Не любовь, не влечение, не романтика и, главное, не свободная воля: Самсон тянется к филистимлянке лишь потому, что Бог ищет повода наказать филистимлян за то, что они поработили израильтян. По словам Ветхого Завета, это и есть единственная причина страсти, овладевшей Самсоном.
И все же такое изображение событий не может вычеркнуть из сердца читателя изумление от переживаний Самсона-человека, которые с такой очевидностью явствуют из этого рассказа. Ведь сам-то он не может воспринимать свою любовь как "поиски случая" для чего бы то ни было, даже если те исходят от самого Бога; его немедленное и решительное обращение к женщине из Фимнафы лишь доказывает, что он, Самсон, мужчина из плоти и крови, стремится к любви и нуждается в ней! Способен ли он понять, что его бурная любовь - всего лишь орудие, политическое и военное, в руках Господа? Способен ли человек вообще понять такое? Способен ли человек выстоять перед мыслью, что, как в детстве он не был "естественным ребенком" своих родителей, так и сейчас, когда стал мужчиной, естественное влечение к женщине ему задано свыше?
И, пока мы задаемся этим вопросом, в голову приходит безотрадная мысль, что герой нашего рассказа не догадывается и никогда не узнает, что не успел он еще родиться, а Бог уже предопределил его любовь и всю эмоциональную сторону его жизни.
"Возьмите ее мне в жену", - просит, даже требует Самсон у родителей, и по резкому тону сказанных им слов можно представить его упрямое, воинственное лицо. Но нельзя понять, что на самом деле скрывается за этой воинственностью и что она таит даже от самого Самсона. Интересно отметить, что в других рассказах о подобных ситуациях, повторяющихся в Ветхом Завете не раз, сын, прося взять ему в жены любимую девушку, обращается только к отцу. Самсон же просит об этом не одного отца, но и мать. С этой минуты и далее они почти всякий раз будут упоминаться вместе - его отец и мать. Библейский рассказчик будет вновь и вновь подчеркивать, что мать Самсона важна не менее отца.
Вместе и единодушно они говорят ему в ответ ("отец и мать его сказали ему") то же самое, что обычно в таких ситуациях говорят родители своим Самсонам: "…разве нет женщин между дочерями братьев твоих и во всем народе моем, что ты идешь взять жену у Филистимлян необрезанных?"
То есть - почему ты не женишься на ком-нибудь из своих?
Ведь Самсон выбрал себе в жены не просто женщину чужую, дочь другого народа, но народа филистимского - злейшего, заклятого врага Израиля. Филистимляне владеют железным оружием и, пользуясь этим преимуществом, постоянно учиняют набеги на племена Израилевы, пытаясь завоевать их и поработить, а также не дают им развить собственное производство железа: "…ибо Филистимляне опасались, чтобы Евреи не сделали меча или копья"; и в последние сорок лет, как уже говорилось в начале рассказа, они властвовали над сынами Израиля и измывались над ними. Известно также, что колено Даново, племя Самсона, обитавшее в пограничном районе, никак не могло утвердить собственные владения и пребывало в вечных распрях с филистимлянами и другими народами, превосходящими его силой. Эти бесконечные распри изнуряли племя, уменьшали его численность и оттесняли от центрального Израиля с его культурным, политическим и социальным влиянием. (В этом контексте следует понимать и благословение, данное Иаковом перед смертью сыну своему Дану; в этом благословении - надежда и пожелание, не до конца реальные: "Дан будет судить народ свой, как одно из колен Израиля". И потом - возможно, с тяжким вздохом - Иаков добавляет: "На помощь Твою надеюсь, Господи!")
Такова общественная и национальная атмосфера, в которой зарождается связь между Самсоном и филистимлянкой. Но не менее интересно и развитие отношений между родителями и их юным сыном. Начнем с того, что они в смятении, ибо знают (по крайней мере, мать знает), что предназначение Самсона - в спасении своего народа от филистимлян; а если это так, что же может быть у него общего с филистимлянкой? Когда они говорят ему: "…разве нет женщин между дочерями братьев твоих и во всем народе моем, что ты идешь взять жену у Филистимлян необрезанных?" - в их речах звучит укор, даже осуждение. "Ну почему ты не можешь быть как все?" - претензия, услышав которую можно лишь улыбнуться, потому что она из серии вечных "родительских претензий", какие многие из нас слышали от своих родителей (и поклялись, что уж своим-то детям такого говорить не станут…). Но рассказ о Самсоне - не комедия. Это история трагическая, и не в последнюю очередь - из-за явного отчуждения юноши от своих родителей. Иногда кажется, что он и они - из двух разных измерений бытия и никаким мостом связать их невозможно. Поэтому тривиальный родительский вопрос наполнен безысходной болью.
