Этого не случилось в полном объёме, но вовсе не по вине нового царя. Насколько он духом, волею и умом оказался мельче своего тёзки, настолько и последующие годы власти этого "Последнего" только в карикатурном виде напоминали крутое царствование прадеда.
Но в одном сходна их судьба: рядом несчастий всенародных отмечено царение того и другого с самых первых дней…
Тёмная смерть Александра I… Декабрьская резня… Казни и расправа с теми, кто считался цветом армии и русского общества в 20-х годах прошлого столетия, – широкая прелюдия к симфонии произвола, разыгранной в России царём-палачом Николаем I и спустя тридцать лет закончившейся крымским позором и самоотравлением…
У Николая II было почти всё то же, но в более мелких размерах, подходящих к его мелкому облику…
Помню Москву в дни "священной коронации"… Первый День, въезд императора в древнюю столицу. Перед этим весь город был тщательно очищен от "подозрительных" людей… Не было почти дома, где не нашлось бы арестованных… Тысячами высылали людей, совершенно безвинных, из Москвы… Все арестные дома были переполнены… Из охотнорядцев была навербована целая дружина, и вместе с тысячной толпой постоянных и временных членов "охраны" потянулась эта дружина вдоль Тверской улицы и дальше, к самой заставе, откуда должен был появиться новый царь…
А впереди этой охраны, заменяющей настоящий народ, протянулись ещё шпалерами войска…
День был чудный, солнце грело… Но никто не смел раскрыть окна на пути царя и царицы…
Николаю внушили, что составлен против него заговор. Сразу постарались создать стену между Россией и её юным, безвольным, недомыслящим царём…
И я видел, как он ехал, бледный, испуганный, между рядами войск… Я слышал эти "громовые клики радости", которые испускали наёмные охранники из своих широких грудей…
Левой рукой держа поводья коня, правой царь-полковник то и дело салютовал народу… А сам старался не глядеть по сторонам, откуда ждал смертельного удара – анархистской бомбы…
Как зачарованный глядел он вперёд, не правя конём, который был выдрессирован, чтобы не пугаться кликов толпы…
В золочёной карете, немного позади, ехали две женщины в парчовых белых платьях: вдовствующая императрица и жена нового царя, "благоверная царица Александра", из немецких принцесс…
Царица-мать, маленькая, стройная, с лицом более моложавым, чем у её невестки, с красными пятнами на щеках, тоже боялась, волновалась, но владела собою и старалась как можно приветливее кланяться народу московскому.
Алиса сидела бледна как смерть, неподвижна и пряма, как изваяние, едва кивая головой в ответ на приветственные клики войска и охранников…
Толпы, стоящие совсем вдали, глядели… и безмолвствовали!.. Всех обидело, что настоящего московского народа не пускают вперёд – приветствовать нового царя…
Вдруг шествие остановилось…
Вдали, где высилась казённая жёлтая громада генерал-губернаторского дворца, началось какое-то смятение… Прозвучали резкие призывы рожков.
Что это? Открытый мятеж? Нападение заговорщиков-революционеров? Почему оттуда?
Совсем помертвел полковник-царь… Но его быстро успокоил подскакавший флигель-адъютант:
– Дым и пламя показались из-под крыши дворца, мимо которого лежит путь царского шествия… Пожарные проскакали, чтобы угасить огонь… Загорелось от соединений электрических проводов… Тревожиться нет никакого основания…
Торжественное шествие снова тронулось вперёд, к Кремлю, где должно совершиться коронование.
– Дурной знак! Не будет счастливо это царствование!.. – словно шелест прокатился по рядам народа от стен Кремля до Триумфальных ворот…
И народ угадал, душою почуял то, что было написано в книге судеб…
Свершилось торжество коронации.
Немку-царицу, Алису Гессенскую, во время этого торжества больше всего беспокоили её… новые башмаки.
Из белой парчи, шитые на самую большую колодку, они всё-таки оказались малы и жали ноги "гессенской мухи" с лапами слона, как злословили по Москве, когда узнали, что царица жаловалась близким на тесную обувь…
Коронование совершалось с ослепительной роскошью чисто византийского церемониала, поражая толпы иностранцев, которые съехались со всех концов мира, желая взглянуть на редкое в наш век зрелище – на апофеоз самодержавия!
