Она так хотела быть полезной, благодаря своему положению нести за что-то ответственность, подавать пример, как нужно служить Богу самым простым и чистым способом и распространять новую веру. Но теперь она видела, сколько опасности навлекла на своих близких из-за своих взглядов. И бедная, милая Дот – самая невинная из всех.
Она слушала и ждала знаков от Бога. По ночам она часто смотрела в небо, думала о Вселенной Коперника и про себя просила Его о подтверждении. Недавно во дворце поднялся большой шум: мальчишка-поваренок решил, что увидел в разрезанной репе образ Христа. Он сам принес ей корнеплод на блюде, лопаясь от гордости. Она, как полагается, всплеснула руками, взяла репу и внимательно посмотрела на пятно, которое, по правде говоря, походило на что угодно. И все же Катерина поздравила мальчишку и наградила его. Ей самой не требовались доказательства в виде образов на овощах. Новая вера – единственная дорога. Убеждения глубоко укоренились в ней; ее поражала заключенная в них великая правда.
Стыдно вспомнить, как мужество покинуло ее, когда настал ее час испытаний. Она никогда не станет отважной мученицей, как Анна Аскью, нет… она уползла и затаилась, отошла от правды, чтобы спасти себя. Что Господь думает о ней сейчас? Она размышляла о своей заброшенной книге. Неприятно было вспоминать о том, что ей даже не хватило смелости изложить свои истинные взгляды на бумаге. Она еженощно просила Бога о прощении, не в силах забыть о своих грехах, и гадала, не бросил ли Он ее.
Она давно убрала из своих покоев все предосудительные книги и письма. Их куда-то увезли, уничтожили, спрятали. В ее покоях больше не велись беседы о новом мире и об ошибках в переводе. Все было убрано в прочно запертый ящик с табличкой "прошлое". На смену прошлому пришло постоянное молчаливое перебирание четок между пальцами. Катерина обдумывала все, о чем собиралась сказать. Придворные дамы в последнее время были заняты шитьем; в их пальцах не перья и бумага, а иглы. Они вышивали красивые картины или банальные изречения.
Когда король приходил к ней и начинал разглагольствовать, она слушала, прикусив язык, чтобы не выдать себя. Она во всем соглашалась с ним и терпела его в те ночи, когда он ложился с ней на огромную резную кровать с горгульями красного дерева. Горгульи молча наблюдали за ее унижением. Король был доволен ею. Но сейчас он занемог. Он не мог охотиться, отчего все больше мрачнел. Катерина привыкла потакать всем его прихотям и заранее видела знаки, предвещающие смену настроения. В общем, Генрих пока был доволен поведением своей милой Катерины, и подарки продолжали прибывать ежедневно, с удручающим постоянством.
Возможно, внешне она выглядела собранной, уверенной и хладнокровной, но в душе у нее царило смятение. Она каждый день видела Сеймура, пусть и мельком. Сеймур вездесущ. Стоило Катерине выйти в длинную галерею, и она видела его. Когда она прохаживалась по саду, он был там. Когда она каталась верхом в парке, и он оказывался там – его всегда можно было видеть краем глаза; то покажется вдали его перо, то блеснет переливающийся атлас, то мелькнет его каштановая борода, отросшая за несколько лет разлуки. Она не смела смотреть в его сторону, боясь, что выдаст себя.
Уилл и Сеймур снова стали неразлучны; они как будто размножились. Они вдвоем оказывались всюду, где бывала Катерина: то шепчутся по углам, то играют в "лису и гусей" у окна, то бродят по переходам замка. Сердце у Катерины сжималось и стонало от тоски. Она отдала бы все на свете, чтобы поменяться местами с братом, не быть королевой, не быть женщиной и иметь возможность сидеть рядом с Сеймуром, дотрагиваться до его ноги. Этого ей было бы достаточно. Ее желания наполняли ее страхом; она сама себя боялась. Неужели можно так сильно любить? Ее чувства наверняка отражались у нее на лице… Она не должна думать ни о нем, ни о своем желании. Только о хорошем. Она упорно смотрела в пол, чтобы избежать беды, потому что глаза первыми выдадут ее.
