В силу этого-то граф плотоядными глазами стал поглядывать на Екатерину Петровну Бахметьеву, но достижение цели в этом случае было сопряжено с риском светского скандала, чего граф боялся, как огня, а там, а Грузине, жила красавица Настасья, полная здоровья и страсти и он, граф, променял ее на эту, сравнительно тщедушную женшину с почти восковым, прозрачным цветом лица, "святыми", как стал насмешливо называть Алексей Андреевич, глазами, далеко не сулящими утолить жажду плотских наслаждений - таковой вскоре после свадьбы сделалась Наталья Федоровна.
Такие чувства волновали графа, уже после первого месяца охладевшего к своей жене, а с другой стороны, силою своей железной воли, он старался побороть этот соблазн и остаться верным долгу, клятве, произнесенной перед алтарем, и, наконец, решил "от греха" на самом деле уволить Настасью.
Несколько раз принимался он писать в вотчинную контору этот роковой приказ, но не дописав до конца, рвал бумагу и откладывал до следующего дня.
Наступило время переезда в Грузино.
- Распоряжусь на месте! - пришел граф к последнему решению.
Приезд в Грузино графа и графини Аракчеевых состоялся с особою торжественностью: на пристани Волхова сиятельные владельцы были встречены всеми представителями вотчинного управления, из которых многие были в присвоенных их должности вышитых золотом кафтанах. Им были поднесены хлеб-соль на деревянном, искусно выточенном блюде, масса народа стояла шпалерами и бросала на пути графской коляски ветви деревьев и полевые цветы.
Графиня приветливо кланялась и улыбалась по сторонам. Торжественность встречи льстила ее молодому самолюбию. Граф был мрачен, и на его губах при приветствиях мелькала деланная улыбка.
Настасьи Федоровны при встрече не было.
Он ожидал, что она встретит его и графиню на крыльце грузинского дома, но и там среди высыпавших навстречу слуг, с Воскресенским во главе, не было домоправительницы.
"Коли так… прогоню… сегодня же прогоню!" - неслось в голове Алексея Андреевича.
Вскоре после приезда был сервирован обед на две персоны. Граф и графиня откушали и разошлись по своим апартаментам.
Алексей Андреевич приказал разбудить себя через два часа и прислать к нему в кабинет Егора Егоровича для доклада.
В назначенный час Воскресенский явился с кипой бумаг и книгами.
Граф внимательно стал пересматривать счета.
- А где же Настасья?.. Я ее не видал… - уронил Алексей Андреевич, как бы между прочим.
- Настасья Федоровна уже неделю как не встают с постели, - почтительно доложил Егор Егорович.
- Что с ней! Взаправду больна? - вскинул на него граф проницательный взгляд.
- Больны… как только мы получили известие о прибытии вашего сиятельства, с того дня и занедужилось ей… жар, озноб, бред… Господин доктор два раза на дню посещает… а какая болезнь, ума не приложит… надо полагать, что простудилась… - объяснил помощник управляющего, видимо, повторяя заученный урок.
- А… а… - прогнусил граф и, просмотрев последние бумаги, отпустил Воскресенского.
Оставшись один, граф стал большими шагами ходить по кабинету.
- Больна… Неделю лежит… И с чего это с ней приключилось… - по временам про себя бормотал Алексей Андреевич.
"Прогнать… - снова появилась в его голове мысль. - Да как же прогнать больную… Ведь не собака, и ту не выгонит больную хороший хозяин… А это все-таки женщина, столько лет бывшая мне близкой, преданной… Нельзя прогнать!.. Пусть выздоровеет!.."
Он стал припоминать заслуги перед ним его верной домоправительницы, ее обаятельный образ снова стал настойчиво носиться перед ним. Он так давно не видал ее.
"Что-то она, изменилась ли? Похудела ли?"
Граф нетерпеливо тряхнул головой, как бы силясь отогнать эти мысли, вышел из кабинета и прошел к жене.
