Митридат отстранил сестру и, пожелав ей спокойной ночи, удалился за парчовый полог в глубине шатра, где находилась его походная спальня.
Снимая с себя пояс и сапоги, Митридат мучительно размышлял над тем, мог ли Сузамитра желать ему смерти, повинуясь воле своих царственных родственников. Митридат старательно воспроизводил в памяти взгляд Сузамитры во время первой встречи с ним здесь, в стане. Вспоминал, что он говорил и как себя вел, пытаясь в поведении и словах друга распознать крупицы неприязни к себе либо нечто похожее на это.
Митридату не хотелось верить в то, что Сузамитра способен на такое зло, поэтому он убедил себя в его непричастности к случившемуся.
"Скорее всего, это был человек Мнаситея,- думал Митридат, укладываясь на ложе,- а может, Багофана…"
Полог пошевелился под чьей-то рукой, и от легкого дуновения ветерка всколыхнулось пламя светильника.
Митридат выхватил из-под подушки кинжал, но, увидев перед собой сестру, смущенно улыбнулся, как проказник-мальчишка, застигнутый при воровстве.
Статира стояла перед ним, уже готовая ко сну, в тонком длинном химатионе с распущенными по плечам волосами. В глазах у нее притаилась тревога.
– Что случилось, брат?- тихо спросила она.- Я же вижу- что-то случилось. Тебе грозит опасность, да?
– Только что меня хотели убить и наверняка убили бы, если бы не Тирибаз,- сказал Митридат, пряча кинжал обратно под подушку.
Статира села рядом с ним на ложе и положила маленькую ладонь Митридату на колено.
– Расскажи, как это было,- попросила она.
Митридат повиновался, тронутый мягким заботливым тоном сестры, ее сочувственным прикосновением. Осознание того, что ей дорога его жизнь, наполняло ему душу нежной признательностью.
Выслушав брата, Статира спросила:
– А это не мог подстроить Тирибаз?
– Ну что ты!- почти с возмущением воскликнул Митридат.- На Тирибаза я полагаюсь, как на самого себя. Он никогда не предает меня!
– Иногда предают и самые верные,- печально вздохнула Статира.- Кто знает, что могло измениться в сердце Тирибаза за те шесть месяцев, что вы не виделись с ним. Может, он разочаровался в тебе, может, озлобился на тебя, может…
– Не может!- раздраженно перебил сестру Митридат.- Ты говоришь чушь, Статира. Я знаю Тирибаза, он не изменник. Если Тирибазу не верить, то кому вообще тогда верить!
– Мне,- прошептала Статира, прижимаясь к брату. Митридат заглянул в глаза сестры, такие красивые и блестящие.
Ее изогнутые ресницы чуть подрагивали, придавая девичьему взору томную прелесть.
Митридат обнял сестру и уткнулся губами в ее пушистые волосы, словно благодаря за тревогу о нем. В этот миг он почувствовал себя слабым и беззащитным.
– Кто стоит на страже у твоего шатра?- вдруг спросила Ста тира.
Митридат взглянул на нее, отстранившись.
– Воины Сузамитры, а что?
– Сузамитре ты тоже доверяешь как себе?
– Да,- помедлив, ответил Митридат, хотя у него были совсем иные мысли.
"Если убийца был подослан все-таки Сузамитрой, значит, он уже знает, что покушение не удалось, и вполне может сделать вторую попытку этой же ночью. Присяга вновь набранных воинов состоится завтра, если они присягнут мне, Сузамитре будет труднее взять царскую власть. Ему нужно действовать нынче же ночью, благо и стража у моего шатра состоит из преданных ему воинов, он сам говорил".
Итак, если Сузамитра враг, он непременно нападет до рассвета еще раз.
Статира словно читала мысли Митридата.
– На всякий случай давай сделаем так: я лягу на твое ложе, а ты на мое,- предложила она, взяв брата за руку.
– Нет, я не хочу рисковать твоей жизнью,- запротестовал Митридат.- Получается, что я сам подставляю тебя под удар. Раз ве я могу так поступить после всего, что было между нами?