Настоящим источником радости стала для нее Дот. Девушка словно вернулась из могилы. Катерина подарила ей дом в западной части страны в знак благодарности. Она знала, что Дот нужен не дом, а нечто большее. Ей нужен Уильям Сэвидж. Она видела, как Дот исподтишка смотрит на него, когда он играет на спинете, слегка раскачиваясь, закрыв глаза, склонив голову набок, не ведая о гипнотическом действии звуков, которые он извлекает из музыкального инструмента.
У нее в голове созрел замысел. Она вызвала Уильяма к себе:
– Мистер Сэвидж, задумывались ли вы о том, чтобы жениться вторично?
На его лице появилось тоскливое выражение; его печальные глаза сделались покорными.
– Если я прикажу вам жениться, что вы на это ответите?
Он что-то пробормотал, не в силах ответить, и наконец выпалил:
– Если вы прикажете, конечно… – И вдруг его прорвало: – Я не хочу жениться, мадам.
– Так ли это, Уильям? – Катерина не собиралась его дразнить, но ничего не могла с собой поделать; она знала, что хорошо рассчитала время.
– Я влюблен, – ответил он довольно звонко. – Но наш союз невозможен. Мы из разных…
– Тише, Уильям. – Она положила руку ему на плечо. – Та, кого я предлагаю вам в жены, – Дороти Фонтен.
В нем как будто взорвался фейерверк Юдолла; он вдруг оживился, на его лице появилась широкая улыбка, глаза увлажнились.
– Моя Дот… вы… не знаю, что и сказать!
– Да, – улыбнулась Катерина. – Я с удовольствием выдам ее за вас. Мне будет очень приятно дать свое согласие.
– Мадам, я… я… – Уильям упал на одно колено, схватил ее руку и пылко поцеловал. Мыслями он уже был со своей милой Дот.
– Но вы должны делать то, что я скажу, – продолжила Катерина.
– Все что угодно!
– Во-первых, если я когда-нибудь узнаю, что Дот страдает из-за вас, я вас повешу, Уильям Сэвидж! Ее ни в коем случае нельзя обижать.
Он торжественно кивнул; с таким видом он обычно рассуждал о Боге.
– Сейчас же отправляйтесь к ней и просите ее руки. Пусть все остается между вами. Не хочу, чтобы обо всем пронюхали мои дамы, потому что многие не одобрят вашего брака. Вашим родным я напишу сама. Они, конечно, не станут возражать против желания королевы… – Катерина улыбнулась и тихо продолжила: – И в положении короле вы есть свои преимущества. – Его глаза наполнились слезами. – От всего сердца благословляю вас, Уильям Сэвидж! – Она с трудом сняла с пальца кольцо, квадратный аквамарин, подаренный ей испанским послом; он всегда напоминал ей кусочек неба. – Вот, передайте ей. – Она положила кольцо ему на ладонь. – Ну, идите же! Она в моей спальне одна. – Уильям бросился к двери, и она продолжила: – Вы должны оба решить, будете ли и дальше служить мне. Мне бы этого хотелось, но принуждать вас я не стану.
Дворец Уайтхолл, Лондон, ноябрь 1546 г.
Дот больше не спала на тюфяке в покоях королевы, в продуваемом сквозняками приемном зале за спальней, которую Катерина все реже и реже делила с королем. Ее сменили другие. Иногда ей хотелось ущипнуть себя. Ей все еще не верилось, что она, простушка Дот Фонтен, замужем за человеком, который пишет стихи и играет на спинете! А на пальце у нее кольцо, подаренное самой королевой, – прямо как в сказке!
Когда Уильям вскоре после ее возвращения пришел к ней, он признался, что все задумала королева. Он взял ее за руку, и они долго смотрели друг другу в глаза, как глупые влюбленные в какой-то старой сказке.
– Моя Дот… – сказал он тогда. – Я знаю, ты много страдала из-за меня; прости меня от всего сердца.
– Не нужно просить прощения. Ты прощен, Уильям Сэвидж. За последние месяцы я многое поняла…
– Знай, Дот: я не рассказывал тебе о своей жене, боясь, что ты больше не подпустишь меня к себе, что было для меня невыносимым. Мы поженились очень молодыми, а потом меня вызвали ко двору, я почти не знал ее… Я был глуп и…
– Ш-ш-ш! – Дот прижала палец к губам Уильяма и заглянула в его глаза, похожие на бездонные колодцы. – Что с твоей женой сейчас?