Наблюдая московские торжества, – пишет один из очевидцев, американец Энгерсоль, – эти процессии, празднества, парады, всю ослепительную, не то варварскую, не то восточно-римскую роскошь золотых тканей, драгоценных камней, я невольно переносился мыслью к тому, что видел, наблюдая жизнь бедных русских рабочих и крестьян… думал о полуголодных миллионах людей, которые выбиваются из сил в тяжком труде… О тёмных подданных, скорее – рабах, которыми царь распоряжался, не щадя их тела и души…"
Но всё-таки новый повелитель вспомнил и о своём народе, о москвичах, которые всегда считались вернейшими сынами родины, надёжнейшим оплотом самодержавия и династии Романовых, хотя этот род давно потерял последнюю каплю русской крови, восприняв немецкую от членов Готторп-Голштинской фамилии…
Начались "народные празднества"…
Далеко-далеко от остальной части Ходынского поля, на его краю, поставлен был царский павильон. Густые ряды войск темнели перед ним.
А дальше, на открытом поле, где незасыпанные колодцы, плохо прикрытые, зияли, как волчьи ямы, были раскинуты неуклюжие бараки, – навесы, откуда предполагалось раздавать народу "царские подарки": копеечные кружки, линючие платки, в которых завязано было по куску колбасы, несколько пряников, леденцов и горсть орехов…
Жалкие дары!
Для получения их уже с ночи стали стекаться к Ходынке десятки и сотни тысяч народу…
Поле было оцеплено, и толпы особенно сгрудились у входов, у ворот, ведущих в коридоры, которые потом сыграли роль мясорубок для потока живых тел, хлынувших в проходы за гибельными дарами, за жалкой царской подачкой, чуть подан был роковой знак…
В тесных проходах люди давили друг друга… Волна полуудушенных, избитых людей, с переломанными рёбрами и членами, наконец, выливалась на Ходынское поле… Но сзади напирали новые толпы… Все кидались к баракам, где надеялись получить коронационную памятку… И целыми сотнями валились люди в старые незасыпанные колодцы… Другие сотни падали сверху, давя нижних, ломая им ноги, руки, погребая под собой…
И царь не кинулся туда со своими войсками, не постарался спасти, кого можно… Он быстро уехал, даже не разобравшись хорошенько в том, что происходит там, где больше трёх тысяч трупов было подобрано после этого "царского угощенья" на Ходынском поле…
Было назначено, конечно, расследование. Выяснилось, что причиной катастрофы был тот разлад, который возник между людьми, окружающими молодого царя, и московской высшей администрацией. Последнюю устранили почти от всякого активного участия в коронационных торжествах… И мстя "пришлым", желая подставить им ножку, московские заправилы с великим князем Сергеем Александровичем во главе не пожалели тысяч и тысяч людских жизней.
Как говорили потом, царь пролил слезу, узнав о том, сколько жизней унёс его праздник…
Но юного полковника успокоили историческими примерами:
– Столько ли ещё людей погибло на празднике, устроенном для Екатерины её фаворитом Потёмкиным! А при коронации Луи-Филиппа десять тысяч народу было покалечено и раздавлено во время большого фейерверка и других празднеств…
И царь успокоился… Следствие окончилось ничем. Начальство осталось нерушимо… А трупы похоронили в большой "братской" могиле…
Только народ ещё с большей уверенностью зашептал:
– Плохо начинается царствование… Быть беде!..
Беды не заставили себя долго ждать.
Если народ ждал худа, чуя будущие беды сердцем, всё мыслящее общество поняло, что предстоит впереди России, в тот самый миг, когда юный император с первой царской речью обратился к тысячеголовой толпе, к "ходокам народным", которые в лице представителей всех сословий и народов России явились приветствовать монарха.
Сбитый с толку жадной придворной сворой пройдох и шептунов, ловких интриганов, с Победоносцевым, этим злым гением России, во главе, Николай Последний сразу подпал под мертвящее влияние "обер-прокурора небес", как подпадали под его власть и дед, и отец молодого царя…
Явившись перед лицом избранников целой земли, император всероссийский не нашёл для них простого, искреннего привета, царского слова…
Напутанный призраком крамолы, от которой так долго прятался покойный царь, замуровавший себя в Гатчине, Николай Последний, волнуясь и бледнея, труся в душе, но с наглым, решительным видом, по бумажке прочёл то, что было ему внушено Победоносцевым и остальной придворной шайкой…
Земля стояла перед юным царём, ожидая возрождения, надеясь на проблеск свободы, хотя бы в виде "куцей конституции", о которой толковал во дни "диктатуры сердца" близорукий наивный кавказец Лорис-Меликов…
Но вместо желанных слов они услышали казённую бездушную речь, которая кончилась знаменитым крылатым выражением о "бессмысленных мечтаниях", облетевшим и Россию, и целый мир…
Потускнело всё кругом в глазах посланцев всенародных… Солнечный день угас…
Вместо юного царя, надежды России, все увидели перед собою говорящую куклу в полковничьем мундире, живой коронованный граммофон, твердящий только то, что наговорят ему другие…
Разъехались земские посланцы… И с ними по всему царству прокатилась весть:
– Бессмысленный юноша при первой встрече со своим народом решился оскорбить заветнейшие народные верованья и мечты…
И кроме стены из прихвостней и жандармов, между народом и Николаем Последним встала стена охлаждения и отчуждения.
