Лес окончился внезапно, будто сорвало некий занавес и сделалось светло, Слепцов зажмурился, остановился.
В глаза ему бросилась невесомая синь воды, она буквально ошпарила зрачки. Над ровной гладью Кож-озера висело солнце, в воду были воткнуты шесты, удерживавшие сети, справа, на взгорбке, высилась большая нарядная церковь, стояло несколько домов со светлыми, поблескивающими на солнце окошками, метрах в пятидесяти от храма парила, устремляясь в небо, часовня, она также стояла на взгорбке, выше храма.
Было тихо. Было одуряюще тихо. Стрельба, только что звучавшая в лесу, прекратилась.
- Ур-ра-а-я-я! - прокричал одиноко капитан и смолк. Никто его не поддержал.
В следующее мгновение с церковкой башенки ударил пулемёт, пули затрясли деревянный настил дороги, раздвинули несколько брёвен, и капитан прокричал из последних сил:
- Наза-ад! Это ловушка!
С левого фланга, с озёрного берега, где около причала темнело небольшое судно с обрубленной мачтой, также ударил пулемёт.
Пулемёты были пристреляны к местности, пули с гулким, оглушающим звуком всаживались в брёвна дороги, только щепки летели во все стороны, нескольких человек, бежавших рядом с капитаном, словно ветром сдуло - снесло с настила...
Десятка полтора солдат лежали на дороге - кто-то из них стонал, кто-то дёргался, кто-то уже отдёргался, так и не поняв, за что его лишили жизни. Слепцов прыгнул под настил, прижался спиной к грязной, покрытой лохмотьями облезающей кожуры свае, перевёл дыхание.
Огляделся. Вскоре опытным глазом он засек и третий, пока ещё не вступивший в дело пулемёт - тот ждал своей очереди.
Плохо то, что сюда они сунулись без всякой разведки, не прощупали ни дорогу, ни допросили кого-нибудь из местных жителей-монахов, - в результате Слепцов потерял людей, а сам ничего не добился. Он вытер нос грязным кулаком:
- Ничего-о... Ещё не всё потеряно.
Бодрая фраза эта прозвучала безысходно. Слепцов снова огляделся. Недалеко от него под настилом сидели двое солдат, сворачивали дрожащими пальцами цигарки. К солдатам примкнул бокастый, с косо ускользающими глазами матрос - посыльный с миноноски. Это был Арсюха.
Грязное Арсюхино лицо побледнело, глаза слезились. Поймав взгляд капитана, он поджал нижнюю губу, промычал недовольно:
- Завёл нас тут...
Слепцов передёрнул затвор винтовки. Пообещал:
- Сейчас всажу тебе пулю между зенками и скажу, что так и было. За мной задержки не будет.
Арсюха испуганно икнул и захлопнул рот - понял, что с этим сумасшедшим капитаном лучше не связываться.
Пулемёт, бивший с церкви, смолк. Следом смолк и второй "максим", стрелявший с пристани.
Было слышно, как в макушках сосен печально пошумливает ветер. Монастырь надо было взять во что бы то ни стало - обязательно взять...
- Слепцов приподнялся над настилом дороги, выглянул.
- Эй, матрос! - позвал капитан Арсюху. - Сползай-ка за поручиком Чижовым.
- Не поползу, - тупо проговорил Арсюха.
- Это почему же ты, дурак набитый, не поползёшь? - удивлённо поинтересовался каштан.
- Я не из вашей команды, - сказал Арсюха, - я вам не подчиняюсь.
Слепцов хмыкнул, вскинул винтовку и выстрелил в Арсюху. Пуля сбила у того с головы бескозырку и всадилась в деревянный настил. Арсюха сделался белым, как бумага.
- Вопросы ещё есть? - спросил капитан.
- Мм-нет, - подавленно промычал Арсюха.
- Тогда марш за поручиком Чижовым!
Арсюха поспешно подхватил одной рукой свой сидор, другой - сбитую бескозырку и пополз за поручиком.
Через десять минут Чижов, перепачканный болотной грязью, со ссадиной на лбу, был уже около капитана.
- Ну, поручик, что будем делать? - спросил у него Слепцов.
Чижов высунул голову из-под настила, оглядел монастырь в бинокль. Со стороны монастыря щёлкнуло несколько винтовочных выстрелов, пули расщепили бревно, вывернутое из настила неподалёку, - поручика с его оптикой засекли и стреляли, ориентируясь на блеск линз.
- Брать монастырь придётся и мытьём, и катаньем, и чем-то ещё. Чем, даже не знаю, - сказал Чижов. - В лоб его не взять - слишком велико пространство, простреливаемое пулемётами.
- Да, если бы лес подступал к самым стенам - было бы проще, - мрачно покашлял в кулак Слепцов, - можно было бы в пулемёты швырнуть бомбы, а тут ничего не сделаешь. В любом случае обязательно наткнёшься на огонь.
