Манько заохал, склонился еще ниже и начал доказывать, что на две тысячи тонн ему будет трудно наторговать, что нынче страшно. Нина окликнула Артамонова.
- Я напышу, - сразу сказал Манько. - Вы така гарна, як квитка. Я напышу.
- Чего, Нина Петровна? - спросил Артамонов, отводя назад могучее плечо.
- Подойди сюда, - велела она. - И Пауля давай.
- Для чего? - вздохнул Манько. - Нэхай покушают... Зараз я до Фомы пошлю...
Он не будет бороться в открытую, с облегчением поняла Нина, он довольствуется комиссионными и ящиком спичек.
Что было потом, она плохо запомнила, очнулась только в Севастополе, в тифозной палате.
Рядом была доброволка Юлия Дюбуа, и Нина на мгновение почувствовала себя в станичной школе среди раненых добровольцев - и как будто раннее утро и ей надо вставать.
- Лежи, - сказала Юлия.
В большое приоткрытое окно дышало море. Летнее солнце растопило иллюзию длящегося Ледяного похода - Нина совсем очнулась.
Но горькое это было пробуждение! Наступил конец ее последним надеждам.
* * *
Деркулов прибыл в Мелитополь без вызова, на свой страх и риск, поэтому, когда после тяжелой дороги, пропыленный и просоленный, он увидел поезд Главнокомандующего и чубатых казаков конвоя, он трезво подумал, что его могут к Врангелю просто не пустить. Незадачливый контрразведчик прителепался через степное пекло без вызова, наобум. И сразу - к самому Петру Николаевичу?!
Вышло так, как он и предвидел: дежурный офицер осведомился о его деле и направил к штабным, что означало: к Врангелю подполковника не пустят.
- Господин капитан! - воскликнул Деркулов, ощутив, что перед ним вырастает родная армейская стена. - Я приехал для личной встречи. Я хочу представить Главнокомандующему важные сведения.
- Какие, позвольте узнать? - спросил капитан с непроницаемой учтивостью.
Деркулов стал объяснять, сказал о ничего не стоящих "колокольчиках", которые не хотят брать мужики, и о товарах кооператоров.
Капитан согласился, что это важно, но остался непреклонен. Он смотрел на Деркулова торопливым казенным взглядом, не оставляя ни щелки для надежды.
- Разве вы не знаете наших крючкотворов? - не сдавался контрразведчик. - Оглянитесь? Вокруг армии - тьмы мужиков. Они нас проглотят, если мы...
- Вы контрразведчик или интендант? - спросил дежурный. - Думаете, Главнокомандующий должен вникать в эти пропозиции?
Деркулов ничего не добился. Он вышел из вагона, покосился на казаков-конвойцев, томившихся на солнцепеке у вагон-салона, и повернул в другую сторону.
Пахло шпалами, раскаленным паровозом. Навстречу шла женщина с пестрым сине-розовым зонтиком, легкое платье обнимало ее крепкие ноги. "Уж не Григорова?" - подумалось ему.
Однако не Григорова. Тоже молодая, офицерская, может быть, жена. Что ей надо возле поезда Главкома?
- Петр Николаевич там? - спросила она, вглядываясь в подполковника с неопределенным выражением мгновенной оценки.
Наверное, просительница, верящая в реальное существование власти Врангеля.
Деркулов махнул рукой и разминулся с ней, - впрочем, остался от неё острый запах, смесь духов и пота. Он оглянулся вслед женщине, глядя на ее полные икры, сказал: "Эх" и перенесся в какой-то сказочный мир, где не было ни вагон-салонов, ни казаков конвоя. Он бывал в Мелитополе до войны, город тогда был бойкий, как маленький Вавилон. Все здесь были - русские, малороссы, армяне, евреи, турки, поляки, татары, немцы, греки. Были театры, целых два! Было благоденствие.
