Впервые Гест заговорил с трэлем, который приносил еду, спросил, не видал ли тот его товарища. Трэль помотал головой и вроде как замыслил унести туес с провизией обратно в усадьбу. Но Гест не допустил, забрал съестное и отдал ему пустой туес. Трэль взял его, однако ж уходить медлил, словно о чем-то задумался, и Гест спросил, какая у него печаль. Трэль опять мотнул головой и в конце концов признался, что хотел бы отведать хлеба. Гест озадаченно воззрился на него. А он повторил, что хотел бы отведать хлеба. Гест посмотрел на хлеб, на ячменные лепешки, испеченные либо на плоском камне, либо на железной сковороде.
- Ты что же, голодный? - спросил он. - Не кормят тебя?
Трэль пожал плечами. Гест отломил кусок лепешки, протянул ему, он внимательно рассмотрел мякиш, опасливо сунул в рот и долго жевал. Потом вдруг скривился и все выплюнул, со слезами на глазах, будто наелся отравы. Гест тоже отломил кусочек, пожевал - хлеб как хлеб, вкусный, свежий.
- В чем дело-то? Тебе такой хлеб не дают?
Трэль нерешительно взглянул на него, качнул головой и тотчас поспешно кивнул, словно отрекаясь от признания, пока оно не обернулось бедой. Тут Гесту пришла в голову одна мысль:
- Кто дает тебе еду? Ту, что ты приносишь нам?
- Никто.
- Никто? Это как же?
- Одд, управитель, наказал мне каждую ночь приходить к лавке возле поварни, забирать приготовленный там туес и относить сюда. Говорить с вами мне не велено, и вообще не велено никому про это рассказывать. А продолжаться так будет до тех пор, пока на лавку выставляют туес с едой.
Гест легонько усмехнулся:
- А ты вот поговорил со мной.
Трэль попятился, в замешательстве глянул по сторонам. Стояла светлая лунная ночь, в небе кое-где мерцали блеклые звезды, над головой тихонько шелестели пышные кроны осин.
- Другим ты тоже про это говорил? - опять спросил Гест.
- Нет, - решительно ответил трэль.
На вид ему лет шестьдесят, подумал Гест, удовлетворенно отметив, что ростом трэль ненамного выше его самого. Правда, глаза были красные, испуганные, как у измученной рыбы, в верхней челюсти недоставало одного зуба, и говорил он шепеляво, будто рубил слова тупым ножом, а одет был в рванье, вроде тех лохмотьев, в каких Гест с Тейтром впервые встретились с Хельги.
- Ладно, - сказал Гест, - я тоже никому не скажу, что ты пробовал хлеб. А теперь можешь идти.
Трэль опасливо покосился на него, несколько раз поблагодарил и бесшумно исчез в высокой траве.
Ночевал Гест в одиночестве. И спал плохо. Грезился ему снег, глубокий, по самые подмышки, и холод, который, поднимаясь от стоп вверх, в камень оцепенил пах, затем пополз еще выше, в желудок, а когда уже грозил парализовать грудь и остановить дыхание, он углядел у края снежной равнины Аслауг, окликнул ее, но она увлеченно смеялась чему-то находящемуся вне его поля зрения, он позвал снова, проснулся от собственного крика, обнаружил, что весь мокрый от ног до пояса, и воспринял это как дурной знак.
Впрочем, звуки леса говорили ему, что ничего не случилось, и он вдруг сообразил, что лесные голоса стали для него такими же понятными и узнаваемыми, как гул водопада дома, на Хитарау, а потому встал, спустился к ручью, помылся и пошел на то место, где Тейтр резал заготовки для луков.
Он успел подметить, что все луки, сделанные ими до сих пор - в том числе и последний, самый красивый, - теряли силу, едва лишь натяжение превышало некий предел, будто упругость древесины стремительно убывала; ему пришло на ум, что, возможно, дело тут в форме заготовок.
Вырубив два побега, прямо под корень, Гест выровнял их по длине и с одного конца согнул дугой, потом вернулся в сарай, сделал на них зарубки и соединил, обмотав стык кожаным ремешком, так что получилась рукоятка, осталось только надеть тетиву, и лук готов, но с этим он решил подождать до прихода Тейтра.
