- Какие-то там приказания Петька Фенев отдаёт... есаул... - вздохнул Фёдор.
Казак сказал, казак пустил коня с места и галоп. Так и пропал Фёдор Туроверов с глаз Кирилла Максимовича, денщика грозного Ярмула - генерала Алексея Петровича Ермолова.
- Партизанщина... - хмыкнул вослед ему Кирилл Максимович.
* * *
Фёдор пытался догнать авангард, но сбился с пути. Весь день мотало и кружило его по рощам вблизи аула Кули-Юрт. Дело шло к вечеру, когда казак и его конь взобрались по крутому отрогу на вершину невысокой горы. Прямо под ними, к лысому склону прилепился Кули-Юрт, окружённый с трёх сторон возделанными полями. Ниже селения, на дне ущелья темнела дубовая роща. Над аулом тут и там поднимались дымы пожарищ. Пламени видно не было. Огонь уже пожрал всё, что годилось ему в пищу. Соколик тревожно вдыхал пахнущий дымком воздух. Фёдор соскочил с седла на землю, присмотрелся, пытаясь разглядеть людей на улицах селения. Но зоркий глаз разведчика не находил среди каменных строений ни человека, ни козы. Даже кота приблудного не удалось узреть Фёдору среди обожжённых руин.
Ночь провели под звёздами, на голой вершине горы. Оба, и конь и всадник, не сомкнули глаз. Фёдор всё всматривался в чёрный провал долины, туда, где мёртвым сном спал Кули-Юрт. Ничего не смог разглядеть разведчик в темноте. Только огоньки волчьих глаз, мелькали в ночи. Ничего не расслышал он, только заунывный вой голодной стаи тревожил Соколика до самого рассвета.
Солнце уже поднялось над вершинами восточных холмов, когда они вошли в Кули-Юрт. Дыхание занималось от невыносимой вони начавших разлагаться трупов и горелого человеческого мяса. Всадник и его конь видели убитых мужчин и женщин, детей и стариков. Жители аула умерли по-разному И самой лёгкой из смертей, которую мог принять житель Кули-Юрт в тот страшный день, была смерть от сабельного удара. Конь и его всадник блуждали по искривлённым улочкам словно одурманенные, забыв про осторожность. Фёдор разрядил оба пистолета, пытаясь разогнать пернатых и клыкастых падальщиков.
Наконец судьба вывела их на поляну в центре аула. Там на добротной виселице раскачивались тела троих мужчин. Их седые бороды почернели от засохшей крови, обнажённые тела несли следы жестоких пыток. У одного из старцев были переломаны обе руки. Острые обломки костей розовели в лучах утреннего светила. Голова другого являла собой сплошную рану, покрытую запёкшейся кровью. Распоротый сабельным ударом живот третьего закрывало грязное тряпьё. Этого третьего вздёрнули на виселицу живым. Его старческое лицо было так же обезображено удушьем, как и лица первых двух. Обезножили все трое уже после смерти - в ночи волки съели ступни мертвецов. Соколик дрожал и хрипел от злобы и страха, готовый то ли ринуться в бой, то ли пуститься наутёк, подальше от жутких руин. Но рука всадника, по-прежнему твёрдая, сдерживала его.
Никому не ведомо сколько времени мог простоять казак Фёдор Туроверов в немом оцепенении, сдерживая отважного коня, на залитой кровью площади чеченского аула. Три стрелы, пущенные метким стрелком, перебили виселичные верёвки. Мёртвые тела бесшумно рухнули в примятую траву. Соколик стремительно прянул вбок, пытаясь унести всадника прочь с площади, подальше от открытого места, под стены каменных строений. Фёдор успел заметить быструю тень, мелькнувшую на противоположной стороне поляны.
- Стой, братишка, стой, родимый, - приговаривал Фёдор, спешиваясь и извлекая шашку из ножен. - А теперь беги! Встретимся скоро, коли Господу будет угодно. Храни тебя Святой Никола-чудотворец.
И Фёдор отпустил коня. Конь и его всадник, опытные разведчики, давно бы сгинули в чеченских дебрях, если б не звериное чутьё, связывавшее их неразрывными узами. Много раз смешивалась их кровь, пролитая в отчаянных схватках. Много одиноких ночёвок пережили они, не разжигая огня, согревая друг друга теплом тел. Много раз выносил конь своего всадника из-под свинцового ливня. Много раз спасал из ледяной воды бешеного Терека. Они верили друг другу нерушимой верой вечного братства, рождённого трудной жизнью между Русью и Нерусью.
Фёдор полз и крался среди выгоревших строений и разбросанных повсюду мертвецов. Он видел изуродованные тела и лица, искажённые смертной мукой. Фёдор стал частью этой жуткой картины. Он то превращался в камень, выпавший из стенной кладки, то в груду убогого обгорелого скарба, выброшенного из сакли на улицу, в тщетной попытке спастись от полного разорения. Фёдор искал следы убийц, надеясь найти по ним неизвестного мстителя.
