- Долго будем здесь сидеть? - спросил он нерешительно, придвигая кувшинчик со сливками.
- А куда это тебе не терпится?
- Давненько своих не видал! - вздохнул тот, пощипывая подстриженные усы.
- Соскучился, вижу, по экономской плетке.
- Кто меня посмеет обижать? Солдат я, крест у меня ведь от самого князя. - Он гордо выпрямился, сознание своего достоинства блеснуло в его серых глазах.
- Я писал уже отцу, чтоб отпустил тебя на волю: только с этим еще будет много хлопот.
- Это верно, старый пан любит делать наперекор, строгий! Я могу даже выкуп дать, - не пропил я того, что мне паны офицеры под Зеленцами надавали.
- Не подумай только рассказывать об этом отцу! Я уж сам постараюсь, чтоб ты был свободен.
Кацпер наклонился к его руке, но Заремба не позволил ему поцеловать ее.
- Не оставлю тебя ни в какой нужде, можешь быть спокоен.
- А позвольте спросить, пан поручик, не было ль чего в последнем письме из дому о моей матушке либо о панне Досе?
- Так я и знал! Го-го! Панны Доси тебе хочется! Высоко хватаешь!
Кацпер в большом смущении пробормотал что-то ни к селу ни к городу.
- Не юли, как лиса, все равно след виден, - засмеялся Заремба, набивая трубку. - Давно я уж не имел вестей из дому.
- Я могу съездить узнать, что да как, - проговорил вполголоса Кацпер, подавая огонь. - Я уж рассчитал время: через недельку смогу быть назад.
С трепетом ждал он ответа.
- Мы сюда не на бал приехали. У меня к тому же для тебя есть важная работа.
- Слушаю, пан поручик.
Вытянулся в струнку, хотя сердце у него защемило.
- Где-то за Неманом имеется корчма, в которой наших солдат из распущенных бригад ловят, как баранов. Тизенгаузовская называется. Разузнай, много ли в Гродно таких бывших рядовых, где собираются и куда их гонят вербовщики. Не жалей угощенья.
- Оно известно, сухая ложка рот дерет! Сделаю вид, будто сам хочу поступить к русским на службу.
- Фортель ловкий, только как бы тебя и впрямь не цапнули да не погнали.
- Черта выкусят, сукины сыны, прежде чем меня им провести удастся.
- Ну и принимайся за это сразу!
Высокая желтая одноколка, запряженная парой английских жеребцов, затарахтела под окнами. Кацпер выбежал в переулок и вернулся с визитной карточкой.
- Новаковский. Как же, проси, проси! - воскликнул Север, ироническим взглядом окидывая карточку, на которой в рамке из красных завитушек чернела фамилия и три строки титулов.
Через минуту в комнату вбежал расфранченный субъект в остроконечной шляпе и остроконечном же кирпичного цвета фраке, звеня брелоками и цепочками; бросил шляпу на кровать, тросточку на стол, перчатки на пол к печке, широко раскинул руки и сам бросился в объятия Зарембы.
- Как поживаешь? Я едва тебя разыскал! Что случилось с тобой на балу?
- Скучно мне стало, как собаке в театре. Я и ушел пораньше.
- А я этого не догадался сделать, и весьма сожалею. Воина обыграл меня до последнего дуката. Удивительно, на редкость благоприятствовала ему Фортуна.
На остроконечном лице его заиграла такая отвратительная улыбка, что Заремба почувствовал желание вышвырнуть его за дверь. Но он заметил только с грубоватой фамильярностью:
- Не играй, Войтек, не проиграешь... порток!
- Так ты, наверное, не знаешь последней новости, о которой говорит сейчас весь Гродно?
Заремба, хотя не слишком жадный до новостей, посмотрел вопросительно.
- Пани камергерша разошлась со своим "ами"!
- С Цициановым?
Ему с трудом удалось скрыть впечатление, вызванное этой новостью.
- Да. Он устроил ей какую-то грубую сцену, за что красавица, говорят, шлепнула его по лицу веером. Несколько человек было при этом.
- Помирятся, - сказал Север вполголоса, ожидая услышать что-нибудь еще.