Нетрудно представить, что к этому моменту родители Самсона уже догадываются: с каждым шагом их сына по этой земле отличие его от других людей будет становиться все явственнее и скоро все вокруг поймут, какую необыкновенную силу он несет в себе. Но отчуждение, вызванное его предназначением, всегда будет мешать ему почувствовать себя полностью своим в семье и среди родного народа.
И хотя родители хорошо знают, что по своей необыкновенной природе Самсон не может быть "как прочие люди", этот вопрос все же рвется стоном из их сердец: ведь им как родителям трудно без колебаний смириться с великим Божьим промыслом, отнявшим у них сына и вылепившим его таким, каков он есть.
Наверное, когда родители пытались воспрепятствовать его выбору, Самсон смотрел отцу прямо в глаза, желая подтвердить взглядом, насколько избранница ему "понравилась". А перед ним стоял Маной, нерешительный и напуганный. Со дня зачатия сына его одолевали сомнения по поводу этого птенца чужой птицы, непрошеной и опасной. Для Маноя нет человека более чуждого, чем Самсон - энергичный, кипучий, напористый, храбрый. Судя по библейскому тексту, Самсон не обращает внимания на вопросы отца и матери. Он и впрямь непреклонен в своем решении, хотя нельзя исключить, что боль и беспокойство родителей ("…разве нет женщин между дочерями братьев твоих и во всем народе моем, что ты идешь взять жену у Филистимлян необрезанных?") на какой-то миг пробуждают в нем сомнение.
Но он снова повторяет Маною: "…ее возьми мне, потому что она мне понравилась". На сей раз Самсон обращается только к отцу - видимо, полагая, что он слабее и победить его легче. Наверное, при этом ему пришлось отвести взгляд от пристальных глаз матери.
Взгляды сына и отца скрещиваются, как шпаги. Этот миг - решающий в жизни Самсона. Ему еще предстоят тяжкие сражения, но сейчас впервые ему пришлось возразить отцу и матери. И до этого момента было ясно, что Самсон отличается от других, поскольку для соплеменников да и для всей округи не были тайной странные обстоятельства его зачатия и высокое назначение, которое ему предопределено. Кроме того, длинные волосы, не знавшие ножниц и бритвы, отметили его в глазах людей как персону особую. Но в это мгновение может показаться, что Самсон душою ближе к врагам, от которых он, как известно, призван спасти свой народ.
Итак, они вышли в путь - Самсон, его отец и мать. И мы тайком последуем за ними по дороге, ведущей из Цоры в Фимнафу; будем пробираться по тропам среди сухих колючек и по полям, опустевшим после летней жатвы.
Самсон движется быстро, размашистым шагом, ноги у него длинные, сила, влекущая в Фимнафу, стремительна. Обычным смертным за ним не угнаться. Мы же, как и родители, вынуждены время от времени останавливаться, чтобы перевести дух. Можно отдохнуть на юго-западной вершине возвышенной гряды в окрестностях Цоры, над долиной Нахаль-Сорек.
В те времена район этот был покрыт густым лесом - "сикоморами, растущими на низких местах". Они росли здесь в изобилии, а сегодня деревья редкие, холмы голые. На место сикомор пришли сосны, посаженные организацией "Керен ха-Каемет", - сегодня в жарком дыхании хамсина они выглядят почти серыми. Внизу, в долине - город Бейт-Шемеш с его шоссе, домами и заводами, сверкающими гладкими зеркалами водохранилищ; вдалеке вспыхнуло оранжево-красное пятно - то ли дерево загорелось из-за хамсина, то ли просто жгут мусор… а спина Самсона уже скрылась за седловиной гряды на дороге к долине, ведущей в Фимнафу.
И, когда подходили они к виноградникам Фимнафы, на него вдруг выскочил с ревом молодой лев - из тех львов, что во времена Судей водились в Израиле, но с течением веков были истреблены. И сошел на Самсона Дух Господень: в мгновение ока он "растерзал льва как козленка" - голыми руками. "И не сказал отцу своему и матери своей, что он сделал".