Наталья Федоровна лежала в своем роскошно меблированном будуаре и дремала. Быстрый и шумный приход мужа заставил ее встрепенуться. Она открыла глаза и удивилась необычайному выражению его лица: он был весь красный, глаза как-то особенно горели…
- Что с вами? - удивленно спросила она. Наталья Федоровна говорила мужу "вы".
- Ничего… Я пришел к тебе… - с дрожью в голосе проговорил он и сел на кушетку.
- А я еще не успела отдохнуть как следует, не могла уснуть никак, эта непривычная встреча так взволновала меня… я до сих пор совсем, как разбитая… с дороги верно… - слабым голосом произнесла она.
Граф нахмурил брови, быстро отнял руку, протянутую было для того, чтобы обнять жену, и сухо сказал:
- В таком случае, отдыхай, я мешать тебе не буду…
Он прошел снова к себе в кабинет, взял фуражку и вышел на двор.
Через несколько минут он уже поднимался по ступеням крыльца флигеля Минкиной.
XIII
ВЛАСТЬ СТРАСТИ
Первые комнаты флигеля были пусты, последняя, занятая под спальню, была погружена в полумрак, занавеси на окне были спущены, и только свет от двух лампад, висевших перед киотом со множеством образов в переднем углу комнаты, давал некоторую возможность разглядеть находившиеся в ней предметы.
Граф вошел тихо, стараясь не плотно ступать по полу.
- Батюшка, граф, родимый мой, вас ли я вижу… - раздался голос Настасьи Федоровны, лежавшей на постели.
Со скамейки, стоявшей у ее ног, быстро поднялась Агафониха, прерванная в середине доклада своей благодетельнице о приезде графа с графинею, сделала графу почти земной поклон и кубарем выкатилась из комнаты, не забыв, впрочем, плотно притворить за собою дверь.
- Больна? - отрывисто буркнул Алексей Андреевич, сделав несколько шагов по направлению к кровати.
- Что-то занедужилось, благодетель мой, может, и с тоски, вас, родимый, ожидаючи, свалилась я, сердце мое изныло по вас, да по графинюшке, ждала не дождалась вас, голубя с голубкою чистою, да, видно, не допустил меня Бог до того, окаянную… Все ли в исправности в доме-то, граф-батюшка, ваше сиятельство?
Настасья Федоровна стала как бы с трудом приподниматься на постели.
- Все исправно, благодарствуй… Лежи, лежи… - уже более мягким голосом произнес граф. - Что чувствуешь?
- Да теперь как будто сразу полегчало, как благодетеля моего ваше сиятельство увидала, думала уже околею, не увидя ясных очей ваших, под сердце так все и подкатывало…
- Ну, колеть-то еще рано… поживешь… и сердце авось успокоится… - с лукавой усмешкой заметил Аракчеев.
- Хозяюшке-то, ее сиятельству, как имение приглянулось, все ли в порядке нашла в своих апартаментах, - пропустила как бы мимо ушей шутку графа Минкина.
- Кажись, всем довольна, только устала после дороги, растрясло ее, лежит, отдыхает…
- С чего же это растрясло, экипаж-то, как люлька, покойный…
- Хилая она у меня, Настасья, хилая… - как бы жалобным тоном заметил граф.
- Х-и-и-и-лая! - протянула Минкина и с соболезнованием покачала головой.
Алексей Андреевич, освоившись с полумраком комнаты, различил теперь вполне черты лица своей домоправительницы. Ему показалось, что она на самом деле похудела, хотя это не уменьшало ее красоты, а мягкий свет лампад, полуосвещая ее лицо с горевшим лихорадочным огнем, устремленными на графа глазами, придавал этой красоте нечто фантастическое, одеяло было наполовину откинуто и высокая грудь колыхалась под тонкою тканью рубашки.
Граф присел на край кровати.
В глазах Настасьи Федоровны мелькнул чуть заметный огонек торжества.
- Может, спать хочешь, я уйду, коли беспокою… - заметил граф сдавленным голосом, видимо, лишь для того только, чтобы что-нибудь сказать.
