"Кубышка" тетеньки, как он звал Мавру Сергеевну, не давала ему покоя, но он не видел возможности легко завладеть ею. Жениться на своей кузине - отдаленность их родства не мешала этому - но практический юноша не хотел так дешево продать свою свободу, тем более, что с этой кузиной можно было, по мнению Талицкого, спокойно и без свадьбы проволочить время. Надо было измыслить другой план и как можно скорее, так как кредиторы усиленно его одолевали.
И план был измышлен. Известно, что солнце счастья редко светит для честных людей. Сергею Дмитриевичу удалось даже подстрелить двух зайцев.
Это было вскоре после, вероятно, памятного читателям визита Талечки к своей подруге с вестью о неудачном ходатайстве за нее перед Зарудиным. Отвергнутая самолюбивая девушка была в отчаянии, оскорбленная в своем, казалось ей, искреннем чувстве, она искала забвения. Талицкий явился счастливым утешителем, и Екатерина Петровна, в состоянии какого-то нравственного угара, незаметно поддалась его тлетворному влиянию и также незаметно для себя пала.
Она опомнилась, но было уже поздно, да и страсть взяла свое, она привязалась к своему любовнику со всею силою пробужденной им в ней чисто животной страстью. Она стала его верной рабой, его верной собакой, смотрящей в глаза. Такую чувственную любовь умеют пробуждать в женщинах одни мерзавцы.
Уничтожив таким образом возможность противиться его планам со стороны дочери, он принялся за мать, которая, как он знал, имела обыкновение советоваться во всех делах со своей "Катиш", которую она считала чрезвычайно умной и рассудительной.
- Вот, милая тетенька, если бы у меня было в распоряжении несколько десятков тысяч, можно бы нажить хорошие деньги без всякого труда и заботы… - закинул он удочку на старушку.
- Это, то есть, как так нажить - торговлей?
- Фи, торговлей, не дворянское это дело… нет, надо выручить одного человечка, с которого можно получить большие проценты, а вскорости возвратить и капитал.
- Такому же, может быть, как ты франту, блазню… - усмехнулась Мавра Сергеевна.
- Ну, нет, ошиблись, ma tante.
Сергей Дмитриевич наклонился к ней и что-то прошептал на ухо.
Старушка Бахметьева даже вытянулась.
- Что ты, такая особа, и не врешь?
- Зачем врать, пес врет, как говорила моя нянюшка.
- Да ты-то почем это знаешь?..
- Я приятель с одним близким к нему человеком.
Талицкий снова зашептал на ухо Мавре Сергеевне.
- Он выдаст и заемное письмо.
- А не сам?
- Вот чего захотели.
На этом разговор окончился.
Это было за чаем. После него Сергей Дмитриевич посвятил в предстоящее выгодное дело Екатерину Петровну.
- Ты уговори мать, - заметил он ей, - это меня может сильно подвинуть по службе, капитал твой увеличится, и тогда мы можем обвенчаться, а теперь что же плодить нищих.
Катя кивнула головой в знак согласия, так как в это время в комнату входила мать.
Совершилось все так, как и предполагал практичный Талицкий. Через несколько дней Мавра Сергеевна, посоветовавшись с дочерью, первая начала разговор о предложенном им выгодном деле.
- Я что же, я бы почла за долг выручить… Скоплено у меня на приданое Кате десять тысяч рублей, я говорила с ней, она согласна.
- Десять тысяч… - поморщился Сергей Дмитриевич. - Это очень мало.
- Больше у меня нет… - тоном сожаления, исключающим возможность лжи, заявила старуха Бахметьева.
"Стоило из-за этого хлопотать, этой суммы не хватит на уплату и половины долгов, ведь надо отдать ей проценты, поделиться с другим, - пронеслось в голове офицера, - впрочем, все-таки лучше, чем ничего".
- Я сообщу… - хладнокровно сказал он вслух.
Прошло еще несколько дней. Талицкий приехал утром за Маврой Сергеевной, попросил ее захватить с собой деньги и повез к "особе", которую, кстати сказать, старушка никогда не видала в глаза.
