода и попасть в любимчики? Как иначе расценить намерение императора посетить дерзкого в собственном доме? Но когда, каким образом этот разбойник сумел привлечь взгляд принцепса?! На душе стало тревожно - если Матерн пойдет в гору, сможет ли он, Переннис, усидеть на месте командира отдельной алы? Держи ухо востро, предупредил себя Переннис. Сейчас, когда молодой цезарь "дурит", самое время перескочить из солдатской палатки да в сенат. Как говорят в Риме - из ослов да в кони. В первые дни правления это случается сплошь и рядом.
Император с сопровождавшими его Переннисом и Вирдумарием спешились у ворот усадьбы. Взволнованный Матерн встретил незваных гостей, провел в дом.
Усадьба была устроена по местным - варварским - обычаям. Небольшая, вытянутая в длину, деревянная вилла располагалась в глубине поместья, поблизости от небольшой, но очень живописной дубравы. Строение в один этаж, выложено из бревен. Поперечной, тоже бревенчатой стеной - торцы бревен выступали наружу - жилище было разделено на две половины. Сзади к дому примыкало подворье, тоже окруженное высокой бревенчатой стеной. Никаких колонн, портиков, барельефов, никаких куртин или скульптур в дубраве, никаких пропилеев, аркад или искусственных водоемов.