- Но брать монастырь всё равно надо.
- Конкретно такую задачу, поручик, перед нами никто не ставил. Навести порядок, уничтожить партизан - да, такая задача поставлена, а вот брать в лоб хорошо укреплённый монастырь, терять людей, - Слепцов отрицательно помотал ладонью, - такая задача перед нами не стоит.
- Тогда наша жизнь здорово упрощается, - поручик вновь поднёс бинокль к глазам. - Я думаю, атаку лучше всего провести ночью, в темноте.
- Ночи-то здесь белые, поручик...
- Знаю, но темнота пусть и на часа полтора, и некромешная, но обязательно наступает, вот это время и надо использовать.
- Согласен, - подумав, проговорил капитан.
* * *
К Миллеру тем временем поступило известие неприятное: провалилась экспедиция, предпринятая на Печору. Красные - разутые, раздетые, практически без патронов, голодные - потеснили белых на всех участках фронта. Не помогли ни инструкторы-англичане ("Лучше бы их не было, - так думал об этих инструкторах Миллер, - сидели бы себе в Гайд-парке, ковыряли в носу да пили пиво в пабах, не то мы на них понадеялись и, вместо того чтоб выйти в дамки, очутились в мусорной корзине. В дамки же пролезли эти голозадые красные... Вот положеньице! - Миллер не выдержал, тряхнул головой, будто на темя ему сел кусачий овод. - Хуже губернаторского".), ни первоклассная экипировка, ни группа русских генералов, прибывшая в помощь из-за рубежа. Белых потеснили практически всюду: на Мезени, в Пинеге, в Яренском и Усть-сысольском уездах.
Речные пароходики, практически ничем не вооружённые, кроме мелкокалиберных сухопутных пушек, которые поспешно поставил под свой флаг капитан первого ранга Чаплин, поначалу держали оборону на воде, но потом начали гореть, как спички, один за другим. Досада!
Почуяв жареное, Скоморохов начал очередную кампанию против генерал-губернатора. Вместе со Скомороховым против Миллера поднялся эсеровский центр. Целиком! Даже уборщицы и расклейщики листовок.
- Что слышно на Онеге? - запросил Миллер свой штаб. - Есть какие-нибудь новости?
- Нет. Связь с Онегой отвратительная.
- Как только будут новости - тут же сообщите мне!
Скоморохов, который раньше вызывал досаду, и не более того, сейчас стал злить Миллера. Генерал, добродушный, подумывал теперь, а не бросить ли неугомонного говоруна в одну из ям страшного Мудьюга - пусть малость охолонётся да покормит там вшей...
Вообще-то власти у земцев не было никакой, только амбиции, в хозяйственных вопросах они разбирались не больше, чем бакланы в астрономии, отвечать ни за что не хотели, заниматься делом, сделать что-нибудь путное у них не было ни возможностей, ни тяги, а вот крика они производили много. Вся их энергия уходила на крики, будто они были специально рождены только для того, чтобы кричать.
Хотя кричать так, как кричал их предводитель Скоморохов - энергичный, гладкий, сытый, с выпуклыми, блестящими от внутреннего жара глазами, - не умел больше никто. Такое впечатление, что у Скоморохова всё время была температура - он жил в состоянии хронической инфлюэнцы.
Миллер достал из кармана монету, подкинул её, поймал.
- Ну что, Мудьюг или... или отставить Мудьюг?
Честно говоря, сажать Скоморохова в яму не хотелось, рано ещё было. Не то ведь крикливые эсеры превратят этого говоруна в национального героя, в великомученика, что тогда делать с новоявленным великомучеником? Иконы с него писать? Миллер поморщился: рожа у Скоморохова такая, что ни одна иконная доска не выдержит.
- Мудьюг или не Мудьюг? - вновь спросил Миллер самого себя хрипловатым голосом, приподнял кулак с зажатой в нём монетой. - Если решка, то Мудьюг, если орёл - то театральное представление откладывается на некоторое время.
Генерал-губернатор разжал кулак.
Небольшая копеечная монета лежала в ладони вверх орлом. "Театральное представление" отменялось.
* * *
К вечеру пошёл дождь, мелкий, как пыль, беззвучный, он возникал в воздухе буквально из ничего и оседал густой холодной плёнкой на людях, оружии, настиле деревянной дороги, проникал внутрь, руки от небесной влаги делались вялыми, морщинистыми, из них уходила сила, пальцы мертвели.
Чижов приполз к Слепцову, покусал зубами сырую травинку.
- Народ волнуется, - сообщил он, - как бы отката на мониторы не было.
- Не будет, - мрачно пообещал капитан, - пару человек начиним свинцом - у других навсегда будет отбита охота куда-либо вообще откатываться...