Подумав о благоденствии, Деркулов стал связывать воедино Нину, мужиков, интендантскую неразворотливость с бойкой жизнью предвоенного времени. И тогда над новороссийскими хуторами, породившими эту торговую бойкость, промелькнули тени Столыпина и Кривошеина.
О Столыпине Деркулов знал достаточно, но сейчас впервые подумал, что и сам начинает походить на великого реформатора, убитого в Киеве. Да и все, кто хоть мало-мальски стремится без кровопролитий помочь делу, наверное, добровольно должны идти под удары тех, кто не хочет ничего менять, и тех, кто рвется смести старый дом одним махом, ничего не построив взамен.
Правда, Деркулов преувеличивал: никакие революционеры ему не грозили, да и никто пока не грозил. Но мысль о Столыпине, а через Кривошеина и о нынешней власти, по-новому захватила растревоженную душу подполковника. Зачем он повесил Пинуса? Зачем погубил калеку Судакова? За то, что они были связаны с махновцами?.. Какие там махновцы? Они встали между властью и народом, и их смяло.
В своих размышлениях Деркулов дошел до края. Надо было остановиться, ведь он не собирался совать голову под колесо или воевать с белым движением.
Столыпина, хотя он и накормил Россию досыта хлебом, убили, а Деркулова, конечно, не убьют, но неприятности будут.
Контрразведчик дошел до здания вокзала, купил "Юг России" и "Военный голос", сел в тени на лавку и стал читать.
... цены. Офицеры получают в десять раз меньше грузчиков, потому что за грузчиков заступаются профсоюзы, а офицеры - нищие рыцари.
... В театре "Ампир" - Дни покаяния русской интеллигенции. Бывший редактор московских газет "Великая Россия" и "Свободное слово" Борис Ивинский прочтет лекцию.
... Рассказ Евгения Чирикова "Любовь". Страшный чекист влюбляется в арестованную аристократку, увозит ее к себе, и они отстреливаются три дня.
... Фельетон Аркадия Аверченко. Мисс Альбион влюбляется в комиссара Митьку Перегрызигорло, у которого кожаная куртка, два маузера, желтые сапоги со шнуровкой, гармошка, розовая сыпь на лбу.
... Корнет Антипов покушался на самоубийство, приняв серной кислоты.
... Высылка из Севастополя в Советскую Россию надворного советника Кузанова, сочувствующего большевикам.
... Нота англичан большевикам: перемирие с Польшей должно быть заключено немедленно.
- Господин подполковник, позвольте, - сказал тусклый женский голос.
Деркулов отодвинулся от газеты. Рядом с ним обессиленно опускалась на лавку та дама с зонтиком, лицо ее было измучено.
Он подумал, что дежурный капитан ей нахамил, но оказалось совсем не так. Она побывала у Врангеля, просила за мужа. Ее мужа приговорили к расстрелу. Он полковник, его солдаты забрали у местных мужиков зерно и коров, а он должен за них отвечать.
- И что? Отказал? - спросил Деркулов.
Она кивнула, поднесла руки ко рту и закрылась ладонями.
"Еще одна жертва, - мелькнуло у него. - Чем ей помочь?"
- Надо обратиться к военному прокурору, - посоветовал он. - Не отчаивайтесь... У нас выбиты почти все кадровые офицеры... Его могут помиловать. Назначат каторжные работы, а там и совсем простят. Я знаю, такое бывает.
- Нет, - жалко вымолвила она из-под ладоней. - Там был Ронжин, прокурор... Не помилуют...
Женщина вдруг стала клониться к нему и уронила голову на деркуловское плечо, моля сделать что-нибудь.
Если бы она знала, у кого просит! Он мог найти врага, но - спасти?
От ее беззащитной близости подполковнику сделалось жарко.
Кажется, она была готова на все.
"Брось ее, - сказал ему рассудительный голос. - Ничем ты ей не поможешь, только наживешь неприятности".