Но в распоряжении двадцатишестилетнего полковника-царя было ещё несколько миллионов штыков… Казаки и жандармы избивали у Казанского собора юношей и девушек, посмевших кричать о праве народа…
А впереди назревала первая гроза, надвигались новые, всё более и более тёмные тучи…
Покойному Александру III удалось устранить войну с Германией, на которую толкали коварного соседа многие причины…
Но шайка, окружающая царя, все эти родичи-воры во главе с адмиралом Алексеем Романовым, Безобразовы и Ко, не насытилась русским золотом, которое грабила без стыда…
Под видом развития военного флота адмирал Алексей Романов начал своё пресловутое судостроительство… И миллионы денег, крупный град бриллиантов посыпались в сундуки любовницы адмирала, балета и в его собственные…
Покойный Бирилев ещё в 1898 году писал адмиралу Мессеру:
"С несказанным ужасом прочёл я ваш отчёт. Что же такое? Флота нет. А то, что строится, – выходит негодным… Нам придётся за всё рассчитываться во время войны, когда на карте будет стоять честь, а может быть – и целость России! Все интересы флота сведены к личному интересу одного человека (в. кн. Алексея)! И в этом бы ещё полбеды. Беда в том нравственном разложении, которое из этого истекает… Деньги зря растрачиваются, а дело не делается.
Строили же казённые верфи прежде, строили долго, дорого, но крепко. А теперь строят не дешевле, так же долго, но из рук вон плохо!
Нет, лучше не быть властью, чем не уметь ею пользоваться! Кроме морского управления – и все остальные отрасли не лучше, если в них разберутся люди, умеющие говорить правду не стесняясь".
И как бы в подтверждение этих строк в заграничных газетах появлялись фотографические снимки с расписками в получении миллионных взяток, подписанными… генерал-адмиралом великим князем Алексеем…
Но последний Романов, всецело подпавший под влияние окружающей его клики, ни о чём не думал…
– Всё вздор! Россия могуча! – твердил он. – А эти сказки пускают наши враги…
На протесты лучших людей из народа ответил сперва – памятником своему самодуру-отцу на площади Николаевского вокзала, где кончается "Великая Российская дорога", ведущая от Балтийского моря к берегам Тихого океана, дающая выход царству в незамерзающую гавань Владивостока…
Народ "ответил" царю стихами-загадкой:
Стоит комод,
На комоде – бегемот.
На бегемоте – идиот.
На идиоте – шапка, и на шапке – крест;
А кто отгадает – того под арест!
Не думая, что новый путь может смутить близких соседей, "макак японцев", Николай поддался проискам Безобразова с присными, которые втянули Россию в войну, окончившуюся позорным Портсмутским миром…
Этот тяжкий урок почти бесследно прошёл бы для царя, но тут грянул первый раскат решительной грозы. Ропот народной тоски и гнева…
Я, как и миллионы моих современников – жителей одной и другой столиц, – помню эти грозные дни. Город с миллионным населением, погружённый во тьму… Костры на улицах, вокруг костров – конные и пешие солдаты… Пушки на перекрёстках… Треск пулемётов, разрывы картечи вдоль Невы, навстречу чёрной толпе, идущей требовать справедливости и свободы, – свинец и смерть!..
Десятки тысяч людей помнят ясное морозное утро 9 января 1905 года… Дворцовую площадь…
Море голов, волны людские заливают Невский, Адмиралтейский проспекты и прилегающие улицы…
Тут и женщины, и дети, и генералы, и литераторы, артисты и учёные…
Ждут, когда появится рабочая масса, через Зубатова и Гапона, через труп Плеве пришедшая к сознанию, что "только в борьбе с самодержавием может найти и получить свои права русский народ"…
Там, у Зимнего дворца, рядами темнеют войска… Кавалерия, пушки… Гвардейская пехота… Жандармерия… Весь оплот царской власти…
У самого подъезда дворца вырисовываются очертания могучей фигуры великого князя Владимира Александровича, окружённого несколькими свитскими офицерами.
Он только что по телефону сносился со своим родичем-царём, получил определённые указания и ждал лишь момента для выполнения царской воли.
Но и этого не сумел сделать удачно "достойный" отпрыск Романовых…