"Особа" милостиво приняла ее услуги, взяла деньги, а вексель был выдан ее доверенным лицом, причем, Мавра Сергеевна, убежденная доводами Талицкого, согласилась приписать очень значительную сумму процентов за год, на какой срок было выдано заемное письмо к сумме последнего, и торжествующая удачной аферой, лицезрением и милостивым обращением "особы", вернулась домой.
Рассказам старушки дочери не было конца.
Читатель, без сомнения, догадался, что "особа" существовала лишь в воображении Сергея Дмитриевича, а доверчивая и жадная старушка была обобрана Талицким и его достойными товарищами-сообщниками.
Нахально и развязно сообщил он обо всем этом Екатерине Петровне. Они были вдвоем в ее комнате.
- Ну и облопошили же мы твою маменьку… - с хохотом заключил он.
- Зачем же ты это сделал? За что ты обокрал меня! - вскочила она, задыхаясь от волнения.
- Тебя! - протянул он. - Вот как, а я, дурак, думал, что если ты моя, то и твои деньги тоже мои. Впрочем, если так, я могу уйти, ты сообщи все своей дорогой мамаше, подложный вексель в ее руках, она может подать на меня в суд, если я до завтра останусь в живых. У меня есть верный друг, он сослужит мне последнюю службу.
- Так попроси этого друга и возврати деньги.
- Ха, ха, ха… как обрадовалась, но ты меня не поняла, этот верный друг - пистолет… Прощай!
Он встал.
Его импонирующий тон поколебал ее, она снова села на стул и заплакала.
- Ты не любишь меня.
- Напротив, я из любви к тебе хотел спасти себя от бесчестия, от позора, мне оставалось два выбора: или добыть деньги, или покончить с собою, я выбрал последнее, так как ты одна меня привязываешь к жизни, я думал, что ты любишь меня, что я дорог тебе.
- Отчего ты не сказал мне заранее все откровенно?
- К чему бы это послужило? Ведь ты не могла бы достать у матери этих денег, а больше мне взять было негде. Но что тут толковать, ты, видимо, совсем не любишь меня, зачем же мне жить? Прощай!
Он направился к двери. Она бросилась за ним.
- Останься, сумасшедший, ведь я люблю тебя!
Он как бы нехотя вернулся.
- Надо подумать лучше, что делать? - заговорила она.
- Что делать, я уже придумал; надо добыть у нее вексель.
Он тихо и хладнокровно начал развивать ей свой план. Недели через две после этого разговора, во время отсутствия из дому Мавры Сергеевны, неизвестные злоумышленники каким-то неведомым путем забрались в ее спальню, сломали шифоньер и похитили заемное письмо в десять тысяч рублей. Прислуга была в это время в кухне, а Екатерина Петровна, и Сергей Дмитриевич находились все время в противоположном конце дома, и никто ничего не слыхал.
Так значилось в заявлении в квартал, писанном рукой Талицкого, по просьбе обезумевшей от горя старухи.
- Не упоминайте о заемном письме, нехорошо.
- Нет уж, батюшка, пиши, пиши, а то пропадут мои денежки.
Началось дознание. Оказалось, что пропавшее, по словам потерпевшей, заемное письмо подписано каким-то никогда не существовавшим князем. Когда же сама Мавра Сергеевна заявила, кому она будто бы отдала свои деньги, то на нее удивленно и с недоумением вытаращили глаза. "Старуха кажется спятила!" - решил следователь. К допросу были вызваны поручик Талицкий и Екатерина Бахметьева. Оба они подтвердили, что давно замечали, что с Маврой Сергеевной творится что-то неладное и даже полагают, что ода сама как-нибудь сломала замок у шифоньерки, а заявила о пропаже у ней заемного письма в припадке сумасшествия.
Содержание заявления и словесное объяснение потерпевшей подтверждало все это, и дело о краже заемного письма было замято.