– Она уже год как скончалась.
Когда он произнес эти слова, ее сердце показалось ей похожим на цветок, который раскрылся в ее груди, но потом она подумала о бедной девушке, которая едва знала своего мужа.
– Мне так жаль… то есть… мне жаль ее.
Он порылся в кармане, похлопал себя по дублету; казалось, он потерял что-то важное. Наконец он достал кольцо – кольцо Катерины с аквамарином, "водяное кольцо". Дот всегда его так называла, потому что вечно забывала, как называется камень. Она помнила, что в тот день шел дождь; лило как из ведра, и капли барабанили по стеклам. После всех испытаний и тягот Дот наконец-то почувствовала себя в безопасности. Теперь она старалась не вспоминать о том, что с ней было, и, когда Уильям пробовал расспросить ее, она говорила:
– Не буди спящую собаку, муженек! – Слово "муженек" приятно перекатывалось во рту, как сладкое пирожное, каким ее угощала Катерина.
Он надел "водяное кольцо" ей на палец.
– Что ты делаешь, Уильям Сэвидж? Ведь это же кольцо королевы! – испуганно воскликнула Дот.
– Нет, любовь моя, оно твое. Это твое обручальное кольцо.
Позже Катерина позвала их к себе в покои, где уже ждали священник и Кэт Брэндон – она стала второй свидетельницей.
– Подумать только, – Дот тычет Уильяма в бок, – свидетелями нашей свадьбы стали королева Англии и герцогиня Саффолк!
Уильям все время держал ее за руку, когда священник произносил слова, а когда настала ее очередь приносить брачные обеты, у нее от волнения едва не пропал голос. Как будто все события в жизни подводили ее к этому мигу; ей казалось, что она вот-вот взорвется от радости, как фейерверк Юдолла.
Теперь у них есть свое жилье в Уайтхолле. Это всего лишь крошечная каморка чуть больше чулана в одном из подвальных этажей. Но размер комнаты не имел значения. Главное – теперь у нее есть Уильям Сэвидж, и они могут проводить целые ночи в объятиях друг друга. Они не вспоминали о прошлом; теперь у них было прекрасное настоящее. И лишь время от времени они представляли себе неясное будущее и детей, которые у них родятся.
Глава 11
Дворец Нансач, Суррей, декабрь 1546 г.
Графа Серрея отправили в Тауэр. Генрих всерьез намерен от него избавиться. Катерина обезумела от горя. Порывистый Серрей, близкий друг Уилла, то был любимцем короля, то надолго попадал в опалу, но на сей раз все иначе. Она представляла, как Серрей в отчаянии пишет стихи в тюрьме. Сама она не смела общаться с узником, боясь, что падет вместе с ним. Ходили слухи, что отца Серрея, герцога Норфолка, тоже арестовали или вскоре арестуют. Фрейлины королевы почти не говорили ни о чем другом.
Жену Серрея все любили. Говарды, и мужчины, и женщины, были подавлены. Так бывает, когда король гневается на чью-то семью. В последнее время Генрих почти всегда в плохом настроении из-за мучительной боли в ноге. Он редко покидал свои покои и то и дело срывался на своих советников. Те старались стать невидимками. Все боялись гнева короля.
Катерина чувствовала всеобщее волнение. Придворные соперничали за королевские милости. Вернулась Анна Бассет; семья снова выталкивала ее вперед. Интересно, на что они надеются? О последнем Катерина предпочитала не думать. Но в неустойчивом положении возможно все. Сейчас опасность грозит любому, в том числе и ей. При дворе поползли слухи о том, что Генрих Восьмой уже подыскивает себе новую королеву. Правда, такие слухи ходили всегда; в качестве преемницы называлась даже Кэт Брэндон, которая недавно овдовела. Кэт сводила все к шутке и смеялась. Катерина не находила в происходящем ничего смешного. Как известно, король всегда получал все, что хотел и кого хотел, избавляясь от любой преграды, стоящей у него на пути.