- Неизвестно. Для него это не бог весть какая обида, но пани любит менять "друзей"; а так как она порывиста и капризна, то делает это сразу, не откладывая в долгий ящик. Во всяком случае, временно открылась вакансия. А лакомый, можно сказать, кусочек!
- Немножко только попахивает дегтем, - заметил язвительно Север.
Новаковский рассмеялся и, отгоняя надушенным платком мух, жужжавших у него над головой, состроил важную гримасу и продолжал рассказывать многозначительным тоном:
- Бал оказался совсем неудачным. Слишком много конфликтов и неприятного осадка. Весь город долго не мог прийти в себя от сплетен. Всякие россказни вырастают до размеров скандала.
- А что случилось? Я ничего не заметил, - заявил Заремба с удивлением.
- Ну где тебе! - проговорил снисходительно Новаковский. - Во-первых, Бухгольц уехал сердитый сейчас же после ужина, ни с кем не прощаясь.
- За что же рассердилось его колбасье величество?
- Никто не провозгласил тоста за его короля. И в этом он был прав. Я сам советовал, но пан маршал опасался, что, при общей неприязни к пруссакам, кто-нибудь вдруг запротестует неприличным образом. Вот и вышла неприятная история!
- Малое горе, короткие слезы! - забавлялся Север напыщенной серьезностью приятеля.
- Но вообрази себе, что может из этого выйти!
- Новая прусская нота его величеству королю. Это еще можно выдержать!
- Легко из всего делать фарс. А я говорю, - кто не имеет достаточных сил, тот не смеет грозить даже пальцем, - заметил он сентенциозно. - Я предвижу, что после этого отношения обострятся еще больше.
- И пруссаки за такое бесчестье урвут у нас еще одно лишнее воеводство.
- Какое-нибудь удовлетворение они с нас сдерут, это уж наверняка, - возвысил голос Новаковский, точно в сейме. - В нашем положении нам надо не дразнить врагов, а привлекать к себе радушием и угождением!
При этих словах он щелкнул пальцем по золотой табакерке, взял понюшку, с торжественным церемониалом поднес ее к носу и сморщил лицо, чтобы чихнуть.
- Я мало понимаю в этих делах. Рассказывай мне лучше о бальных дрязгах.
- Хорошо. - Новаковский посмотрел на него с сожалением. - Ну, так вот, после этого граф Анквич так поспорил с Коссаковским, что оба чуть друг другу глаза не выцарапали. Епископ, наверно, поедет сегодня жаловаться Сиверсу.
- А при чем тут русский посол? - Заремба был искренне удивлен.
Новаковский не счел заслуживающим ответа такое проявление наивности и невежества и только усмехнулся с сознанием собственного превосходства.
- Не перебивай... После этого еще графиня Платер показала спину генеральше Дуниной, а пани Нарбут назвала графиню Камелли авантюристкой. Много гостей слышало это. А бой-баба, пани Дзеконская, выругала на весь зал какого-то офицерика, выкинувшего во время танцев какую-то неприличную штуку. И, словно бы этого было еще недостаточно, - у красавицы Люлли пропала драгоценная нитка жемчуга, да еще при таких обстоятельствах, что это дело тоже должно дойти до Сиверса. Сомнительно, однако, чтобы она получила ее обратно.
- Отыщется где-нибудь над Волгой, среди чьих-нибудь фамильных драгоценностей!
- И столовое серебро раскрали из беседок! Кондитер, привезший его из Варшавы, предъявляет теперь крупную претензию к маршалу. А под конец еще пьяная толпа с босняками жестоко избила казацкий патруль, из-за чего поднялся изрядный скандал. В результате: общая неразбериха, недовольство, взаимные попреки и обиды!
- Не имела баба хлопот - устроила бал! - хохотал Заремба.
- Были высшие соображения, и маршал должен был это сделать, не жалея расходов.
- Разно говорилось, кто их несет...