От понесенного потрясения Мавру Сергеевну Бахметьеву разбил паралич, но, несмотря на это, с ее дочери взяли подписку в том, что она обязуется наблюдать, чтобы ее душевно больная мать не обеспокоила "известную особу" своими нелепыми требованиями.
Исполнить это было нетрудно, так как Мавра Сергеевна была очень слаба и медленно угасала. Она, впрочем, на самом деле стала заговариваться. Сергей Дмитриевич утешал ее, что он похлопочет и деньги ей возвратит.
Связь несчастной Кати с Талицким укрепилась общим преступлением.
Она всецело находилась в его власти.
Наступил январь месяц 1806 года. По Петербургу разнесся слух о предстоящей свадьбе графа Аракчеева с Натальей Федоровной Хомутовой - Екатерина Петровна знала об этом, конечно, ранее всех.
- Мы можем тут с тобой обстряпать хорошее дельце. - заметил Талицкий. - Эта идеальная дура Хомутова графу совсем не под пару, он, слышно, любит бойких баб. Теперь, конечно, в ней ему нравится ее наивность, но помяни мое слово, она ему скоро надоест, тебе бы самый раз быть графиней Аракчеевой… чай, не отказалась бы…
Глаза Екатерины Петровны блеснули злобным огоньком. Она уже давно завидовала судьбе своей подруги.
- Что ты за вздор болтаешь, разве мне об этом можно мечтать, да я и не променяю тебя ни на какого графа.
- Зачем менять, я останусь все тем же для тебя, жениться мне нечего и думать, а тебе пристроиться пора…
- Да ты серьезно? - удивленно посмотрела на него Бахметьева.
- Совершенно серьезно…
- Но как же расстроить брак Талечки?..
- Зачем расстраивать, пусть выходит, а ты постарайся сблизиться с графом, тебе что терять, нечего… - с откровенным цинизмом заметил он.
Екатерина Петровна даже не дрогнула, а только внимательно насторожила уши.
Ученица была достойна своего учителя.
Сергей Дмитриевич долго развивал перед ней программу ее будущих действий.
- Главное, увлечь и надуть этого сладострастного солдафона, а там мы сумеем заставить его развестись и жениться на тебе, ты девушка из хорошей дворянской семьи, а твоя идеальная дура сама тебе поможет в этом, если ты представишься ей жертвой его обольщений или даже его силы…
Читатель уже видел, как Екатерина Петровна была послушна своему ментору.
Цель ее была достигнута - граф Аракчеев пойман и, видимо, не догадался о ее прошлом.
Долго не спала она в эту ночь, лежа с открытыми глазами и обдумывая, удается ли ей и ее Сержу вторая главная часть их гнусного плана.
Не спал и граф Алексей Андреевич, он мысленно взвешивал достоинства своей новой фаворитки с достоинствами Настасьи Минкиной.
Одна графиня Наталья Федоровна, измученная треволнениями дня, спала сном людей со спокойной совестью.
XX
РОКОВАЯ ВЕСТЬ
19 сентября, графиня Наталья Федоровна проснулась довольно рано, но медлила с туалетом и выходом и даже приказала подать себе отдельно утренний чай, а затем и завтрак. Ей хотелось побыть одной в это утро, а главное, с каким-то странным чувством брезгливости она отдаляла встречу с глазу на глаз с мужем и подругой.
- А его сиятельство у гостьи нашей почитай до самой зари просидели! - не удержалась, чтобы не сообщить с особенной таинственностью графине, ее горничная.
Та вспыхнула, но тотчас же смерила ее строгим взглядом и почти надменно сказала:
- Разве я тебя просила докладывать мне, когда и где бывает граф? Пошла вон!
Горничная сконфуженно удалилась.
К обеду набралось уже множество гостей. Наталья Федоровна вышла, с холодною любезностью поздоровалась с мужем, Бахметьевой и гостями и заняла место хозяйки за столом после обычных представлений некоторых еще незнакомых ей лиц.
День прошел в праздничной сутолоке, после обеда стали съезжаться остальные приглашенные, и графиня имела возможность держаться в стороне от подруги, которую окружала толпа кавалеров.