Статира улыбнулась и запечатлела на устах Митридата благодарный поцелуй.
– Тогда я лягу на пороге твоей опочивальни, вот тут.- Статира указала на персидский ковер у себя под ногами.- Если убийца появится, он непременно споткнется об меня. Я подниму шум, ты проснешься. Светильник мы загасим, в кромешной тьме убийца не сможет заметить меня на поду.
– В темноте и я не смогу разглядеть убийцу,- промолвил Митридат.- К тому же с испуга убийца может поразить кинжалом тебя. Нет, так не годится, сестра.
– Что же нам, не спать всю ночь?- выразила изумленное недовольство Статира.- А если убийца не придет и все твои страхи пустые?
– Ты можешь спать, но только рядом со мной,- Митридат ласково провел ладонью по длинным волосам Статиры,- а мне придется быть всю ночь начеку. До рассвета уже близко, так что это пустяки.
– Нет уж,- решительно возразила Статира,- если мы ляжем вместе, то будем спать по очереди. Первой бодрствовать буду я. Дай мне свой кинжал, он не даст мне заснуть.
С этими словами Статира забралась под одеяло, положив руки с кинжалом поверх него. Она вынула клинок из ножен и осторожно приложила к щеке, заметив при этом:
– О! Холодный как смерть!
Митридат без возражений улегся рядом с сестрой и закрыл глаза. Он думал, что Статира вскоре заснет, тогда он возьмет у нее акинак и будет лежа ждать утра.
Однако все вышло иначе.
Сон очень скоро сморил Митридата, и он провалился в глубокую темноту, будто в яму.
Проснулся Митридат от легких прикосновений к своему лицу. Он открыл глаза и увидел перед собой улыбающуюся Статиру, которая водила указательным пальцем по его носу и бровям.
– Как тебе спалось, мой милый?- ласково спросила Статира. Митридат непонимающе глядел на сестру, на солнечный свет, золотивший верх шатра. До него долетали голоса слуг, возившихся с котлами у костра.
– Разве уже утро?- удивился Митридат.
– Уже давно утро, мой царь,- по-прежнему улыбаясь, сказала Статира.
Митридат понял, что произошло, и слегка нахмурился.
– Почему ты меня не разбудила?
– Ты спал как младенец и мне было жаль тебя будить,- виноватым голосом ответила Статира.- Не гневайся на свою сестренку, которая так сильно любит тебя.
– А если бы…
– Тогда я непременно растолкала бы тебя, поверь!- с жаром заверила брата Статира.
Митридат не мог сердиться на Статиру. Она сидела перед ним такая обворожительная, с румянцем на щеках и спутанными, как у нимфы,
волосами. К тому же ночные мрачные мысли улетучились у него из головы, им на смену пришла бодрящая радость от разгорающегося нового дня.
* * *
Едва закончилась утренняя трапеза, в царском шатре появился Сузамитра. Он не скрывал своей озабоченности и сразу завел речь о ночном нападении на Митридата, предлагал возможные пути поисков тех, кто стоял за спиной неизвестного убийцы.
– Откуда тебе известно об этом?- спросил Митридат, подозрительно глядя Сузамитре в глаза.
– Я только что был у Тирибаза,- сказал Сузамитра.- Он все мне рассказал. Причем велел никому больше не говорить об этом, даже Фраде и Артаксару. Он полагает, что не стоит поднимать шум.
– Я согласен с Тирибазом,- кивнул головой Митридат. Церемонии принятия присяги предшествовал священный обряд поминовения душ всех воинов, павших в битвах.
На священном участке, выложенном плоскими камнями, жрецы-маги развели яркий огонь на колоннообразном мраморном жертвеннике и, став в круг, принялись нараспев читать молитвы на старинном персидском наречии. Двигаясь по кругу, каждый жрец держал в одной руке пучок сухих прутьев, в другой- погремушку, издававшую при потряхивании мелодичный тонкий звон. Время от времени жрецы все разом поворачивались к жертвеннику и бросали в священное пламя несколько прутиков.