- И что ты, батюшка, граф, родимый мой, свою верную рабу обижать вздумал; беспокоишь, да я нонешний день светлым праздником почитаю, что пришел ты, милостивец, навестил меня, болящую.
Настасья Федоровна совершенно неожиданно для графа схватила его руку и стала покрывать ее жаркими поцелуями.
- Перестань, перестань! - смущенно бормотал он, стараясь выдернуть руку, но Минкина крепко держала ее в своих руках.
- Уж дай хоть на часок отвести душеньку… - почти сквозь слезы проговорила она.
Граф не выдержал и, наклонившись, поцеловал ее в голову. Несколько минут оба молчали.
- Ты как же приняла известие, что я… женился?.. - с трудом, еле выговаривая слова, произнес Алексей Андреевич.
- Известное дело как, порадовалась, что по сердцу себе нашел из своего круга, от души пожелала счастья моему благодетелю. Сказывали, что графиня и красавица писаная, и доброты ангельской. Чай, не солгали мне, ваше сиятельство?
- Нет, она ничего, хорошенькая и добрая… - довольно равнодушно заметил он.
- Ну, о наследнике или наследнице, не слыхать еще? - с дрожью в голосе спросила Настасья.
- Нет, - мрачно ответил граф, - да кажись и не будет, говорю, она хилая.
- Не будет, вот грех какой, а может, Бог и пошлет, поправится ее сиятельство, летом на вольном воздухе. Знаю ведь я, граф милостивый, сердцем чую, что ты женился из-за ребеночка, тогда еще мысль эта в голову тебе запала, когда открылся обман мой окаянный относительно Мишеньки.
- А что он? - спросил Алексей Андреевич, чтобы переменить разговор.
- Растет сиротинушка, все папу вспоминает, несмышленыш еще, так я, прости мне, Господи, ему не сказывала, что нет у него ни отца, ни имени, а привязалась я к нему, как на самом деле к сыну… уж так привязалась.
- И дело, что не болтаешь вздору ребенку, что он поймет теперь, вырастет, будет еще время растолковать ему, - задумчиво отвечал граф.
Снова произошла довольно длинная пауза.
- Я не то хотел знать… радовалась ты или не радовалась. Я хотел спросить тебя, что ты о себе-то подумала, когда узнала, что я женюсь, - начал Алексей Андреевич.
- О себе? Да что же мне о себе думать-то, разве я своя, я твоя, благодетель мой, до конца живота твоя, что захочешь ты, то с верной холопкой сделаешь, захочешь - при себе оставишь, а захочешь - на двор с Мишей выкинешь или, может, одну - твоя воля графская, а мне чего же о себе думать.
- Вот ты какая!
- А то какая же, разве не знаешь!.. Раба, до гроба раба твоя, хочешь - со щами ешь, хошь - с маслом пахтай… ни слова не скажу, все снесу безропотно и ласку, и побои от руки твоей, родимый мой.
Она снова стала покрывать поцелуями его руку, которую он по забывчивости оставил в ее руке. От сильного движения ворот ее рубашки расстегнулся, и перед глазами графа мелькнула ее обнаженная грудь. Она заметила это, выпустила его руку и стала торопливо застегиваться, но он уже привлек ее к себе.
- Только вот что… ведь больна ты.
- Здорова, голубчик мой родимый, здорова, поглядела на тебя и выздоровела… люблю ведь я тебя так, что кажись мертвая от ласки твоей воскресла бы.
Она обвила его своими горячими руками…
С веселой, почти торжествующей улыбкой вышел граф Алексей Андреевич из флигеля Минкиной. Забыты были и долг, и клятва перед церковным алтарем. Изгнание властной домоправительницы, так недавно бесповоротно решенное графом, отличавшимся во всем другом железною волею и непоколебимою решимостью, таким образом, не состоялось. Минкина снова царствовала в его сердце. Такова была власть страсти над этим замечательным человеком.
XIV
ПЕРВАЯ ЖИТЕЙСКАЯ ГРЯЗЬ
Чудная майская ночь спустилась над Грузиным.