Здесь я обязан остановиться на двух деталях. Прежде всего, как же случилось, что родителей при этой схватке не было? Можно дать этой загадке самое простое объяснение: Самсон шел быстрее отца с матерью, зная краткий путь, а они шли главной дорогой. Или наоборот - Самсон пошел в обход, минуя виноградники Фимнафы, чтобы не нарушать запрет, наложенный на него как на назорея (касающийся "вина и винограда"), а его родители двигались напрямую, через виноградники.
Вторая загадка труднее: он побеждает свирепого льва, но никому об этом не рассказывает. Чем объяснить это молчание? Скромностью? Незначительностью события? Но в это трудно поверить, потому что поступок и впрямь необыкновенный; кроме того, позднее Самсон все же похваляется им.
Скорее всего, он чувствует, что единоборство со львом - это проявление его диалога с "Духом Господним", подтверждение Господом особой связи между ними и повеление продолжать путь, полагаясь на свои чувства, даже если они и противоречат родительским желаниям.
Далее, победа над львом настолько превышает обычные человеческие возможности, что Самсон попросту опасается предоставить родителям еще одно свидетельство незаурядности своей натуры. Ведь он прекрасно понимает, что любое новое "доказательство" еще отдалит их от него, а это отдаление ранит до боли, хотя и подтверждает его предназначение.
Возможно и такое: в борьбе со львом его ужаснула собственная нечеловеческая мощь, которая впервые вырвалась на волю и открыла то, что в нем таилось. И это потрясение воздвигло преграду между прежним Самсоном и новым, "что мощнее жизни" и отличается от породы человеческой.
Не следует забывать и о том, что мать с отцом ощутили отчуждение от Самсона, когда тот еще был во чреве. Так он лишился первоначальной родительской поддержки и оказался навсегда обречен на сомнения по поводу собственной природы. А сделав еще один шаг, можно предположить, что тот, кто осужден сомневаться в себе, начнет колебаться не только по поводу того, "законный" ли он сын своих родителей: веки вечные будет жить в его душе сомнение, "законный" ли он сын семьи человеческой.
Он приходит в Фимнафу, вновь встречается с избранной филистимлянкой и, конечно же, тайно ее изучает, наблюдая, как отнесутся к ней родители. Рассказчик опять подчеркивает, что и после этой встречи "она понравилась Самсону". Читатель, знающий, что эта любовь - лишь возможность для Бога покарать филистимлян, размышляет над щемящим различием между влечением Самсона и намерением Господа.
Два дня спустя (или, возможно, по прошествии целого года, как предполагают некоторые исследователи) Самсон снова возвращается в Фимнафу, а по дороге сворачивает взглянуть на "труп льва". Да, он именно "зашел посмотреть труп льва", то есть специально сделал крюк, свернул с дороги, ведущей к будущей жене, чтобы еще раз увидеть мертвого зверя.
Нетрудно понять, почему ему захотелось вернуться и насладиться воспоминаниями о героических минутах, живущих в его памяти. Но можно также предположить, что он заглянул туда через два дня (или через год), поскольку уже не уверен, действительно ли с ним случилось столь невероятное событие. Перед тем как отправиться к женщине, он испытывает потребность вернуться туда, где совершил этот подвиг, чтобы получить подтверждение собственной мощи.
Он стоит перед мертвым львом и видит: "…вот, рой пчел в трупе львином и мед. Он взял его в руки свои"; Самсон, эта громадина (хотя ни в одной строчке рассказа не говорится о том, что он был великаном), изумленно застывает перед открывшейся ему картиной. Он смотрит на пчел, жужжащих в скелете. На мед, собранный ими в мертвом льве. Он протягивает руку без страха перед пчелами и достает этот мед. Душа читателя устремляется навстречу его ладони, ее простодушным, наивным движениям: Самсону захотелось меда, вот он и взял его… Как льва убил голыми руками, так и мед из него вынимает - рукой; а потом - "пошел, и ел дорогою; и когда пришел к отцу своему и матери своей, дал и им, и они ели; но не сказал им, что из львиного трупа взял мед сей".
Давайте взглянем на него: снаружи - мужчина-богатырь, а внутри - лакомка-ребенок. (Как удивительна и трогательна эта разница между огромной физической силой и душой, чуть детской и незрелой!) Идет себе и ест, лакомится; потом пришел домой, к папе с мамой, угощает их медом, "и они ели"; наверное, прямо с его ладони. Какая сцена, чудная и чувственная!