Одеяния жрецов состояли из длинных белых одежд с широкими рукавами и островерхих войлочных колпаков, натянутых глубоко на уши. Персы, армяне и каппадокийцы- воины и военачальники- в почтительном молчании замерли вокруг бразмаданы с полыхающим в ее центре огнем. Лишь эллинские наемники стояли особняком в стороне.
Митридат в окружении полководцев и телохранителей стоял ближе всех к жертвеннику. От него не скрылись кривые усмешки греческих стратегов и в первую очередь Мнаситея. Только полководец Диофант был серьезен, понимая всю важность происходящего. Диофант был женат на родной тетке Митридата, ныне умершей, и во многом через нее приобщился к древним обычаям персидской знати. Он уважал персидских богов и в совершенстве знал персидский язык.
Приняв присягу у восьмисот вновь набранных Сузамитрой воинов, Митридат затем устроил смотр всему войску.
Верхом на коне и сопровождаемый свитой, Митридат объехал сначала плотные ряды конницы.
Почти семь тысяч всадников, разбитых на тысячи и сотни, на каурых, рыжих и гнедых лошадях стояли на равнине, приветствуя своего царя дружным боевым кличем.
Митридат с восторженной улыбкой озирал стройных тонконогих скакунов под яркими попонами, стоящих голова к голове, задерживал взгляд на чьем-нибудь панцире или начищенном до блеска шлеме, придирчиво вглядывался в посадку того или иного конника, разглядывал оружие. Конница всегда была гордостью понтийских царей.
Пешие воины стояли густыми шеренгами на обширном склоне пологого холма, сверкая на солнце медью щитов и шлемов, остриями копий, бронзовой чешуей панцирей.
Всего в пеших ратях было двадцать тысяч человек, из них четыре тысячи составляли греческие наемники.
Греческая фаланга выделялась среди разноплеменного воинства Митридата своей монолитной сплоченностью, гривастыми шлемами гоплитов, более длинными копьями и большими круглыми щитами, на которых пестрели эмблемы различных эллинских городов.
Митридат остановил коня возле фаланги наемников. Тысячи персов, армян, тибаренов и каппадокийцев не выглядели так грозно, как этот небольшой отряд эллинов, даже их равнение в строю бросалось в глаза.
Митридату захотелось посмотреть на маневры и перестроения фаланги. Он приказал Мнаситею вывести наемников на широкий простор объятой солнцем равнины.
Македонец повиновался с явной охотой, желая, как видно, поразить царя и его свиту отменной выучкой эллинских гоплитов.
Сначала фаланга наступала в сомкнутом строю с опущенными копьями под переливы флейт. Затем, повинуясь взмахам руки Мнаситея, наемники несколько раз перестраивались на ходу, образуя то плотный квадрат, то заостренный клин.
С какой-то непостижимой слаженностью фаланга размыкала ряды, образуя широкие проходы в своем построении, смыкалась вновь, действуя, как живой единый организм. Ни один из наемников не сбился при всех этих сложных передвижениях, нигде не было заметно толкучки или смятения. Все выполнялось четко и быстро: гоплиты действовали как заводные.
Особенно Митридата поразил маневр, при котором фаланга, наступавшая прямо на него, вдруг по команде развернулась на месте и двинулась уже в обратном направлении. Склоненные копья при развороте воинов дружно поднялись кверху и наклонились вновь уже в другую сторону.
В довершение всего Мнасихей образовал из фаланги ощетинившийся копьями круг, который по команде снова превратился в фалангу.
Все в свите Митридата наперебой восторгались столь непревзойденной выучкой эллинских гоплитов. И только Тирибаз мрачно хмурил густые брови да Сузамитра небрежно покусывал нижнюю губу. Оба презирали тактику греков, ставя превыше всяческих построений стремительный удар конницы.