Наконец чутьё разведчика вывело его к самому большому строению Кули-Юрта - мечети. На шпиле минарета трепетал знакомый штандарт восьмого егерского полка, пробитый во многих местах, но не отданный врагу. На пороге мусульманского храма неподвижно лежало ещё одно мёртвое тело.
"Ребёнок, - помыслил Фёдор, подбираясь поближе. - Нет, не ребёнок!"
Тело, облечённое красной черкеской, покоилось на побуревших ступенях мечети. Вот оно, то место на груди, где матушка Ивана вышила серебряными нитками лик Николы-чудотворца. В прошедшем году шальная чеченская пуля пробила Ванюшину грудь навылет. Как на собаке зажила тогда на нём страшная рана, а вот черкеска оказалась испорченной. Но Матрёна Никифоровна закрыла дыру хорошим лоскутом и вышила образ, чтобы он защитил грудь сына от новых ран.
Кровь на красном сукне и вправду была видна не явно. Само тело Ванюши оказалось маленьким, как тельце ребёнка-пятилетки.
Внезапно Фёдор ослеп. Слёзы нестерпимо жгли глаза. Влага потоком лилась по запылённому лицу, оставляя на нём грязные борозды. Тяжкое рыдание рвало грудь на части.
- Ванюшка... как же ты, братишка, не уберёг себя... кто ж так люто поступил с тобой?! Ах, Ваня, Ваня....
Ни рук, ни ног, ни головы боевого товарища-побратима не нашёл Фёдор рядом с телом. Только белую папаху, на удивление чистую: ни бурого пятнышка, ни дырки от пули. Судорожно сунув папаху за пазуху, гонимый злобой, горечью и страхом, Фёдор пополз к дверям мечети. Нет, не забыл он о страшном лучнике, снявшем мертвецов с виселицы. Потому и не стал заходить внутрь строения, опасаясь попасть в западню. Лишь заглянул, чтобы удостовериться.
Внутри стены мечети были испещрены следами выстрелов. Пол почти сплошь покрывали мёртвые, изуродованные тела русских солдат и их врагов. Здесь приняла последний бой первая рота восьмого егерского полка, составлявшая авангард русской армии. В нос Фёдора ударило отвратительное зловоние, разлагающихся тел и испражнений. Но ни шороха, и ни стона не услышал казак.
Фёдор с трудом поднялся на ноги. Пошатываясь, он прошёл в дальний угол помещения. Там были свалены в кучу части тел павших русских воинов: руки, ноги, головы. С трудом преодолевая дурноту, уже в полуобморочном состоянии он перебирал окровавленные останки.
Ванюшина голова нашлась быстро. Помогли Святые угодники. Лицо товарища оказалось на удивление чистым, глаза распахнуты. Нет, никогда при жизни не видел Фёдор на этом лице такого смиренного, благостного выражения. Понемногу успокаиваясь, казак понёс драгоценную находку к выходу. Один лишь раз он не устоял, поскользнулся на залитом кровью полу. Сверзился прямо на тело мёртвого врага. Тот лежал навзничь, широко раскинув по сторонам руки. Каждая сжимала по огромному изогнутому клинку с узорной насечкой. Лицо врага покрывала корка засохшей крови, сделавшая черты лица неразличимыми.
"Ах вот оно что! Лезгины!" - помыслил казак.
Фёдор отнёс Ванюшины останки под дубок, росший на опушке леса.
- Тут я и схороню тебя, братишка. Вот только штандарт сниму. Ты уж потерпи, ладно?
Фёдор направился обратно к мечети, размышляя о том, как сшибить знамя со шпиля минарета. Внезапно ему послышались тихие шаги в редком подлеске за спиной.
- Ты пришёл ко мне, мой Соколик, верный дружочек, - прошептал Фёдор, оборачиваясь.
Зоркий глаз разведчика разглядел среди ветвей белую звезду на лбу и карие, с поволокой глаза. Соколик осмотрительно прятался. Он ждал, когда его всадник завершит скорбные дела.
Фёдор зарядил оба пистолета и изготовился к стрельбе. Он надеялся перебить шпиль купола пулями, сбить штандарт на землю. Разведчик поднял глаза в синеву небес туда, где на ветерке трепетало пробитое пулями полотнище. Маленькая фигурка карабкалась по крутому скату купола минарета: тоненькие ручки и ножки, как у паучка, рыжие кольца косы обвиты вокруг шеи, изгиб лука за спиной. Она почти достигла цели - шпиля с полумесяцем и трепещущим штандартом под ним. Подавляя крик, Фёдор рухнул ничком. Он замер, прижимаясь лбом к горячей земле.