Тот явился после полудня, мрачный, задумчивый и явно голодный. Гест полюбопытствовал, где он пропадал, однако вместо ответа Тейтр спросил, нет ли чего пожевать. Гест принес еду и сказал, что смастерил новый лук, для него. Тейтр, не отрываясь от еды, взглянул на его работу и буркнул, что никакой это не лук:
- На змею похоже.
Гест предложил ему надеть тетиву, причем арку гнуть не как обычно, а в противоположную сторону. Тейтр, вскинув голову, отказался наотрез: дескать, лук этот ему без надобности. Гест спорить не стал: пусть поест, а там, глядишь, и передумает. Ждать пришлось долго. Наконец Тейтр все ж таки взял лук, нехотя выполнил Гестовы указания и увидел, что согнутые концы распрямились и встали как надо, а тетива легла в зарубки. На пробу он оттянул ее, отпустил, оттянул еще раз, посильнее, и во все глаза уставился на Геста.
- Откуда ты это знаешь? - воскликнул он, оттягивая тетиву в полную силу, отпустил, и она откликнулась чистым звоном.
С громким смехом Тейтр повторил фокус. Потом развязал мешок и вытряхнул в траву двух зверьков с пушистыми хвостами и какие-то железки.
- Это вот, по-моему, белки. - Он ткнул ногой в одного из зверьков и с торжеством в голосе продолжил, подбирая железки: - А это - наконечники для стрел!
Гест взглянул на них - не плоские, а выкованные крестом, если смотреть с острия.
- Их называют жалом, - сказал Тейтр. - Они пробивают хоть кольчугу, хоть медвежью шкуру, был бы только надежный лук. Идем!
Он быстро зашагал в лес, к тому месту, где росли кусты с прочной древесиной, и велел Гесту резать заготовки для стрел, указывая, какие именно побеги годятся, - сам, однако, даже и не думал браться за нож. Позднее, когда они вернулись в сарай, Тейтр объяснил Гесту, как установить жало и накрепко примотать шнурком к древку. В конце концов он одобрил Гестову работу, взял новый лук, вышел на лужайку, насадил стрелу, до упора оттянул тетиву и выстрелил прямо вверх. Стрела исчезла в небесной вышине.
- Стань рядом со мной, - сказал Тейтр. - Ветра нет, и если стрела прямая, то упадет она в одном-двух локтях от нас. Ну а кривая может упасть где угодно.
- Если стрелял ты прямо вверх, - заметил Гест, не двигаясь с места.
Тейтр сердито покосился на него, а он продолжал:
- Не то ведь и стрелу потеряем, и жало.
На это Тейтр ехидно обронил, что потерять кривую стрелу, с жалом или без жала, беда невелика. И немедля расплылся в широкой улыбке - Гест-то начал поглядывать ввысь - и сказал, что, не будь стрела прямая, незачем было бы и стоять на том месте, где он, Тейтр, сейчас стоит, но стрелял он как надо, по-другому не умеет, и стрела была прямая, ведь сделал ее Гест.
Тут Гест все ж таки быстро стал с ним рядом, и тотчас чуть впереди в траве послышался тихий шорох. Тейтр рассмеялся, поднял стрелу, обтер ее и сказал, что теперь Гесту надобно нарезать побольше струн для тетивы, сам же он перемотает рукоятку, а то она малость дает слабину.
Гест старательно отрезал длинную, тонкую полоску кожи. Тейтр принес миску воды, положил туда полоску, срезал обмотку и уважительно покачал головой, увидев идеально ровный стык плеч лука на месте рукоятки, и принялся тщательно обматывать его сырой кожей, витки ложились тугой мягкой спиралью. Закончив, он поднял лук вверх и объявил, что в жизни не держал в руках такого красивого оружия.
Потом он положил лук на солнце, чтобы подсох, а Гест тем временем резал стрелы для остальных наконечников. Затем Тейтр одну за другой выстреливал их прямо вверх, и все они падали прямо к его ногам.