Однако другой голос возразил: "Они высылают красных надворных советников в Совдепию, а своих казнят! Пойди в разведотдел, скажи, что полковник тебе нужен..."
"Глупость! - ответил рассудительный голос. - Ты приехал самовольно, тебе самому надо позаботиться о безопасности. Для начальства ты штрафник".
"Черт побери! - выругался другой голос. - Ты же офицер!"
Голова женщины по-прежнему лежала на деркуловском плече. Сине-розовый зонтик упал на землю рядом с запыленным сапогам подполковника. Деркулов смотрел на зонтик и чувствовал себя бессильным.
Все, что приходило на ум, не годилось, чтобы перебороть волю Главкома.
Мимо прошел железнодорожный рабочий, потом несколько солдат с прапорщиком.
- Как вас зовут? - спросил Деркулов у женщины, отстраняясь от нее и поддерживая ее за плечо.
Она села прямо, отвернулась, стала утираться платком.
- Как фамилия вашего мужа? - снова спросил он. - Где он служил?
- Вы поможете? - недоверчиво вымолвила она. - Помогите, умоляю! Мне не к кому обратиться!
Женщина снова стала клониться к нему, но Деркулов предусмотрительно выставил руку.
- Прекратите! - велел он. - Приведите себя в порядок. Что за распущенность? Вы баба или жена офицера?
Через пять минут женщина (ее звали Калерия Николаевна Мельникова) привела себя в порядок, припудрила припухший нос и глядела на Деркулова кротким взглядом.
Они пошли в разведывательный отдел, больше подполковнику некуда было идти. Он надеялся на авось.
- Ну где служил полковник Мельников? - допытывался Деркулов. - Говорите же!
С трудом ему удалось вырвать из нее что-то вроде послужного формуляра, впрочем, Мельников, наверное, был заурядным офицером, и ничего выигрышного в его службе в Вооруженных Силах Юга России контрразведчик не углядел. Был ранен, обморожен - а кто не был ранен?
- Ну что? Мало? - подавленно спросила Калерия Николаевна, почувствовав, видно, неутешительность своих сведений. - Еще он служил в Особой бригаде во Франции, в пятнадцатом году.
- Ничего! - утешил Деркулов.
Они шли по шпалам в тупик, где размещался разведывательный отдел. Между шпал пробивался молочай и желтели сухие колючки. Калерия Николаевна раскрыла зонтик.
- Вы знаете, если ничего не получится, я брошусь под поезд, - сказала она. - Мне жизнь не нужна.
- Эх, Калерия Николаевна! - упрекнул Деркулов. - Не надо. Я сделаю, что могу.
Только что он мог, приехавший из Скадовска проштрафившийся контрразведчик?
Они добрались до синего спального вагона, женщина осталась возле дверей, Деркулов поднялся по лесенке.
- Вы постарайтесь, - тихо попросила она.
Он кивнул и исчез. Она стала ходить вдоль вагона, пытаясь заглянуть в окна. Однако окна были высоко, зато доносились голоса. Кто-то начал кричать и обвинять ее спутника, что ему нельзя было приезжать в Мелитополь. Калерия Николаевна замерла, вслушиваясь. Прошло две или три минуты. Ее окликнул незнакомый штабс-капитан с острыми голубыми глазами и воспаленной кожей на подбородке. Он спросил, что она здесь делает, и велел, чтобы она отошла от вагона. И она вынуждена была отойти на солнцепек.
А Деркулову не повезло. Он нарвался на заместителя начальника контрразведки полковника Лебедева, который не понял, что привeло сюда скадовского контрразведчика - заботы о горестной судьбе Калерии Николаевны и потерях армии от неповоротливых интендантов не входили в круг непосредственных обязанностей Деркулова.
- Хотите на фронт? - спросил Лебедев. - Можете подавать рапорт.
- Рапорт? Избавлюсь по крайней мере от стыда, - ответил Деркулов. Разрешите идти? - И, не дожидаясь разрешения, встал с бархатного потертого дивана и вышел из купе.