"Только один выстрел есть у меня, только один выстрел, - билась и гремела у него в голове самая главная в жизни мысль. - И пусть Херувим Божий отнесёт мою пулю на своих крылах прямо к заветной цели".
Когда он снова решился посмотреть на купол минарета, женщина уже добралась до цели. Она протянула руку, чтобы снять штандарт. Грянул выстрел. Женщина сорвалась. Она съезжала вниз по куполу, отчаянно цепляясь за чешуи черепичной кровли.
- Эх, промазал! - Фёдор в сердцах сплюнул.
Между тем женщине удалось остановить своё падение. Снизу Фёдору чудилось, что её тело срослось с крутым скатом купола минарета.
Фёдор не стал смотреть, как она спускается с крыши мечети, искусно пользуясь выступами и впадинами неровной кладки. Разведчик побежал в заросли к Соколику, за арканом.
Она не успела коснуться земли, когда петля аркана сжала её шею, путаясь с рыжими кольцами косы. Женщина вскрикнула. Фёдор вязал её умело. Кисти рук плотно примотал к телу за спиной, ноги согнул в коленях, щиколотки привязал к кистям. Пленница яростно сопротивлялась. Матерь Божия, а сильная-то какая! Словно не женщину поймал, а волчью самку. Пару раз ей всё же удалось его укусить. Наконец, тяжело дыша, Фёдор впервые посмотрел в её лицо.
- Не смотри на меня, христианин. Иначе вытекут твои бесстыжие глаза, - прошипела она.
Синий взгляд хлестнул его словно плеть. Фёдор снова едва не потерял сознание.
- Зачем тебе боевое знамя, тварь?
- Пойду к Ярмулу и обменяю его на жизнь моих братьев.
- Дура!
Он отшвырнул её прочь, в тень стены. Она извивалась и билась там, плевалась и шипела. Ругалась на непонятном наречии, пока Фёдор изучал её вооружение. Лук, колчан со стрелами, праща, короткая пика. Древко пики покрывали чудные, выжженные по дереву узоры и бурые пятна запёкшейся крови. Наконечники стрел и пики вырезаны из камня.
- Адские исчадия... - шептал Фёдор. - Бесовское семя...
Фёдор попытался через колено переломить древко пики - тщетно. Тогда он взялся за лук.
- Погоди, послушай... меня зовут Аймани, я воин из рода Акка. С этим оружием охотились мои прадеды. Оно зачаровано и не знает промаха.
Фёдор глянул на пленницу. Она не билась, не шипела и плеваться перестала. Смотрела печально, смертная тоска исказила черты её тонкого лица.
- Что ты мелешь, дочь нехристя? Держи при себе свои колдовские тайны...
- Я собью ваше знамя одной стрелой, если ты позволишь мне... только не ломай лук. И стрелы оставь себе, а меня убей... Я пряталась на минарете, когда ты пришёл в мечеть. Я могла бы убить тебя, но не убила...
- Почему?
- Не смогла!
- Почему?!
Она уткнула лицо в окровавленную пыль у подножия мечети. Рыдания сотрясали её тело.
- Я должна умереть, - едва расслышал Фёдор.
* * *
Он похоронил Ванюшу под дубом, завалил могильный холмик камнями. Не спуская глаз с пленницы, прочитал заупокойную молитву. Аймани сидела, прижимаясь спиной к шершавой коре дубка, обнимая дерево связанными руками.
Штандарт восьмого егерского полка Фёдор спрятал в седельную сумку. Вооружение Аймани приторочил к седлу.
- Почему ты отпускаешь меня, казак? - просто спросила она.
- Не научился баб убивать, - устало ответил Фёдор.
- Я не ваша баба. Я - воин, - прошипела Аймани. - И убью тебя как врага, если придётся.
- Убей. Всё равно не умею... А баб я не боюсь... Вот не боюсь всё равно! Будь ты хоть воин, хоть нехристь, а всё одно - баба.
Сплюнув с досады, Фёдор вскочил на Соколика и дал ему шпоры. Они неслись по темнеющему лесу навстречу своим. Фёдор не видел перед собой дороги, доверив выбор пути Соколику. Через пелену горячих слёз, через мучительную боль, терзающую сердце он видел лишь синеву глаз и кольца рыжей косы проклятой Аймани.
* * *
Через неделю войско достигло реки Сунджа и встало на ней лагерем.
По пути миновали злополучный Кули-Юрт. Отдали последний долг погибшим товарищам. Потом двое суток чистились и мылись, пытаясь избавиться от привязчивого запаха тления. Окуривали скарб, всерьёз опасаясь чумы.
* * *
Догорающие уголья бросали яркие отсветы на лица казаков.
- Ну что, парень, отошёл хоть немного? - спросил Фёдора черноглазый и черноусый Петька-Плывунец со станицы Шелковской.