В ближайшие дни Тейтр подстрелил взрослого оленя и нескольких зайцев, а Гест - большую лесную птицу. Ночевали они под открытым небом, Тейтр все время смеялся и без устали нахваливал Гестову сноровку. Потом Гест предложил на пробу пострелять из другого положения.
- Держи лук более наклонно - сказал он. - Вот так или, наоборот, вот так, вообще вертикально.
Тейтр сделал как велено, промазал и буркнул, что не все Гестовы придумки одинаково удачны. Но Гест упросил его продолжать, и мало-помалу дело пошло на лад. Правда, настроение у Тейтра от этого не улучшилось, и он сызнова стал стрелять по-старому. Гест, однако, не отступался, стрелял, держа лук вертикально, и начал превосходить Тейтра меткостью. Тот сел, положил лук на колени, сказал, что Гест обидел его, и добавил:
- Хорошо, что ты маленький. - Долго он сидел так, потом со вздохом встал и начал стрелять на Гестов манер.
Наутро пошел дождь, впервые за все время, что они находились в Норвегии, и был он совершенно не похож на мелкую исландскую морось, тут лило как из ведра, целый день вода потоками хлестала с неба; ручей, возле которого они разбили лагерь, вышел из берегов, то и дело в воду обрушивались небольшие оползни. Все вокруг затянуло туманом, и, возвращаясь к сараю, они нигде не видели ни души, усадьба словно вымерла, поэтому Тейтр собирался запалить костер, чтобы просушить одежду. Но едва оба вошли в сарай, как услышали стук копыт и конское ржание, а потом голос Хельги - кормчий стоял у двери, в том же темно-красном купеческом платье, насквозь мокрый. Ему, сказал он, удалось разыскать Эйстейна сына Эйда, исландец внизу, в усадьбе.
Тейтр вышел на порог, пристально оглядел Хельги - словно одичавшее домашнее животное, которое необходимо заново приручить. И протянул ему лук. Хельги одобрительно осмотрел оружие, кивнул, но тотчас же показал свою искалеченную руку: дескать, такое оружие не для него. А затем сделал нетерпеливый жест в сторону усадьбы.
Однако Тейтр взял его за плечи и, глядя прямо в глаза, объявил, что Хельги может на него положиться. Так и сказал:
- Ты можешь на меня положиться.
Хельги вопросительно уставился на него, потом коротко бросил:
- Ладно.
Тейтр довольно кивнул и закинул лук на плечо.
Дома оказались куда больше, чем представлялось с горы, прочные, бревенчатые. Войдя в главный дом, они сперва миновали два помещения и только после этого попали в пиршественный зал. В первом помещении их встретил трэль, тот, что приносил еду, вынырнул откуда-то, как призрак, и попросил отдать оружие. Хельги оружия при себе не имел, Гест отдал свое без возражений, а вот Тейтр с луком расстаться не пожелал, вручил старику только стрелы.
Они вошли в просторное вытянутое помещение, по обоим концам которого в очагах горел огонь, по стенам никаких признаков спальных комнаток, только два длинных стола, лавки по обе стороны да еще небольшой столик обок верхнего очага, где стояли котлы и блюда, маленькие бочонки и кружки; одна стена сплошь увешана коврами, и в трепетном свете факелов, которые горели на столах, Гест разглядел, что на коврах вытканы целые картины. Он различил фигуру Христа, постройки с куполами и шпилями, должно быть церкви, мужчин в красочных долгополых одеждах и золоченых шлемах, какой-то диковинный корабль, похожий на сундук, и множество всадников на малюсеньких лошадках, напоминающих овец, все с крестами на щитах, а вытканы до того живо, что он, как наяву, слышал пение птиц в сияющей лазури, простиравшейся над грандиозным войском.
Хельги указал им место подле троих мужчин, что сидели в конце одного из длинных столов и молча ели; Гест устроился на лавке и стал рассматривать сцену, изображенную за спиной у Тейтра: люди в длинных одеждах, овцы и несколько горбатых лошадей держат путь по горячему морю светлого песка. Только когда взгляд уперся в золотую звезду над горизонтом, он заметил в конце другого стола, под потухшим факелом, еще одного человека - погруженную в тень внушительную фигуру, глаз не видно, они скрылись в глубоких складках. Черты лица резкие, угловатые; голова крупная, широкая; густые волосы, золотистые с проседью, гладко зачесаны назад; могучие руки спокойно лежали по сторонам большой деревянной миски, но к еде он не притрагивался, на гостей внимания не обращал, только тихонько беседовал с двумя маленькими мальчиками, игравшими на полу.