На другой день за обедней, отслуженной с необыкновенным благолепием, с участием новгородского и даже петербургского духовенства, совершилось торжественное освящение вновь выстроенного храма, после чего всем присутствующим был предложен роскошный завтрак, а крестьянам на дворе барского дома устроена обильная трапеза с пивом и медом.
Природа как бы гармонировала с торжеством: стоял теплый, яркий, солнечный осенний день.
После завтрака графине подали письмо от матери, присланное с нарочным. Она побледнела, как бы предчувствуя его содержание, ее уже два дня беспокоило отсутствие в Грузине родителей, тоже, конечно, приглашенных на торжество и обещавших приехать даже с Лидочкой, о чем отдельным письмом просила графиня.
Предчувствие молодой женщины оправдалось. Мать писала, что Федор Николаевич, накануне уже совсем собравшийся в Грузино, вдруг почувствовал себя худо и слег, к вечеру слабость увеличилась, а потому она и просила дочь немедленно приехать, если она хочет застать отца в живых. "Он очень плох, и доктора не ручаются за исход болезни. Приезжай немедленно", - оканчивала письмо Дарья Алексеевна".
Наталья Федоровна молча подала мужу полученное письмо.
Тот прочел и поморщился.
- Вели запрягать и поезжай, я приеду на днях, на завтра у меня назначен осмотр Грузина; матушка как женщина, вероятно, преувеличивает… Гости тебя извинят…
Он передал сидевшим с ним причину, заставлявшую его жену ехать немедленно в Петербург.
Они рассыпались в соболезнованиях.
Весть об отъезде графини по случаю болезни ее отца быстро разнеслась между присутствующими.
Граф, между тем, подошел к группе, где сидела Екатерина Петровна и что-то тихо сказал ей.
Бахметьева встала и подошла к Наталье Федоровне.
- Ты в Петербург?
- Да, хочешь ехать со мной?
- Нет, меня граф просил остаться, помочь ему занять гостей…
- Вот как! - почти с оттенком презрения кивнула ей графиня. - Прощай!
Она прошла в свои комнаты.
"Она догадалась… - мелькнуло в голове Бахметьевой. - Пусть!.."
Наталья Федоровна отчасти была даже рада, что подруга ее осталась. Перспектива поездки с нею вдвоем далеко ей не улыбалась.
Скоро стук колес и звон колокольчиков возвестил об отъезде графини.
Наталья Федоровна вихрем, "по-аракчеевски", прискакавшая в Петербург, застала отца уже без памяти, он не узнавал окружающих, не узнал и дочери.
Два дня и две бессонные ночи провела она у постели умирающего.
Наконец, на третий день утром больной пришел в сознание, слабым, полупотухшим взором обвел комнату и находившихся в ней жену, дочь и Лидочку, движением руки подозвал их к себе и поочередно положил свою исхудалую руку на головы близких ему людей.
Последние беззвучно и горько плакали.
Больной с немою укоризною посмотрел на них, возвел глаза к небу, как бы давая тем знать, где искать им утешение в их утрате, или же давая понять, куда лежит его путь, затем набожно сложил руки крестообразно на груди, вытянулся и закрыл глаза.
Среди подавляющей, ничем не нарушаемой тишины комнаты послышался тяжелый, продолжительный вздох.
Этот вздох был последний - Федора Николаевича не стало.
Дарья Алексеевна и Наталья Федоровна с раздирающими душу рыданиями упали на труп дорогого им человека. Испуганная Лидочка с криком, обливаясь слезами, бросилась вон из комнаты.
Когда первое впечатление невозвратимой утраты и тяжелого горя прошло, обе женщины занялись печальной обрядовой стороной обрушившегося на них несчастья.
В Грузино был послан нарочный с извещением о кончине Федора Николаевича Хомутова.
Граф Алексей Андреевич прибыл на другой день к утренней панихиде, сочувственно отнесся к горю, постигшему его тещу и жену, и даже милостиво разрешил последней остаться при матери до похорон, после которых - объявил ей граф - ей не надо возвращаться в Грузино, так как все ее вещи и ее прислуга уже находятся в их петербургском доме.