После ужина вдвоем с графом, за которым последний был очень весел и оживлен, подробно говорил о проекте нового каменного дома, который он намеревался начать строить в Грузине нынешним летом, супруги разошлись по своим комнатам.
Графиня, отдохнув днем, не могла заснуть и, раздевшись и отпустив горничную, накинула на себя легкий капот и, потушив свечу, села к окну и отворила его, подняв штору.
Окно выходило в сад. Волшебный белый свет майской ночи ворвался в спальню. Наталья Федоровна с жадностью вдыхала чистый свежий воздух, смешанный с ароматом трав и цветов. Причудливо распланированный сад с его роскошною растительностью, вековыми деревьями, переплетенные ветви которых в этом таинственном полусвете принимали фантастические формы, лежал перед ней, возбуждая в ее экзальтированной душе чувство какого-то боязливого благоговения. Кругом царило торжественное спокойствие, ни один листок не колыхался и не шелестел, и лишь изредка удары в чугунную доску церковного сторожа гулко отдавались в воздухе, еще более оттеняя окружающую тишину.
Наталья Федоровна тоже сидела совершенно неподвижно, она, казалось, замерла вместе с природою и боялась малейшим движением разрушить это обаяние величественно спящей природы.
Прошло около часу. Вдруг в соседней комнате раздались чьи-то осторожные шаги, послышался шелест платья, скрипнула дверь, которую Наталья Федоровна оставила не запертой.
Последний звук вывел из оцепенения графиню Аракчееву, она быстро и испуганно обернулась.
На пороге спальни, одетая вся в черном, стояла высокая, полная, красивая женщина, с небрежно свитой, черной как смоль косой и с блестящими, искрящимися в полусвете комнаты глазами.
Наталья Федоровна вскочила, но не произнесла ни звука; страх сковал ей уста.
- Простите, голубушка, ваше сиятельство, что не в урочный час вас обеспокоить осмелилась, слава Создателю, что спать лечь не изволили, ночкой чудною залюбовались, а то разбудить мне пришлось бы вас, потому дело у меня очень спешное… - заговорила вошедшая.
- Кто вы, и что вам надо? - оправившись от первого испуга, все еще дрожащим голосом выговорила графиня.
- Верная слуга вашего сиятельства, здешняя экономка Настасья. Может, слышать изволили?
Минкина остановилась.
- Нет, не слыхала… что ж тебе надо? - все продолжая стоять, судорожно сжимая спинку кресла, отвечала Наталья Федоровна.
Это властное "ты", с которым обращался к Настасье Федоровне в грузинском доме только один граф Алексей Андреевич, как бичом ударило гордую экономку. Она даже слегка вздрогнула, и между ее густыми, точно нарисованными бровями появилась маленькая складка, а в глазах на мгновение блеснул недобрый огонек.
Графиня не заметила произведенного на вошедшую впечатления от изменения ее тона и молча ожидала ответа.
- Присядьте, ваше сиятельство, потому что речь моя будет долгая… - тоном фамильярной, тоже почти властной просьбы начала Настасья.
Наталья Федоровна машинально послушалась и опустилась в кресло.
Она, впрочем, и сама еле стояла на ногах, взволнованная неожиданным таинственным визитом.
Сердце ее томительно сжалось в предчувствии чего-то недоброго.
Минкина тихо приблизилась к ней, но молчала.
- Я слушаю! - с трудом произнесла графиня.
- Дайте мне, ваше сиятельство, с мыслями собраться… Как и речь свою начать, не придумаю… К приезду-то вашему да к беседе этой я уже с полгода, как к исповеди готовилась, даже слегла в постель, истомившися, думала перед вами во всех моих прежних грехах покаяться, да и в сторону… а тут ноне еще грех прибавился, так и не соображу…
Наталья Федоровна пристально смотрела на говорившую, не понимая положительно значения ее слов; у ней мелькнула даже мысль, что это сумасшедшая, и от этой мысли холод пробежал по ее спине, и она испуганно подвинулась в глубину кресла.
- Так о Настасье Минкиной, экономке его сиятельства, графа Алексея Андреевича, говорите вы, ваше сиятельство, и слыхом не слыхали?