Гест встал, подошел к нему, поздоровался. Мужчина сдержанно кивнул, но все так же смотрел в сторону. Из тени за очагом вынырнула собака, обнюхала Гестовы ноги, ощетинилась и зарычала, Гест всполошился, однако тут снова появился трэль, вместе с какой-то старухой, которая подала на стол еду и пиво и низким мужским голосом пригласила их откушать.
Гест осторожно отведал угощение, совершенно уверенный, что это последняя трапеза в его жизни. И снова взгляд его углубился в сказочный пустынный ландшафт, где теперь обнаружились три персонажа, три пеших странника с посохами в руках, один, совсем черный лицом, роскошью одеяния затмевал все те богатства, что помнились Гесту по самым ярким Эйнаровым рассказам. Он попросил Тейтра обернуться, взглянуть на ковер, но тот сосредоточенно ел и посоветовал Гесту заняться тем же, он ведь вечно думает о еде, а еда тут отменная - копченая рыба, и хлеба полным-полно, и молоко, и мясо… Отчего Гест не доверился спокойствию Тейтра, чутье которого за все время знакомства ни разу их не обмануло? Теперь вот Тейтр сумел и леса укротить, поскольку извлекал уроки из того, что не происходит, из опасностей, которые не кончаются бедой.
Тут воротился Хельги, в сопровождении незнакомца, и Гест сразу смекнул, что это и есть Эйстейн сын Эйда, их предполагаемый спаситель, исландец, о котором толковал Клеппъярн.
Правда, кое-что в облике Эйстейна удивило Геста: во-первых, он оказался очень молод, всего на год-другой старше его самого. Во-вторых, на голове у него не было ни единого волоса, и он досадливо смахнул с лысины капли дождя, направляясь вместе с Хельги к хёвдингу и почтительно его приветствуя. Великан и на сей раз сдержанно кивнул, обменялся с ними несколькими словами, но не встал, а потом опять сосредоточился на играющих мальчиках.
Хельги подошел к Гесту и шепнул, что им с Тейтром надо выйти наружу.
- А еда? - с полным ртом буркнул Тейтр.
А ковры? - подумал Гест.
Они забрали свое оружие, пересекли свежескошенный луг и вошли в рощу; Хельги смотрел на них и словно чего-то ждал. Настала ночь. Гест опять приготовился к тому, что могло случиться, с таким же любопытством и страхом, с каким ждал падающие стрелы. Дождь тяжелой пеленой висел над лесами, птицы молчали, только вдалеке слышался гул водопада, как неотъемлемая часть оцепеневшего ненастья; Гест обхватил ладонью рукоять топора и заметил, что Тейтр стоит, прикрывая его спиной, как всегда, когда хотел защитить, но тут Хельги внезапно улыбнулся.
- Это Эйстейн сын Эйда, - сказал он, положив беспалую руку на плечо Геста. - Он приехал помочь тебе.
Сейчас Эйстейн выглядел еще моложе, хотя был почти одного роста с Тейтром и одет как человек состоятельный и знатный, станом стройный, правда, сутуловат немного, за поясом меч, на плече топор, изукрашенный серебром; на голову он натянул капюшон, пришитый к вороту рубахи, и стоял, безучастно глядя в пространство.
В темноте за спиной у Геста переступали копытами кони. Хельги сообщил, что хёвдинг там, в доме, это Эйнар сын Эйндриди, по прозванью Брюхотряс, и повторил, что он сражался при Свольде вместе с конунгом Олавом, но ярл даровал ему пощаду и женил на своей сестре Бергльот.
- Стало быть, если кто надумает искать убийцу Вига-Стюра, то сюда явится в последнюю очередь.