- Может, снова попробуем пощупать монастырь? - спросил Чижов. - Чтобы народ не закисал.
- Попробовать можно, но десятка два людей потеряем.
- Жалко.
- Ночи слишком светлые... А вот организовать разведку не мешает.
В разведку отправились двое - доброволец Арсюха Баринов и Фёдор Дроздов. Хотя у Дроздова на лице было написано очень красноречиво: в разведку этому бойцу идти никак не с руки... Тем не менее Арсюха подтолкнул его:
- Не тушуйся, мужик, монашек пощупаем.
- Ногу я себе здорово натёр, - пожаловался Дроздов. - Пока мы топали по этой бревенчатой дороге, не я один, наверное, обезножил...
- До свадьбы всё заживёт.
Дроздов усмехнулся.
- До свадьбы? Да я уже двоих детишек успел настругать.
- Молодец, - восхитился Арсюха, первым уползая в светлый, прозрачный, противно пищащий комарьём сумрак. С собой в разведку он потащил "сидор" с тремя банками консервированной клубники, тремя пачками презервативов и двумя банками тушёнки. - Монахи явно голодают, - сказал он. - А денежки у них есть. Всегда водились. Да потом товар этот - м-м-м, - он встряхнул мешок, - монахи такого никогда в жизни не едали.
Дроздов нехотя пополз за ним в прозрачный сумрак леса. В голове у него продолжала сидеть мятежная думка: "И на хрена козе баян - какая-то чумная разведка? Такая же напасть, как брюшной тиф. Не было печали, называется..."
Самое трудное и опасное - преодолевать открытые места - в любом углу можно наткнуться на засаду. Арсюха, шустро приподнимая зад, переползал от куста к кусту, от стенки к стенке, наконец добрался до двухэтажного кирпичного дома.
Первый этаж, как и везде на Севере, в этом доме был нежилым - здесь зимою сохраняли скот от волков и морозов - люди жили на втором этаже.
- Неплохо устроились монахи, - похвалил Арсюха, - со вкусом, с умом... Сами на втором этаже, а молоко с рыбой и вареньем - на первом. Голодными никогда не будут.
Он приоткрыл дверь в дом и невольно вздрогнул - в сенцах, в прозрачной темноте стоял человек и внимательно смотрел на него.
- Ты чего? - опешив, пробормотал Арсюха. Про то, что он был вооружён, Арсюха даже забыл.
- А ты чего? - спросил человек. - Воровать сюда пришёл?
- Нет, - поспешно мотнул головой Арсюха, - упаси Боже!
- Тогда чего скребёшься?
- Краснюков тут много?
Человек усмехнулся и вышел из сенцев на улицу.
- Почитай, весь монастырь.
- Ты тоже краснюк?
- Я никакой, - сказал человек, покосился на Дроздова, стоявшего за дверью с винтовкой наизготовку, - ни красный, ни белый, иначе бы я давно всадил тебе вилы в пузо. А краснюков тут много - человек сто пятьдесят будет... Плюс пулемёты.
- Пулемётов много? - деловито осведомился Арсюха.
- Я насчитал пять.
Арсюха не выдержал, крякнул:
- Много!
- Оборону можно держать месяц.
- Ты монах? - в лоб спросил Арсюха.
- Разве я похож на монаха? Я обыкновенный рабочий, мастеровой человек: могу печь сложить, могу валенки подшить, могу из козловой шкуры кожу для сапог выделать...
Арсюха сдёрнул с плеча "сидор", расшнуровал горло.
- Товаром не интересуешься?
- А что, собственно, у тебя есть? - Лоб у мужика собрался лесенкой.
- Английский цимус. Продаю недорого.
Мужик вздохнул:
- Вряд ли ты, милый, найдёшь в монастыре покупателей. Монахи - народ бедный. А работный люд, такой, как я, - ещё беднее.
- А я, наоборот, слышал, что монахи - люди богатые.
- Ошибаешься, служивый.
- Теперь, дядя, скажи мне...
- Дядя, - не выдержав, невольно хмыкнул мужик, покрутил головой, - дядя...
- Скажи мне, где краснюки расположились?
- Кто где. Но здесь их нет, - мужик повёл головой в сторону тёмных сенцев, - здесь живут семейные рабочие.
Через несколько минут Арсюха с Дроздовым отправились в обратный путь. Арсюха был мрачен: не думал, что торговые дела его будут так жалко выглядеть.
- Не гадал я, что гешефта у меня не получится, - пожаловался он Дроздову, удручённо помял пальцами затылок. - Но ничего, ничего, мы своё возьмём.
* * *
Когда немного стемнело, оба отряда стали обкладывать монастырь - по низинам, по ложбинам, под прикрытием кустов подползли к храму, увенчанному высоким шатром, - Успенскому собору, несколько человек попластались дальше - к часовне Серапиона и Аврамия - блаженных старцев, на которой также был установлен пулемёт.