Генриху надоели даже обезьянки, Франсуа и его невеста, которую Катерина назвала Вирсавией. Прежде Вирсавия забавляла короля, но теперь бедные мартышки сосланы на конюшню. Хотя Катерина не питала к обезьянкам особо нежных чувств, сейчас она их жалела. На конюшне холодно даже днем, а по ночам становилось просто невыносимо. Они не переживут там зиму… как и Серрей.
Катерина мягко прикладывала к ране на ноге короля припарку, которую она приготовила с помощью Хьюика. Они сделали новую настойку из пыльцы и календулы; она должна унять воспаление. Король запретил обрабатывать рану личинками; по его словам, личинки слишком копошатся в ране и раздражают его. Катерина почти не обращала внимания на вонь; она к ней притерпелась. Она тихо утешала короля и напевала его любимую песенку, но он дулся, молчал, и она старалась думать о другом.
Ей хотелось, чтобы скорее пришло Рождество; тогда у них на столе наконец появится мясо. В пост они ели рыбу – одну рыбу, бесконечную рыбу. Им подавали карпа, угря, щуку. Катерине надоело извлекать мелкие косточки. Рыба часто бывала безвкусной или пересоленной; как правило, морскую щуку, треску и сайду засаливали. После нее королеву мучила неукротимая жажда. Кроме того, рыбу вечно пережаривали или пересушивали; к тому времени, как блюдо доставляли из кухни, все успевало остыть. До конца Рождественского поста оставалось две недели.
Королева рассеянно бинтовала ногу мужа, мечтая о том, как они попируют на Рождество: им подадут оленину, лебедей, гусей, молочных поросят… Бедный Серрей – ему сейчас не до веселья. Королевские адвокаты кружили над Говардами, словно стервятники; они старались придумать повод для того, чтобы казнить Серрея. Генрих всегда опасался Говардов, боялся, что они заберут в свои руки слишком много власти. Катерина понимала, что король думает о смерти, точнее, о том, что случится после того, как его не станет. Наследный принц еще так молод! Пока Эдуард не достигнет совершеннолетия, регентом при нем будет она, Катерина. Так написано в завещании. Она представляла, как правит страной, проводит реформы. Может быть, потомки назовут ее великой королевой, которую запомнят за то, что она твердой рукой приведет Англию к истинной вере. Но в глубине души ей ничего так не хотелось, как жить своей жизнью в маленьком замке, в тишине и покое, в безвестности. Быть королевой – тяжкое бремя; ей не терпелось снять его.
Она опускала припарку в миску, брала лоскут муслина и прикладывала его к ране. Генрих морщился от боли и бил рукой по подлокотнику кресла. Катерина попросила пажа зажечь свечи – сейчас темнеет рано, а ночи бесконечны. Она рада, что они живут в этом красивом дворце с небольшой свитой – меньше, чем всегда. Нансач – настоящее чудо с башенками и лепниной; говорят, что он похож на лучшие флорентийские дворцы. Кроме того, он был построен недавно; в нем новые камины, которые не дымят и не чадят. У королевы имеется даже отдельная ванная с трубами, по которым снизу подается вода. Здесь она принимает ванну каждый день. Почему бы и нет? В конце концов, она королева!
Катерина бинтовала опухшую ногу Генриха, думая о том, как все в ее жизни повторяется. Интересно, сколько еще часов предстоит ей провести, ухаживая за тяжелобольным королем? Она прожила так три с половиной года. Если ей еще раз представится возможность выйти замуж, она ни за что не выйдет за старика. Хотя она укоряла себя за такие мысли – жестокое напоминание о том, что она и сама не юная девушка. Скоро на ее долю останутся одни старики. Мечта о ребенке еще не покинула ее, как считают многие, но ей пошел тридцать шестой год, и она ощущала растущую в душе пустоту.