Гест почувствовал, что опять дышит свободно, отвел Эйстейна в сторону и поведал свою историю, но еще задолго до того, как досказал до конца, сообразил, что исландец понятия не имел, зачем его сюда притащили. Пока Гест рассказывал, Эйстейн с досадой поглядывал на Хельги, затеявшего шуточную потасовку с Тейтром, сокрушенно качал головой в мокром капюшоне, а потом заявил, что не верит ни единому слову Гестовой истории.
- Откуда мне знать, что ты впрямь подвиг столь многих добрых людей помогать тебе, и здесь, и в Исландии?
Гест вытащил кошелек с условным знаком Клеппъярна, перстнем, кажется привезенным из Миклегарда, протянул Эйстейну, и тот долго и пристально его разглядывал.
- Брат Вига-Стюра был дружинником у Хакона ярла, - веско произнес он. - Я дружинник Эйрика, сына его. Так что в норвежском краю тебе надобно опасаться не только исландцев. Однако ж и здесь, у Эйнара, ты остаться не можешь, ведь на самом деле Хельги ошибается, говоря, что ярл доверяет Эйнару. Эйрик ярл не доверяет никому.
- Ничья власть не вечна, - усмехнулся Хельги. Сидя верхом на поверженном Тейтре, он молотил его по груди. - В том числе и власть Эйрика ярла.
Эйстейн попросил кормчего стать на ноги и объяснить, с какой стати он тащил его сюда да еще и повод придумал: Эйнар-де хочет с ним встретиться! Хельги пропустил вопрос мимо ушей, а Эйстейн кивнул на Тейтра, который врастяжку лежал в мокрой траве.
- Он что, тоже кого-то убил?
- Не в Норвегии, - быстро сказал Гест.
Исландец надолго задумался, потом буркнул, чтоб они шли за ним, в лесу ждут лошади. Все четверо вскочили в седло, берегом фьорда поскакали к кораблю и поднялись на борт. Эйстейн распорядился грести к городу.
Гест лежал в потемках и думал о коврах - черный человек и двое белокожих в желтом, как песок, шатре, подле них стол, а на нем три больших золотых шара, которые, как он теперь догадался, вовсе не из золота, это плоды, ведь все непонятное, что люди видят, врезается в память и требует объяснения, трепещет внутри, точно страх или голод, нарушает спокойное течение мыслей, только вот почему он не видит того, что видит Тейтр, ни опасностей, ни защищенности? Сейчас дикарь, лежа возле борта, храпел, как издыхающий бык, сам же Гест нетерпеливо ждал, когда сон наконец избавит его от голода. Но заснул не раньше, чем услыхал по ровному дыханию Хельги, что и того сморил сон.
Когда он проснулся, вокруг по-прежнему было темно, правда, сызнова жарко и душно, солнце нагрело настил над головой, он был один, корабль не двигался.
Распахнув люк, Гест сразу увидел Тейтра: тот сидел на солнцепеке, прислонясь спиной к борту и полузакрыв глаза. Тихо - слышно лишь легкий плеск зыби о борта, крики чаек да отдаленные звуки города; они снова стояли у Хольма, пришвартованные к кораблю Хельги, но никого из команды не видать, Хельги и Эйстейна тоже.
- На берег поплыли, - сказал Тейтр, и Гест, к своему удивлению, заметил, что на лбу у дикаря залегла озабоченная складка; он теребил тетиву нового лука и прятал глаза. Гесту вспомнилось, как однажды в исландских горах он спросил, из каких Тейтр мест и какого роду-племени, а тот обвел взглядом окрестности и ответил: "Я родом отсюда".
- О чем ты думаешь? - полюбопытствовал он и, заметив на бочке возле мачты миску снеди, жадно накинулся на еду.
- Ни о чем, просто думаю, - ответил Тейтр и молча продолжил это занятие.
Не отрываясь от еды, Гест некоторое время наблюдал за ним, потом спросил:
- Небось прикидываешь, не сбежать ли?
Тейтр с досадой покосился на него и снова закрыл глаза.
- Коли ты сейчас выстрелишь из лука в город, - весело сказал Гест, - то наверняка кого-нибудь убьешь.
Однако ж Тейтр и о луке говорить не желал, попросил Геста посидеть на носу и помолчать, устал он от него и от его чудной болтовни.