- Да молчить он всё, ни слова не молвит. Всё по Ванюхе горюить, - вздохнул десятник Захарий-Слива. - Всё в чащу убегаить, видать - муторно ему среди людей. Так ли, Федя?
- Тишины хочу, просто тишины, - вздохнул Фёдор. - Я к Мадатову буду проситься. Только звук битвы мил моему уху. Не хочу слушать, как мужичье и солдатня стонут тут, землю роя.
- Дык, среди русських солдат и поэты случаютца, - усмехнулся Захарий-Слива. - Это те, что из дворян к нам вышли, ссыльные. Ты к ним ступай, Федя. Они коли и стонут, то поэтицески, прямо как ты...
А в русском лагере, который теперь именовался Грозной крепостью, тишины не было слышно даже по ночам. Дозорные день и ночь жгли костры и перекликались, фыркали и переступали кони, сновали вестовые с донесениями.
Пробуждался лагерь на рассвете. Всё воинство разделили на команды. Одни - валили и корчевали лес, другие - строили жилища, третьи - копали рвы и строили фортификационные сооружения. Меньшая часть войска использовалась по прямому назначению: охрана лесорубов от набегов лесных разбойников, разведка.
Татарская конница под командой генерала Валериана Григорьевича Мадатова совершала упредительные рейды по окрестным аулам.
- Терпи, Федя, - не умолкал словоохотливый Слива. - Скоро звуки боя развеють твою печаль. Как прискачеть вестовой, как дасть команду Лексей Петрович...
- Не-е-е, не так всё будё, - возразил Петька-Плывунец. - Приползёт из леса злой мулла и примет тебя, Слива, в мусульмане... гы, гы...
- От ты нехристь! Старших не уважаешь? - буркнул Слива, замахиваясь на обидчика плетью.
Однако в тот вечер товарищам не суждено было поссориться. Из темноты, из лагерной сумятицы вороной карабахский скакун вынес к их костерку бравого всадника в белой черкеске и папахе, в вызолоченной портупее, с орденом Святого Владимира на груди.
- Здорово, братцы, - рявкнул всадник, осаживая чудесного скакуна.
- Здравия желаем, ваше сиятельство, - пророкотал Слива, поднимаясь. Он непослушными пальцами застегнул ворот рубахи, оправился.
- Становись, братва! Перед вами граф Николай Петрович Самойлов.
- Чего?! - подхватился Петька-Плывунец. Ружьё он всегда держал под рукой и первым схватил его. Шашка же никак не давалась в руки, спряталась, стерва, где-то возле костра. Вот начальство прискакало, а рапортовать честь по чести нет никакой возможности.
- Чего-чего, - передразнил кто-то. - Генеральский адъютант энто. Алексея Петровича, то ись.
- Рад, братцы, что помните меня! - граф Самойлов был преувеличенно бодр. Он широко улыбался, не заботясь о том, что в темноте казаки не смогли б разглядеть его лица. Лишь уголья бросали алые отсветы на золото галунов и аксельбантов его щегольской белой черкески.
- Как же забыть, когда все золотом блещете, ваше сиятельство, - отвечал десятник Захарий.
- Который из вас Фёдор Туроверов?
- От он. Сам не свой сидить. Даже ваше сиятельство не заметил.
Фёдор поднялся, оправил портупею.
- Фёдор Туроверов, разведчик первого эскадрона. - Фёдор старался рапортовать бодро, но язык плохо слушался его.
- Ты не ранен, братец?
- Цел я, ваше сиятельство.
- Тогда, вот - получи пропуск. Алексей Петрович наслышан о твоём геройском поступке - спасении штандарта восьмого егерского. Зовёт в свой шатёр.
Самойлов протянул Фёдору сложенный вдвое листок плотной бумаги.
- Приходи завтра, - прокричал адъютант, пуская скакуна в галоп. - И не ранее восьми часов пополудни!
* * *
Землянку командующего армией со всех сторон окружали бивуачные посты. Фёдор брёл между ними по направлению, ведя Соколика в поводу. Вокруг вершилась вечерняя лагерная жизнь: солдатики чинили у костров нехитрую свою аммуницию, варили еду, обихаживали лошадей.
- Ты к кому, казак? - спросил Фёдора пропылённый сержант. Остриё штыка коснулось ремня портупеи на груди казака.
Фёдор протянул сложенный вдвое листок. Сержант долго вертел записку, поворачивая её так и эдак, шевелил губами.
"Не тронь его. Ермолов" - гласила надпись на ещё не успевшем истрепаться пропуске.
- Проходи, казак... - вздохнул усталый воин.
Казак тронул Соколика. Прямо перед ним, подсвеченный колеблющимися огнями костров темнел шатёр.
- Не засни, служивый, - весело сказал Фёдор, садясь в седло. - Лезгины кругом.