Но разве нельзя предположить, что, пока идет Самсон своей дорогой и лакомится медом, ему начинает открываться нечто новое? С этого момента в течение всей его жизни оно будет приобретать все более четкие очертания; пока Самсон идет домой, в его душе рождается откровение, связанное с видом львиного скелета, вкусом меда и чувствами, пробужденными филистимлянкой, к которой он шел…
Возможно, когда открылось Самсону это диковинное зрелище - лев, а внутри него - мед, его пронзило осознание могучего смысла и символики этой яркой картины. Возникло новое восприятие и понимание мира - под стать целой философской концепции.
Он смотрит на льва и собравшийся в нем мед. Он, конечно, потрясен; и это зрелище ляжет в основу загадки, которую он вскоре задаст на своей свадьбе. Он сам создал эту невероятную картину, убив льва. А по следам его деяния прилетели пчелы, построили во льве свой улей и произвели мед; и теперь этот сладкий мед наполняет его рот… И разве не мог его охватить восторг от ощущения скрытого смысла, глубокого и символичного?
Как назвать такое мгновение? "Откровение" - это мы уже говорили. Но, может быть, стоит добавить, хотя и с осторожностью, что в это мгновение Самсон впервые смотрит на мир глазами художника?
Действительно, начиная с этой сцены в нем все яснее будет выявляться стремление создавать реальность на собственный лад, помечая ее своей особой печатью, даже хочется сказать - своим особым стилем.
И если Самсон не художник в принятом, классическом смысле этого слова, все же, стоя перед останками льва, он интуитивно чувствует, что эта картина содержит глубокий смысл. Смысл неведомого ему прежде измерения реальности или, по крайней мере, нового к ней подхода, суть которого - не пассивное созерцание, но созидание и побуждение к жизни (возможно, это встрепенулось в нем от жужжания жизни в скелете). Этот новый смысл поможет ему уменьшить отчуждение, на которое он обречен.
И вот Самсон идет своей дорогою, мед каплет с ладони, а он идет домой, к папе с мамой, угостить их этим медом; "но не сказал им, что из львиного трупа взял мед сей": опять не рассказал им, как победил льва и откуда взялся мед. И что не менее поразительно: они ни о чем не спрашивают. Наверное, боятся спрашивать. Боятся ответа, который откроет всю глубину пропасти между сыном и родителями.
И оттого, что они молчат, молчит и он. Возможно, надеется, что все откроется им само собой, без слов и без единого намека с его стороны. Что они сами догадаются (все дети надеются, что родители их разгадают), выскажут предположение, откуда он взял лакомство, или хотя бы пошутят, как душист этот медок. И, может быть, интуиция подскажет матери с отцом что-то о внутренней жизни Самсона, скрытой от них и непостижимой их разуму.
Все же, несмотря на горечь общего умолчания, а может быть, именно благодаря ей есть что-то удивительно приятное, радостное и даже потешное в этой семейной сцене, подобной которой не встретишь во всем Ветхом Завете. Так и представляешь себе Самсона, Маноя и его жену, которых соединил мед, капающий с Самсоновой руки. Самсон буквально рычит от удовольствия, веселится вместе с родителями. Они едят мед, стараясь, чтобы не упала ни одна капля, и хохочут, хохочут до слез…
И, пока продолжалась эта необыкновенная трапеза, ему, наверное, очень хотелось объяснить, почему он вернулся: ведь он шел и Фимнафу! Но вдруг повернул назад и вернулся домой к папе с мамой! Неужто забыл, что шел жениться? (Здесь снова вспоминаются слова Ралбага о Самсоновом "раскачивании колоколом": "будто колокол, что бьет и раскачивается - снова и снова…")
В его внезапной, почти инстинктивной смене намерений видится, как он колеблется между желанием отделиться от родителей и зажить своей жизнью, жизнью взрослого человека, и привязанностью к ним, потребностью в их одобрении. Невидимая нить, связывающая его с ними, будет и дальше то натягиваться, то ослабляться в продолжение всего рассказа. Но эта связь, прежде всего с матерью, создавалась необычным путем, поэтому не могла разрушиться с женитьбой Самсона. И тут возникает вопрос: не отсюда ли двойственность, которая на протяжении всей жизни будет мешать Самсону по-настоящему полюбить женщину и привязаться к ней, как обычно это происходит между мужчиной и женщиной?