Калерия Николаевна ждала его, сосредоточенно балансируя на рельсе, махая расставленными руками. Что-то девичье, из давнишней жизни было в ее покачивающейся фигуре, воспоминание о переброшенной через ручей жердочке или свидании... Она повернулась к нему, все поняла, руки опустились.
- Неужели ничего нельзя? - спросила Калория Николаевна. - Я готова на все. Делайте со мной, что хотите, только помогите.
- Что вы... - вздохнул он. - Видно, не в добрый час вы встретили меня. Простите. - Деркулов еще собирался что-то сказать, но не нашелся, склонил голову и потом быстро зашагал обратно к ненавистному вагону, оставляя Калерию Николаевну.
Его жизнь переломилась. Сейчас ему надо было написать рапорт и отправиться в первый армейский корпус. Калерия Николаевна оставалась в этой части его жизни, а что ему суждено было в той, никому не ведомо.
* * *
В это время человек, от которого зависело в Русской армии все и который во всяком случае считался таковым, заканчивал беседу с военно-морским прокурором Ронжиным. После жестокости приговора, утвержденного начальникам частей, не сумевшим справиться с грабежами, Врангель ощутил потребность в самооправдании и напомнил Ронжину, как тот на Дону в конце семнадцатого года, попав в руки красных, травился, боясь самосуда, да только яд оказался испорченным.
Ронжин тронул бороду и не поддержал разговор, он не одобрял суровости по отношению к своим. Через минуту он сказал:
- Я знаю, Петр Николаевич, нынче даже летчики на аэропланах стали товары возить. Нитки, табак, мануфактуру меняют на яйца, масло да сало. Это, должно быть, последнее наше достижение.
Военно-морской прокурор явно указывал на бессилие Главкома, но Врангель продолжал свое:
- Мой режим - не монархия и не республика. Это администрация. Почему я так строго взыскиваю? Хороший хозяин для моего дела стоит больше, чем выигранное сражение.
Врангель повторил мысли Кривошеина, то есть столыпинские, не понимая, насколько подходит к сегодняшнему положению то, что делалось перед европейской войной. "Дайте мне двадцать спокойных лет, и я преображу Россию", - говорил Петр Аркадьевич. Ему дали всего пять, но он успел качнуть общинную державу так, что русский хлеб на международном рынке оттеснил германский, аргентинский, американский. Он успел наделить землей миллионы мужиков, заселил переселенцами Сибирь и Дальний Восток и указал бескровный путь: мелкий собственник не бунтует, он - опора страны.
А чем мог похвастаться Петр Николаевич?
Тем, что допущенные им свободы не принимались офицерами?
Тем, что крестьяне не спешили верить его указам о земле и земском самоуправлении? Или тем, что почти вся интеллигенция считалась с ним лишь как с необходимым злом?
Он был запоздавший последователь Столыпина, его государство равнялось одной губернии, а воевало с Россией.
- Я не могу иначе! - сказал Врангель и сложил на груди длинные руки. Я должен доказать мужику справедливость своей политики. Не пытайтесь помешать мне!
Светлые глаза Главнокомандующего непреклонно смотрели на Ронжина, и военно-морской прокурор, знавший всех руководителей белого движения, предшествовавших Врангелю, подумал, что этот сорокадвухлетний генерал похож на Лавра Георгиевича Корнилова и кончит, как Корнилов.
- Что вы так смотрите? - усмехнулся Главнокомандующий. - Я знаю, что вы думаете. Мне тоже жалко вдову этого несчастного полковника... Увы, господин прокурор!
Но он не угадал. Ронжин думал совсем о другом - о начале войны, когда в августе четырнадцатого года в Восточной Пруссии командир эскадрона ротмистр Врангель в конной атаке на германскую батарею под картечным огнем, уложившим всех офицеров и изрешетившим его лошадь, взял батарею и был награжден Георгиевским крестом. В этом порыве выявилась вся натура Главнокомандующего. А что было бы, если бы снесло голову ему, а не вольноопределяющемуся Каткову? Как бы тогда повернулось?