- Нет, не слыхала.
Наталья Федоровна говорила совершенно искренно, она действительно даже не подозревала о существовании среди графской дворни женщины, заслуживающей ее исключительного внимания, в чем, видимо, так настойчиво сомневалась ее странная поздняя гостья, имевшая, по крайней мере, по ее внешнему виду, полное право на такое внимание.
Графиня Аракчеева поняла, что перед ней стоит далеко не обыкновенная служанка, что с присутствием этой красавицы в доме графа соединена какая-то тайна, которая касается и ее, Натальи Федоровны.
Тому, что Наталья Федоровна не знала о существовании знаменитой фаворитки своего мужа, о чем знала и говорила вся тогдашняя Россия и даже Европа, она была обязана замкнутости своей девичьей жизни; отец и мать не решились посвятить ее в это, даже когда она сделалась невестою графа, причем первый ограничился, как мы видели, коротким объяснением с Алексеем Андреевичем, две горничные Натальи Федоровны, перешедшие с нею в дом графа, также находились относительно Минкиной в полной неизвестности. Степан же Васильев, с которым с одним среди графских слуг имела разговор молодая графиня, из уважения к последней - он называл ее не иначе, как "небесным ангелом" не решался при ней произнести имя этой негодницы и, кроме того, считал, что с женитьбою граф покончил с "цыганкой", чему старый слуга очень радовался.
Потому-то появление Минкиной и было поражающим для графини Аракчеевой.
- Вижу, матушка, ваше сиятельство, что нет в вас ни на столько хитрости, - Минкина показала на кончик мизинца своей правой руки. - Хорошо, значит, я сделала, что поспешила предстать перед ваши ясные очи, пока люди обо мне вам ни весть чего наговорить не успели… Все равно, не нынче-завтра узнали бы вы, кто здесь до вас восемь лет царил да властвовал, кого и сейчас в Грузине, в Питере, да и по всей Россее называют графинею…
Она остановилась и пристально посмотрела на сидевшую неподвижно и молча Наталью Федоровну.
- Меня, ваше сиятельство, меня, холопку, мещанку Минкину!..
Графиня, уже насмерть перепуганная, широко раскрытыми глазами смотрела на нее. То, что она имеет дело с сумасшедшей, казалось ей непреложной истиной.
Настасья как бы угадала ее мысли.
- Может, вы думаете, ваше сиятельство, что я полоумная… Не бойтесь, в полном рассудке, хотя за последнее время вся исстрадалась я да измучилась, но видно родилась я такая крепкоголовая… Простите меня, ваше сиятельство, окаянную, поведаю я вам тайну великую, все равно от людей услыхали бы, бремя с души своей сниму тяжелое… Слушайте, как на духу, ни словечка не солгу я вам…
Настасья совершенно неожиданно для графини опустилась перед ней на колени.
- Встань, встань… что ты… - заторопилась было она, приподнимаясь с кресла.
- Сидите, ваше сиятельство, и слушайте! - дотронулась до нее рукой Минкина.
Наталья Федоровна повиновалась.
Медленно, тихим голосом начала Настасья свой рассказ об отношениях к графу Алексею Андреевичу с самого начала возникновения этих отношений, входя в мельчайшие, томительные, как она видела, для слушательницы подробности.
По мере того, как она говорила, Наталье Федоровне становился все яснее и яснее весь ужасный смысл ее рассказа, форма которого и тон исключали всякую возможность недоверия.
Настасья Федоровна именно и рассчитывала на это впечатление, чтобы в конце своей исповеди представить некоторые обстоятельства и изобразить свое положение в ином свете, нежели они были на самом деле, заранее гарантируя себе полное доверие графини. Она кроме того хотела пробудить в ней сочувствие к себе. Она вполне достигла и того, и другого. Графиня Аракчеева внимательно слушала стоявшую на коленях Минкину, и в ее чудных глазах отражалось испытываемое ею внутреннее волнение, несколько крупных слезинок блестели на ее длинных ресницах.