- Это недостойный поклеп! Кого щадят эти сплетни? - патетически вздохнул Новаковский. - Дошло до того, что такие люди, как Скаржинский, Микорский и другие их сотоварищи, публично обвиняют даже высших сановников во взяточничестве. Наглая ложь, диктуемая завистью! К счастью, королю предложен проект положить конец этому своеволию.
- Мало ль уж затычек в рот обществу всадил наш высокий сейм!
- Все еще мало! Ты понятия не имеешь, сколько ходит по рукам пасквилей, рукописных листовок, язвительных стишков и позорных эпиграмм. И все это распространяет ненависть, ложь, презрение и не доверие к подвижникам, жаждущим спасенья отчизны. Это все коллонтаевские происки!
- Возможно ли? - воскликнул Север с хорошо подделанным изумлением.
- Я знаю, что говорю. Перехвачен уже не один транспорт этих мерзких писаний. Ксендз-вице-канцлер, как и в прошлый сейм, не брезгает никаким оружием против тех, кто стоит на пути его честолюбивых замыслов...
- Ну, честных оно, я думаю, не достигает? - вставил Заремба добродушно.
- А кто же честен в глазах этих бешеных якобинских собак?!
Нечего было ответить, и Север, немного помолчав, начал рассыпаться перед Новаковским в комплиментах.
- Я всегда считал тебя способным малым, но сейчас ты говоришь совсем как государственный человек.
- Я никогда не сидел сложа руки и всегда готовился к чему-нибудь большему! - проговорил с самодовольством Новаковский, поднимаясь на цыпочки. - У кого есть голова на плечах и кто потихоньку и с расчетом проталкивается вперед, тому и к высоким чинам не далекий путь.
Он хвастливо, как будто против своего желания, стал рассказывать о своих связях и весе в обществе. Заремба слушал, веря только наполовину. В одном месте он перебил его:
- А что поделывает папаша? Все еще у гетманши?
- Теперь уже сидит на своем куске земли, - ответил Новаковский, нисколько не сконфуженный вопросом. - Но у тебя, как я вижу, дела как будто неважны! - переменил он тему разговора, оглядывая комнату.
- По-солдатски! Саблей не добьешься замков!
- А пан мечник по-прежнему мошны из рук не выпускает?
- Угадал ты! - поддакнул Север и перевел беседу, заговорив о своих надеждах снова получить утраченный чин.
- Трудно будет! Сокращение армии уже, можно сказать, решено, и на каждую вакансию в остающихся полках - по сто охотников.
- Плохо обстоит тогда мое дело!
- Проект внесен, со дня на день будет обсуждаться и получит большинство. - Вдруг Новаковский понизил голос: - Петербург поддерживает его и требует, чтобы он был принят еще до переговоров с Пруссией. Да и из высших соображений необходимо, чтобы это было сделано поскорее для общей безопасности. И так уж ходят слухи, что некоторые бригады помышляют о конфедерации. Необходимо постараться - не допустить до осуществления этих планов, - докладывал он с важной торжественностью.
- Хорошо бы все же, если бы ты мне не отказал в протекции! - попросил Север, пропуская мимо ушей его откровения.
- Для друга и сына моего благодетеля я сделаю все, что могу, хотя не ручаюсь, что мои хлопоты увенчаются успехом. А не хочешь ли занять какую-нибудь должность по гражданской линии? Сейчас сейму будет нужен человек, владеющий пером; можно будет дать на магарыч Бокампу, ну а за остальное я отвечаю. Местечко довольно завидное, заинтересованные стороны не будут скупиться ни на рубли, ни на талеры...
- Я там не пригожусь, - я умею припечатывать только головы, да и то пушечными ядрами, - пошутил Заремба, прикрываясь маской солдатской развязности в выражениях.
- А не поискать ли тебе счастья на службе у императрицы?
Заремба утонул вдруг в клубах дыма и ответил после длительного молчания:
- Я не знаю по ту сторону никого.
- Ручаюсь тебе, что, как пить дать, получишь капитанские нашивки. Жить сможешь в кордоне, а немного погодя перейдешь на гражданскую службу, где легче дослужиться и до ордена, и до какого-нибудь поместьица. У них имеется немало для раздачи. Не один уже благодарил меня за хороший совет.