Кто бы сменил Деникина? Беспощадный Кутепов? Неужели никого лучше Петра Николаевича не было в Русской армии?
Ронжин встал и хотел было выйти из салона Главкома, как вдруг издалека донесся ужасный стон. Врангель порывисто схватил колокольчик и вызвал адъютанта.
Адъютант, молодой смуглый поручик, легко ступая по ковру, прошел к столу, отражаясь в широком зеркале, выслушал вопрос Врангеля и, не собираясь спешить и выяснять, что за ужасный стон, доложил, что в приемной находится глава французской военной миссии майор Этьеван.
Петр Николаевич кивнул сухой лобастой головой. Стон, видно, уже не занимал его.
Ронжин вышел.
Что Столыпин? Что великая Россия? Перед ним стоял маленький французский майор в кепи и хмуро смотрел на него, словно хотел выбранить старого прокурора за задержку.
В голове Ронжина всплыла последняя радиосводка с польского фронта: под Варшавой началось окружение красных. А дальше? Французы, кажется, достигнут своего - создать сильную Польшу в противовес Германии. Но что будет с Крымом? Он останется один на один с Совдепией?
Ронжин спустился по лесенке на платформу, подумал о вдове, просившей помилования. И тысячи погибших русских вдруг как будто окружили его, жалуясь и стеная. Были среди них прошедшие по ведомству военно-морского прокурора, расстрелянные и повешенные совсем недавно.
Он с ужасом представил, что будет с ним на том свете, когда Господь спросит за них.
Впереди стоял черный дымный паровоз, вокруг него, словно рассеченная, густилась странная толпа, было в ней что-то магическое, страшное.
Ронжин вспомнил жуткий стон и устремился к паровозу.
Он увидел накрытое окровавленной простыней короткое тело, рядом с телом лежал сломанный сине-розовый женский зонтик.
- Что случилось? - спросил Ронжин какого-то офицера, хотя можно было не спрашивать: он узнал этот зонтик.
Ответил сбоку кто-то другой раздраженным голосом:
- Баба под поезд кинулась... Дура!
Глава 8
Заканчивалось лето двадцатого года. Успехи Русской армии были значительны, от Дона до Днепра она владела инициативой, и ничто не предвещало поражения. Конница разгромила корпус Жлобы и Вторую конную армию красных под Ореховым, авиация под командованием героя германской войны Ткачева в воздушных боях побеждала, пехота всегда сражалась в меньшинстве и все-таки одолевала... Армия умела воевать.
Даже если бы ей пришлось отступить, у нее были все возможности перезимовать в Крыму под защитой Турецкого вала, который уже однажды защитил Слащев.
Правда, несмотря на доблесть, военные были уязвимы, - весь мир устал от войны. Только правительство Франции признало Врангеля, остальные не спешили этого делать. Но французы получили в обмен подтверждение Главнокомандующим всех долгов России, а также обязательство уступить им часть добычи угля, нефти и распоряжаться железными дорогами. Англичане этого не получили и были холодны к Врангелю, вели торговые переговоры с Москвой.
И еще по одной скрытой причине уязвимость "Крымского государства" была ничуть не меньше его военных успехов. Хотя Кривошеин и объявил, что центр тяжести устроения жизни должен переместиться книзу, в толщу народных масс, эти самые массы относились к армии враждебно и считали, что на смену казарменному большевизму может прийти только народовластие, но не открытая или скрытая реакция. Среди севастопольских журналистов ходила злая шутка о кривошеинских усилиях: "Сверху - прострация, посредине - саботаж, а внизу спекуляция".
И все это говорилось при наличии многих свобод, провозглашенных Главнокомандующим.