Наталье Федоровне все это было безразлично. Потрясенная до глубины души смертью отца, для нее почти неожиданной, хотя за несколько дней доктора очень прозрачно намекнули на бессилие науки и близость роковой развязки, она не обратила внимание на такое поспешное удаление ее горничной из Грузина, что, впрочем, объяснилось и тем, что до 1 октября - срок, назначенный самим графом для переезда в город, - было недалеко.
Не спросила она мужа и о том, уехала ли из Грузина Екатерина Петровна Бахметьева. Не видя, впрочем, на панихидах Мавры Григорьевны, она вскользь выразила матери свое недоумение по этому поводу, а та ей на скорую руку рассказала о болезни старухи и о ходивших слухах о поведении молодой девушки.
Мы знакомы уже со всем происшедшим в это время в доме Бахметьевых.
- Я к ним и ходить бросила - мерзость одна! - резко заключила свой рассказ Дарья Алексеевна.
- Не может этого быть! - ужаснулась графиня. - Просто зря люди языками треплют.
В первый раз какой-то внутренний злобный голос подсказывал Наталье Федоровне, что болтают не зря, но она старалась заглушить его.
Граф Алексей Андреевич присутствовал на всех панихидах, к которым, ввиду последнего обстоятельства, аккуратно и неукоснительно собирались почти все высокопоставленные лица, даже и незнавшие при жизни покойного. Они считали своей обязанностью отдать последний долг "тестю всесильного Аракчеева".
Граф, по обыкновению, оглядывал эту подобострастную, заискивающую перед ним толпу с презрительною усмешкою.
Похороны произошли тоже с надлежащею помпою. Дубовый гроб вынесли из дому на руках и поставили на погребальные дроги, кругом шли факельщики. Это было в то время привилегией первых сановников, а простой класс, по обыкновению, носили на руках. В числе сопровождавшего гроб духовенства были два архиепископа. Печальный кортеж, сопровождаемый множеством карет и колясок, двинулся через Исаакиевский мост, Морскую и Невский проспект в Александро-Невскую лавру, где после соборно отслуженной заупокойной литургии и отпевания, гроб был опущен в могилу на Лазаревском кладбище, близ церкви святого Лазаря, устроенной, по преданию, Петром I над прахом любимой сестры своей Натальи Алексеевны, тело которой в последствии было перенесено в Благовещенскую церковь.
Граф Алексей Андреевич всю дорогу от дома Хомутовых до кладбища шел пешком, ведя под правую руку Дарью Алексеевну, а под левую - свою жену.
Когда могила была засыпана, граф подал руку Наталье Федоровне и повел ее к карете. Садясь в нее, она обернулась, чтобы посмотреть на рыдающую мать, поддерживаемую под руки двумя незнакомыми ей генералами, и вдруг перед ней мелькнуло знакомое, но страшно исхудавшее и побледневшее лицо Николая Павловича Зарудина. В смущенно брошенном на нее украдкой взгляде его прекрасных глаз она прочла всю силу сохранившейся в его сердце любви к ней, связанной навеки с другим, почти ненавистным ей человеком.
Она быстро вошла в карету и буквально упала в ее угол. Сердце ее, казалось, хотело выскочить из высоко колыхавшейся груди, дыхание сперло, и она громко, истерически зарыдала.
Эти рыдания были не по мертвому, а по живому.
Граф остановился у дверцы, как бы недоумевая, что предпринять, но Наталья Федоровна, заметив это, переломила себя, быстро успокоилась и только продолжала тихо плакать.
Граф сел рядом и приказал ехать домой. Карета покатила.
По приезде на Литейную, графиня удалилась в свои апартаменты и там, на свободе, вся отдалась горьким воспоминаниям о двух для нее навсегда потерянных дорогих людях.
Вечером ей доложили, что граф уехал на несколько дней в Грузино.
Наталья Федоровна только горько улыбнулась.