- Как же? Служить чужим - и, может быть, против отчизны? - проговорил с трудом Север, едва сдерживая кипящее в нем негодование.
- Говорится: барин - как хочет, а бедняк - как может. Никогда этого не будет, никогда эта держава не направит своего оружия против нас. Мы живем в союзе и, бог даст, перейдем совсем под ее покровительство. Я познакомлю тебя с Раутенфельдом или с Касталинским. Раскусишь, что за люди, и сам решишь. Я тебе советую по-дружески: спасайся, пока еще можно! А так как никто не знает, что кому суждено, - еще можешь попасть, чего доброго, и в кавалергарды. В Петербурге красивый офицер всегда в высокой цене! - подмигнул он своими красными глазами и цинично фыркнул. - Фортуна катится колесом, и кто вовремя схватится за спицу, того она подымет высоко. Кому, как не мне, знать это!
Он опять рассмеялся.
Заремба испытывал настоящую пытку, сдерживаясь, насколько мог, чтобы не плюнуть в лицо этому своднику; но, к счастью, вошли Гласко с Качановским, и он поспешил их представить.
- Новаковский! Да ведь мы же знаем друг друга, как две рыжие кобылы! - пророкотал своим басом Качановский.
- Да, в самом деле, я вас откуда-то припоминаю, - пробормотал холодно Новаковский, торопливо собирая шляпу, тросточку и перчатки. Держал при этом Качановского глазами на такой дистанции, что у капитана отнялся язык.
- До свиданья, господа! Очень сожалею, - с важностью простился он.
Заремба проводил его до крыльца.
- Я живу во дворце гетмана Ржевуского. Приходи к нам обедать, познакомишься с интересной и веселой компанией. А что касается твоих планов, так я тебе сам напишу прошение. Да, кстати, ты давно знаешь Качановского?
- Познакомился сегодня ночью.
- Держись от него подальше, это враль и сорвиголова, - серьезно предостерегал его Новаковский, карабкаясь в кабриолет. Взял вожжи из рук сидевшего, как изваяние, жокея в красном фраке, причмокнул на лошадей, кивнул Северу головой и поехал, покачиваясь на выбоинах.
- Вот меня угробил, болван! - жаловался Качановский, дергая свои усы с растерянным видом. - А носится этакий фанфарон, точно важная персона. Я же помню, как он при Люблинском трибунале гонялся за каждым дукатом, как легавый пес за куропатками. А теперь глядит свысока, по-яснепански, и еле-еле изволит припомнить порядочного человека! Ха, ха, держите меня, а то со смеху лопну!
Но он не смеялся, до того душила его бессильная злоба.
- Важной заделался персоной, - вставил спокойно Гласко, высокий, солидный шляхтич в темно-синем кунтуше военного покроя и, так же, как Качановский, с темляком на простой черной сабле, что при штатском костюме означало офицера. - А позади-то у него репутация совсем не ахтительная. Коссаковский вывез его в депутаты и пользуется им для своих планов. Пригодиться может на все, и таких принципов человек, что любы ему одинаково как рубли, так и талеры. Вы что, с ним в дружбе? - обратился он к Зарембе.
- Я его знаю с детства. Был он одно время вместе со мной в юнкерах, отец мой платил за него. Потом пристроил его к гетману Браницкому. А после смерти гетмана он совсем пропал у меня из глаз.
- Этакий не пропадет, черти вытащат его изо всякой беды. Я его знавал в свое время в Люблине; держался он тогда за полу судьи Козьмяна, но, кажется, обделывал делишки и на собственный страх и риск. Вряд ли мог забыть меня, - раз как-то при одной веселой оказии мы с паном Грановским искупали его в Быстржице.
- Жестокая обида, особливо ежели парень крепко хлебнул лягушачьего вина.
- Еле-еле Гольц у него пульс нащупал! Хотел потом драться со всей ротой, да кончилось просто попойкой, ну и новой историей. Ухаживал он там за одной...
- Не оставить ли нам побоку анекдоты, - заметил кротко Гласко.
- Да и то верно. Тем более что ничем тут аппетитным не пахнет.