Митридат, в душе изумленный не меньше остальных, обратился к Мнаситею, подъехавшему к нему верхом на коне:
– Как добиться столь поразительного умения? Я хочу обучить этому всю остальную пехоту. Это возможно, Мнаситей? Македонец снисходительно ответил:
– Чтобы добиться этого, надо родиться эллином, царь. Варвары не столь хладнокровны, суровая дисциплина им в тягость, по этому сражаться фалангой они не смогут, как ни приучай их к этому.
Выслушав ответ Мнаситея, Митридат сжал губы, сдерживая гнев. Он решил, что македонец нарочно напрашивается на грубость, дабы выставить его перед свитой в неприглядном свете как несдержанного юнца.
Ничего не ответив, Митридат направил коня дальше вдоль застывшего строя персидских щитоносцев. Свита в молчании Последовала за ним.
На другой день начались скачки и состязания стрелков из лука. Сидя на возвышении, Митридат наблюдал, как молодые наездники, не жалея коней, мчатся по кругу, отмеченному на равнине древками воткнутых в землю копий.
Каждая сотня выставляла по одному наезднику. От каждой тысячи был один заезд из десяти всадников. Победитель получал награду из рук царя- шлем, наполненный золотыми монетами.
Рядом с Митридатом восседала Статира, которой все вокруг было в диковинку. После тихой и размеренной жизни дворца она очутилась в водовороте шумных и бурных событий, где Митридат и его свита являлись неким центром, вокруг которого перемещались все эти массы войск, сновали посыльные с царскими приказами военачальникам. Даже эти состязания проводились скорее для услады царственных очей, нежели для чего-то иного.
Во всяком случае, так казалось Статире.
Митридату очень хотелось участвовать в состязании стрелков, но невозмутимый Тирибаз охлаждал его пыл, говоря:
– Ты- царь и стоишь над всеми, так не принижай свое царс кое величие, соревнуясь с простыми воинами. Вот если бы с тобой состязались цари, тогда другое дело.
В эти дни, наполненные пирами, состязаниями, построениями войск и разговорами о войне, Митридат проникался сознанием того, что он действительно властелин и подвластное ему войско готово двинуться в поход против любого врага.
На одном из военных советов Митридат заговорил о римлянах. Далеко ли их владения от его владений? Чем сейчас заняты римляне? Нет ли в действиях римских наместников в Азии угрозы Понту? Отвечал царю Мнаситей:
– Понтийское царство и азиатские владения римлян разделяют земли галатов, Вифиния и Пафлагония. Твой отец, царь, был другом римского народа. Этот почетный титул, поверь, римляне дают далеко не каждому из своих союзников. Миром с римлянами нужно дорожить, ведь под небесами, после гибели великого Карфагена, нет больше державы могущественнее Рима. Сейчас римляне заняты войнами в Иберии и дележом Нумидии между двумя сыновьями умершего нумидийского царя Миципсы. Миципса был союзником Рима, поэтому римскому сенату небезразлична судьба его сыновей. Полагаю, царь, покуда взоры римлян обращены на запад, восток в это время может наслаждаться миром.
– В действиях римских наместников в Азии нет никакой угрозы Понту и нашей торговле с Египтом и Грецией через проливы в Мраморном море,- вставил Багофан.- Ближайшие несколько лет мы можем наслаждаться миром и покоем. Что может быть прекраснее этого, царь?
– Прекраснее этого может быть победоносная война,- горделиво сказал Митридат, тем самым выдав свои тайные мысли и желания: войско у него есть, теперь ему нужен враг!
Глава тринадцатая
МАНЕС
Митридат медлил распускать войско на зимние квартиры, каждое утро моля Вэрэтрагну, персидское божество победы, ниспослать ему хоть какую-нибудь войну. И, как видно, молитвы его были услышаны воинственным богом.
В стан под Амасией примчался гонец из Синопы. Гергис извещал Митридата о вторжении пафлагонцев в пределы его царства.
– Ведет пафлагонцев Манес, их царь,- сообщил гонец.- Он и раньше делал набеги на Понт, но в этот раз он собрал особенно много воинов, вознамерившись дойти до самой Синопы. Повсюду Манес отнимает у селян собранный урожай и угоняет скот.