Было тихо. Слышалась лишь комариная звень, вышибающая на коже нехорошую крапивную сыпь: комары тугими пробками запечатывали ноздри, набивались в рот, мешали дышать и - жалили, жалили, жалили... Люди терпели, притискивались к земле, сами становились землёю.
До собора оставалось совсем немного, несколько метров - и можно было бы бросать гранату, когда с часовни, с придела, ударила очередь, всколыхнула неподвижный воздух. Строчки пуль выбили из земли искры, запахло дымом и горелой кровью.
Слепцов выругался, прыгнул в яму, в которой плескалась дождевая вода. Пулемёт бил, буквально над его головой, от резкого звука "максима" у капитана сами по себе постукивали зубы.
- Тьфу! - отплюнулся капитан. - Можно, конечно, попытаться швырнуть туда гранату, но толку от этого будет не больше, чем от коровьей лепёшки. И где вы, гады, столько пулемётов набрали? - просипел Слепцов удручённо.
Где выход из создавшегося положения, где?
Выход был один - вламываться в церковь, сшибать дверь и по лестнице рвать вверх атаковывать пулемётчиков. То же самое сделать и с часовней.
Из ямы было хорошо видно озеро. Спокойная светлая гладь и широкие розовые круги на ней - в предутренние часы в воде начала играть рыба. От воды тянуло прохладой. Кругов делалось всё больше - тут и окунь водился, и хариус, в изобилии заплывала и здешняя князь-рыба - сёмга.
Слепцов поднялся, рывком выпрыгнул из ямы, метнулся к тяжёлой церковной двери, окованной медью, врубился в неё плечом, но дверь была заперта, она даже не шелохнулась.
Сверху, с крыши, птичкой спрыгнул аккуратный тёмный предмет, с хрустом всадился в землю и завертелся на месте. Капитан охнул, стремительно присел на корточки и сжался.
"Птичкой" этой была английская бомба - небольшая, насаженная на ручку, с гладким, выкрашенным в серый "морской" цвет телом. Слепцов сжался ещё больше, обращаясь в ребёнка, в маленького сухонького старичка, схожего с грибом, запищал смято, будто из него, как из резиновой игрушки, выпустили воздух - он готов был сейчас забиться в землю, в любую тараканью щель, в муравьиную норку, стать букашкой, но превратиться в букашку не дано было, хотя Слепцов, кажется, и сделался ещё меньше, чем был миг назад.
Лицо у него поехало в сторону, скривилось жалобно, на глазах проступили слёзы.
В следующее мгновение бомба взорвалась. Церковная дверь даже не шелохнулась - сработана она была на совесть, на самодельных кованых петлях висела прочно; плоское зеленоватое пламя хлобыстнуло о небольшой козырёк, прилаженный к входу, и яркой тряпкой размазалось по стене, капитана отшвырнуло в сторону, он покатился по земле с грохотом, словно был начинен железом, головой воткнулся в куст и затих.
Арсюха опасливо задрал голову - как бы сверху не шлёпнулась ещё одна плюха, - убедился в том, что воздух чист, проворно выпрыгнул из ямы, в которой сидел, колобком перекатился к капитану. Затряс его.
- Ваше благородие, а, ваше благородие...
Голова Слепцова безвольно колыхнулась и свалилась на плечо - капитан был мёртв.
- Ваше благородие! - вновь потряс его Арсюха, глянул в одну сторону, потом в другую.
Над его головой продолжал прошивать пространство пулемёт, вдавливал людей в землю, на другой стороне небольшого, специально прокопанного канала также безостановочно работал "максим".
- Ваше благородие... Ах, ваше благородие, - продолжая заведённо бормотать, Арсюха оглянулся вновь, ничего опасного не увидел и ловко, несколькими неприметными движениями стянул у Слепцова с руки часы, потом, отодрав от кителя пуговицу, запустил руку во внутренний карман, достал оттуда бумажник, сунул себе в карман. - Ах, ваше благородие... - произнёс он напоследок сожалеюще и боком, будто краб, быстро и ловко переместился в ту яму, из которой выгребся, скатился в неё.
Поручик Чижов, лёжа за сосной, пошарил биноклем по церковным крышам. Покачал головой удручённо - с такой плотной пулемётной обороной монастырь ни за что не взять.
Из-за брёвен он выставил два своих пулемёта - надо было попытаться сбить красных пулемётчиков с церковных крыш, а в обход монастыря послал двух человек с ручным пулемётом, чтобы те в нужное время поддержали...
Завязался долгий ленивый бой, в котором перевеса не было ни у одних, ни у других, и шансов на победу не имели ни красные, ни белые.