- Простите, господа, зазевался я тут с этими разговорами. Кацпер!
- Только предупреждаю, что от кофею я страдаю, как от касторки, щиколад настраивает меня фуриозо, а чаем я привык лошадям ноги мочить.
- Найдется что-нибудь утешительное и для вашего настроения.
- А я бы вам кой-что посоветовал. Знаю я тут неподалеку запасливого купчика, который, хоть и святой пяток сейчас на дворе, недурно нас подкормит. Бутылочки у него с печатями первый сорт. Не доверяю я поручиковой кухне. Простите, ваше благородие, только у меня по-старому: не верь языку, поверь зубку, - заявил Гласко, стягивая пояс на впалом животе.
- Лишь бы быстро, вкусно и вдоволь, - так и я не очень разборчив! - пошутил Качановский и вдруг куда-то скрылся, а вернувшись, подошел с серьезной физиономией к Кацперу.
- Куда ведет проход между конюшнями со двора?
- К реке. Тропинка крутая, но лошадь пройдет, - вытянулся в струнку Кацпер.
- А переулок перед домом? - продолжал допрашивать капитан начальническим тоном.
- Налево - в горы, а направо - в поля, и сворачивает к Городнице.
- Довольно! Ступай себе, брат! Делаю разведку, обеспечено ли у нас отступление, - обратился он к Зарембе. - Дельный парень, только надежный ли?
- Как я сам. Это мой молочный брат и не разлучный товарищ. При этом превосходный солдат: защищая пушки, был ранен и награжден крестом.
- Такой храбрый! Глядите-ка - мужик, а столько геройской фантазии.
- Сам князь похвалил его. Парень заслуживает производства в шляхетское сословие.
- Если уж собственной кровью написал себе аттестат, то и сейм должен подтвердить его.
- Скоро у нас каждый будет шляхтичем - из Холопского воеводства, из земли Мужицкой, герба - печеная репа на поломанном суку, - пробурчал Гласко.
- Защищая отчизну, все имеют право на одинаковую награду.
- Не отрицаю. Но так у нас принижается ценность шляхетского достоинства, что скоро будут награждать им каждого, кто сможет похвастать, что целовал в хвост королевского мерина, - продолжал он ворчать сердито.
Качановский фыркнул; Заремба же подбежал, весь вспыхнув. Заговорил быстро и с жаром:
- Так вы не согласны на уравнение сословий и справедливость по отношению к низшим?
- В теории согласен, на деле же предпочел бы не дождаться этого всеобщего рая.
- А за что же мы собираемся поднять восстание. Ведь за свободу же, равенство и братство!
- Это якобинский лозунг! Наш польский лозунг, это - неделимость, свобода и независимость. За это дам себя изрубить в куски. Отдам последнюю каплю крови, не остановлюсь - пожертвую спасением души! - Гласко даже побледнел от волнения.
Заремба, не желая спорить, замолчал и стал переодеваться, но, обвязывая кисейным шарфом шею, не выдержал и бросил вполголоса:
- Ведь всем нам важно одно: всеобщее счастье.
- Неделимость, свобода и независимость, - упорно повторял Гласко, даже отдуваясь от волнения.
- Пускай будет, как он хочет! - крикнул развязно-снисходительно Качановский. - А ведь у вас чудесный костюмчик! - остановился он с восторгом перед цветистым халатом и, не обращая внимания на шокированный взгляд Гласко, нарядился в него и стал выделывать препотешные движения ногами и всем корпусом. - Самое султаншу можно этим соблазнить. Дорого, должно быть, стоит?
- Около пятнадцати тысяч франков, - поспешил ответить Заремба.
- Ничего себе! Целое состояние! - Качановский почтительно снял с себя драгоценную одежду.
- Не пугайтесь, - ассигнациями. Золотом это составило каких-нибудь три дуката. Я купил его в Париже у уличного торговца. Уверял, что настоящий китайский шелк.
- Наверно, после какого-нибудь бедняги, сложившего голову на гильотине.
- Ну, я готов, - прервал Заремба. - Вы обещали повести нас.