Дочерей короля она любила как родных, а может, и сильнее. Она любила свою милую Дот, которая готова была умереть за нее; Елизавету – за гибкость и решительность. В Елизавете есть нечто не поддающееся определению. Катерина не в силах устоять перед ее непреодолимым обаянием… Есть еще Мария, скорее сестра, чем дочь; ее хрупкая фигура – напоминание о бедствиях, постигших ее мать. Жизнь Марии – сплошная цепь трагедий. И конечно, Катерина не может забыть бедную грустную Мег. Королева скучала по ее тихому обществу. Она любила и Эдуарда. Несмотря на его скованность и холодность, особенно на публике, в глубине души он славный мальчик. Кроме того, он совсем еще ребенок. Какое тяжкое бремя достанется ему в наследство! Все эти дети, которые приходят и уходят, повинуясь капризу короля, на самом деле не ее. Даже Дот она сама отдала Уильяму Сэвиджу. Катерина улыбается, вспоминая о них – ее голубках. Король как-то подарил ей пару неразлучников; интересно, что с ними стало.
Она закрепила повязку; паж принес коробку со свечами. Вдруг она упала из его рук с грохотом, и свечи покатились по полу.
– Ради всего святого, Робин! – рявкнул король. – У тебя что, пальцы из свиного жира?
Катерина молча смотрела, как Робин собирает свечи и зажигает их; когда Генрих успокоился, она помогла ему натянуть панталоны. После этого он хлопнул по стоящему рядом с ним табурету.
– Иди сюда, Кит. Посиди с нами немного. Мы знаем, что мы вспыльчивы, но мы благодарны, что ты столько для нас делаешь, хотя могла бы предоставить все нашим врачам.
Она послушно опустилась на табурет и сказала, что ей приятно лечить короля – гораздо приятнее, чем многое другое.
– Чего еще желать жене? Она обязана служить мужу, – сказала она, мысленно прося у Бога прощения за ложь.
Слышалось тихое шарканье – пажи и гофмейстеры делали свою работу, словно невидимки.
– Ваше величество, – доложил один из них. – Вас ожидает милорд Гертфорд.
– Пригласите его!
Вошел Гертфорд, который с недавних пор приобрел новую походку и новое выражение лица. Борода его на конце разделялась надвое и была такая же рыжая, как у короля. Раздвоенная борода на белом дублете напоминает лисьи хвосты на снегу. Панталоны у него тоже белые, как у короля; на них нет ни пятнышка. Его верхнее платье подбито белым кроличьим мехом. Дублет с прорезями расшит жемчугом. Гертфорд любит жемчуг. Катерина ощупала мамин крест, который она хранила в сумочке на поясе. Пробежала пальцами по жемчугам.
За Гертфордом вошли еще двое, но Катерина была словно заворожена и не замечала их; она смотрела на сверкающие жемчуга Гертфорда, на блестящий белый атлас, на его безупречно белые панталоны, на кроличью подкладку. Кажется, он весь блестит, излучает уверенность. Рядом с ним остальные кажутся неудачниками. Гертфорд шел в гору! Не сразу она заметила, что в полумраке рядом с ее братом стоит Томас Сеймур. Она тихонько охнула; краска залила ей лицо.
Сеймур смотрел на нее своими ярко-синими глазами, и она мгновенно откликнулась всем существом. Они смотрели друг на друга лишь долю секунды, но ей показалось, будто прошла вечность. Катерина покосилась на короля; тот перевел взгляд с нее на Сеймура и обратно. Катерина сжала кулак, ногти впились в ладонь. Гертфорд что-то сказал, но она не слышала, да и король, видимо, его не слушал.
– Ступай, жена, – тихо процедил он и вдруг взорвался: – Прочь отсюда, женщина!
В комнате как будто выстрелили из пушки; придворные в недоумении застыли на месте. Катерина поспешно поднялась, роняя коробку с медицинскими принадлежностями. Руки ее не слушались.
– Прочь, я сказал!
Она попятилась к двери, боясь отвернуться от короля и еще больше разгневать его. Робин подскочил к ней и поднял упавшую коробку; тут она вспомнила, как он подбирал свечи. Он – тот самый паж, что когда-то уронил блюдо с тартинками на ступенях Уайтхолла. Как давно это было!
– Нет-нет, не может быть, – бормотала она себе под нос, пробегая по пустым коридорам. Произошло то, чего она боялась. Она не сумела совладать со своим лицом, и муж понял ее истинные чувства.