– Клянусь М. итрой, этот негодяй дорого заплатит мне за это,- угрожающе произнес Митридат, и в глазах молодого царя сверкнула жестокая радость.
Митридат немедленно объявил, что поведет конницу на вторгшихся пафлагонцев, дабы не дать им уйти с награбленной добычей. Пехоте предстояло двигаться следом скорыми маршами.
Статира стала умолять Митридата взять ее с собой, доказывая, что она выучилась отлично скакать верхом. Митридат уступил, желая покрасоваться перед сестрой своей удалью в предстоящих схватках с пафлагонцами.
Митридат вел конницу без промедлений. Переправившись через широкую реку Галис, царь оказался на земле пафлагонцев, подчиненных еще его дедом царем Фарнаком. Эти пафлагонцы назывались "мирными", они исправно платили налоги понтийским царям и поставляли всадников в их войско.
За отрогами западного Париадра лежала собственно Пафлагония. Страна пастухов и звероловов, разрезанная невысокими горами на множество долин. До недавних времен населением каждой долины правил свой царек, но еще при деде Митридата пафлагонцы пытались создать сильное государство под властью единого царя, видя, что вифинцы и понтийцы с двух сторон стремятся поработить их страну.
При отце Митридата Пафлагонией правили уже только три царя, которые непрерывно воевали друг с другом, обращаясь за помощью к тем же вифинцам и понтийцам.
Одного из правителей Пафлагонии убили сами пафлагонцы. Другого отравили вифинцы. Последний уцелевший царь пафлагонцев сумел отбиться от вифинцев и долго воевал с отцом Митридата, покуда римляне не прекратили эту войну, принудив понтиицев уйти из Пафлагонии. Сыном того отважного царя и был Манес.
Митридат хотел побольше узнать о Манесе, расспрашивая о нем своих приближенных, но никто толком ничего не знал о нем. Все говорили примерно одно и то же: "Манес-разбойник и коварный человек, слову его верить нельзя. Войско у него небольшое, но храброе, поскольку постоянно воюет с соседями".
Не доходя двух переходов до Синопы, Митридат наткнулся на конный отряд из войска Манеса, грабивший какое-то селение. Всадники Митридата напали на грабителей и обратили их в бегство.
Преследуя разбегающихся пафлагонцев, понтийцы обнаружили еще один их отряд за невысоким перевалом.
Пафлагонцы грузили награбленное добро на повозки и вьючных животных, опустошив еще два селения. Воины Митридата свалились на них как снег на голову. Произошла короткая беспорядочная битва, в которой понтийцы опять взяли верх.
Митридат, сражавшийся рядом с Тирибазом, сумел заколоть мечом напавшего на него врага. Убитый оказался военачальником.
Взятые в плен пафлагонцы сказали, что этому военачальнику Манес велел без остановок двигаться к Синопе, но он нарушил приказ, увлекшись в пути грабежами. Сам Манес разбил лагерь в трех переходах отсюда, туда свозят все награбленное за эти дни. Часть угнанного скота пастухи Манеса уже погнали в Пафлагонию.
Митридат устремился к стану Манеса. Дорогу показывал один из пленников.
Манес не ждал нападения, полагая, что юный понтийский царь вряд ли успеет так быстро добраться от Амасии к приморской равнине. Он вообще был невысокого мнения о Митридате как о правителе и полководце. По слухам, доходившим до него, Понтом правила царица Лаодика с кучкой евнухов. И Манес доверял этим слухам.
В одном из набегов в понтийские пределы Манесу досталась изумительная по красоте камея из оникса с изображением царицы Лаодики. Грубого по натуре царя поразила красота вдовствующей царицы. Он никогда не расставался с камеей, часто любуясь ею то у себя во дворце, то в своем разбойном стане при свете костра. Лицо этой женщины возникало перед ним и во сне, и в сладких грезах в минуты покоя.